Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День кроличьей норы - Паранормальная!АУ
Размер: 4000 слов
Пейринг/Персонажи: Ямазаки Хироши/Ханамия Макото, Хара Казуя
Категория: слэш
Жанр: PWP, флафф
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Ямазаки влюблен, а с Ханамией что-то не в порядке.
Примечание/Предупреждения: условный кроссовер с сериалом «Гримм»; Ямазаки — кощей, Ханамия — ягуарат, Хара, Сето и Фурухаши — змеелорды; нецензурная лексика; росянка — блядь.
Вишневая пестрая весна истончилась, сжалась в тугую пружину и хлынула на улицы Токио удушливым солнечным летом. Баскетбольный клуб Кирисаки Дайичи каждые два дня тренировался до седьмого пота и даже дольше: седьмой пот сходил к середине тренировки от невыносимой жары. Ямазаки, несмотря на регулярные позывы сплюнуть собственные легкие на скользкий от пота паркет, заниматься с командой очень любил. Несмотря на Хару, который к концу тренировки совсем зверел и уже даже не доебывался — просто хамил, несмотря на Фурухаши, который пугал готовностью сломать всем и все, несмотря на Сето, который нагло спал две трети времени. Несмотря на Ханамию, который… Про Ханамию у Ямазаки, на удивление, не было ни одной гадости. Ханамия улыбался Ямазаки — когда не задыхался со всеми, — Ханамия давал Ямазаки пять, а иногда, после какого-нибудь особенно удачного прохода, тянулся и трепал его по макушке. Ямазаки был выше, и Ханамии для этого покровительственного жеста приходилось немного привставать на цыпочки. Это каждый раз приятно кружило голову. Это было их второе лето, но Ямазаки все еще не привык наблюдать, как от жары все меняются — сам-то он никак не зависел от погоды. Хара, Фурухаши и Сето становились быстрее, сильнее, злее, от них так и шел запах свежего яда, который их железы непроизвольно вырабатывали сверх меры. Рептилоидам было хорошо на жаре. Только от нее им рвало крышу, контроль слабел, фолили они грубее, жестче, и не будь Ямазаки собой, ему бы уже голову снесли.
Ханамия от тепла тоже становился быстрее, его рефлексы обострялись, а движения становились по-хищному нежными. Ямазаки часто заглядывался, как мягко и плавно Ханамия прыгает к кольцу. Хотелось иногда, чтобы он показал свое настоящее лицо, выпустил когти и хвост — хотелось посмотреть, как прыжки станут еще красивее. Но Ханамия идеально держал себя в руках и лишь иногда сверкал ярко-желтыми глазами с вертикальными зрачками — во время сборов перед матчами, во время разгонов после. Это было очень мимолетно и явно специально. Каждый раз Ямазаки жадно глядел Ханамии в глаза, пока янтарная радужка не начинала утопать в темно-зеленой человечьей. Пару раз Ямазаки и сам не сдержался и показал глаза — Ханамия воспринял это как проявление энтузиазма и потрепал его по макушке.
В этот раз с Ханамией было что-то не так — он стал дерганым, и хотя пытался вести себя как обычно, Ямазаки нутром чуял, что что-то не в порядке. Каждую тренировку в этом сезоне Ханамия и психовал громче, и командовал жестче, и двигался как-то деревянно. В его жестах остались только отголоски его обычной кошачьей грации. Ямазаки беспокоился. Хара, Сето и Фурухаши на Ханамию реагировали очень остро, внимательно следили за ним, слушали, почти одинаково склонив головы набок. Ямазаки знал, что это заложено в их природе, но все же смотрелось неприятно. Узнать бы только, что не так с Ханамией — Ямазаки мог бы его излечить. Ему было странно, что Ханамия к нему не обратился сам: ведь Ямазаки всегда лечил все командные травмы, почему не использовать его силы? Ему ведь ничего не стоило. Тем более если это Ханамия.
Ямазаки мог быть сколь угодно сильным, но как бы он ни крутился вокруг Ханамии, пытаясь понять, что случилось, ничего не выходило. Ханамия шипел на остальных, а на Ямазаки либо не реагировал вовсе, либо мягко пихал в плечо. «Отвали, — приказывал он тихо, — и глаза спрячь, идиот, чего светишь, как фонарями». Ямазаки, когда смотрел на Ханамию, не всегда мог себя контролировать, лишь старался не показывать лицо — оно было страшным, он и сам не очень-то любил на него смотреть.
Прошел месяц, а Ханамия оставался все такой же дерганый и деревянный. Ямазаки скучал по нему прежнему, хотя теперь его подпускали к себе куда ближе, чем раньше: Ханамия позволял исцелять на себе даже мелкие синяки и ссадины, которые раньше оставлял заживать самостоятельно. Чтобы их вылечить, Ямазаки нужно было подержать на месте ушиба ладонь пару минут. Взрослые кощеи могли излечивать такое мгновенным касанием, но он еще не набрал полной силы, да и лишний раз прикоснуться к Ханамии был рад.
Совсем отчаявшись, Ямазаки пошел к Харе. С тем же успехом можно было пойти к Сето или Фурухаши — все трое наверняка отлично знали, что с Ханамией, чуяли, слышали. Но с Сето и Фурухаши Ямазаки понятия не имел, как разговаривать. А Хару он просто позвал сыграть один на один в стритбол. Площадка была около дома Хары, так что его даже уговаривать не пришлось.
— Чего тебе надо, Ямазаки? — спросил Хара после первого сета до десяти очков. Они оба еще даже не запыхались.
— Что с Ханамией творится? — Ямазаки дернулся, пытаясь отвлечь Хару и отобрать мяч. Не вышло.
— У-у-у, — протянул Хара глумливо и стал нарочито неторопливо стучать мячом об асфальт, — спасать надо капитана, спасать, Ямазаки.
— От чего еще? — Хара, урод такой, издевался, конечно, но Ямазаки все равно заволновался.
— Обыграй меня — расскажу, — предложил Хара, широко улыбаясь. Между губ его быстро мелькнул раздвоенный язык. — Ну? По рукам?
— Яд попридержи, мудак, — Ямазаки поморщился. Рептилоиды ему никогда не нравились, хотя страх не наводили. Впрочем, его вообще мало что пугало: почти-бессмертие расхолаживало.
— Ой, не злись только, — Хара показушно поднял руки, — не убьешь же меня?
— Не убью, — буркнул Ямазаки, — до скольки играем?
— До сотни. Как в твоих любимых файтингах, да, Ямазаки? Режим ста побед.
— Ты играл? — когда на первом году Ямазаки попытался подружиться с новыми сокомандниками на почве любимых игр, те лишь посмотрели на него как на умственно отсталого. После нескольких совместных матчей, правда, коситься перестали.
— Младший брат показывал, — хмыкнул Хара, — вы бы с ним подружились.
— Договорились. До ста, и ты выложишь мне все про Ханамию, — Ямазаки приготовился побеждать. По силе они были равны.
— Если выиграешь, — уточнил Хара. Мяч застучал быстрее.
— Я выиграю!
— Кто-то влюби-и-ился, — Хара мерзко заржал, точно как гиена из мультика о Короле Льве, и бросился в атаку.
Ямазаки впервые четко подумал, что мог бы и убить. Он был довольно миролюбив: морду набить — да, за дело если — так обязательно, но вот убивать… Это было слишком просто и как-то неправильно. В совсем сопливом детстве он пытался старшей сестре, которая ему рассказывала, кто они такие и как с этим жить, объяснить, почему убивать их силой плохо. Разве правильно убивать прикосновением? Любой должен иметь возможность за свою жизнь побороться. А как тут поборешься, если тебя коснулись, и ты уже труп? Сестра умиленно хихикала и говорила, что Хиро-тян еще маленький, еще поймет. И теперь Ямазаки понял.
Сдержаться помогла мысль о Ханамии: он бы точно не одобрил смерть лучшего тяжелого форварда, особенно когда на носу чемпионат. И Ямазаки позволил себе лишь на секунду показать лицо — похуй на Хару, у него самого рожа была не сильно лучше, с этим стремным капюшоном и клыками с мизинец. Хара в ответ захихикал еще громче, довольный реакцией. Меж приоткрытых губ мелькнули длинные клыки, так и истекающие ядом. «Совсем от жары мозги сплавились», — хмуро подумал Ямазаки.
Дальше думать было некогда. Сто побед до десяти очков для таких как они — с их выносливостью, силой и рефлексами — были как нормальный матч для обычных людей. Ничего особенного, разве что долго. Но меньше не имело бы смысла, к тридцатой победе Ямазаки только размялся, а Хара наверняка разогрелся еще позже: холодная кровь рептилоидов была нетороплива.
На семидесятой победе Ямазаки окончательно взмок. Футболка была мокрой насквозь и неприятно липла к телу, сковывая движения. Он с завистью смотрел на абсолютно сухого Хару — усталость у него проявилась только ярким малиновым румянцем на бледных щеках. Глаза зажигались уже непроизвольно, кровь бурлила от адреналина, хотелось и вовсе окончательно схлынуть, перестать прикидываться человеком. Но их могли увидеть — хотя бы и родители Хары. Конечно, они знали, с кем общается сын, но одно дело знать, а другое - схлынувший кощей возле дома. Нельзя было, чтобы их прервали.
Ямазаки нетерпеливо дернул футболку через голову и чуть было не пропустил мяч.
— Внимательнее, Заки, — прошипел Хара, — твой стриптиз не впечатляет.
— Да больно надо! — Ямазаки злобно швырнул скомканной футболкой в Хару. Тот только отмахнулся, сморщив нос.
Что бы Ямазаки не думал про рептилоидов и в частности про Хару, играть с ним было охуенно. На тренировках они отрабатывали схемы, особые приемы, ничего не делалось просто так. На стритбольной площадке с Харой можно было делать что вздумается, как угодно пихаться, как угодно забрасывать и не зависеть от «паутины», от Сето, от Ханамии… Стоило вспомнить Ханамию, его сразу же стало не хватать. Вот с кем Ямазаки хотел бы сыграть так, свободно, один на один. Только сначала надо было спасти Ханамию неизвестно от чего. А потом — правда, неизвестно как — уговорить его на неформальную игру: Ханамия их не одобрял как бесполезную трату ресурса.
— Последняя десятка, Заки-Заки! — теперь взмок и Хара, Ямазаки даже слышал его сбитое дыхание. В воздухе пахло потом, змеиным ядом и каким-то сладкими цветами с клумбы неподалеку. — Готов?
— Тебе нужен перерыв? — Ямазаки очень жалел, что не взял с собой никакого полотенца — Харе-то два шага до дома, а ему еще три квартала пилить.
— А тебе? — Хара нечеловечески склонил голову набок и широко улыбнулся, снова показывая раздвоенный язык.
Ямазаки молча забросил трехочковый. Вышло красиво — высокая свечка, никак не достать. Да он и не ожидал даже, что попадет. Хара не ожидал тоже, судя по удивленно округлившемуся рту. Ямазаки вообразил, как тот глупо хлопает глазами под этой своей дурацкой челкой. Собственные глаза злорадно засветились. Уже сгустились сумерки, и не прятать глаза был резон: настоящими Ямазаки отлично видел в темноте, а вот человеческими — не очень. Фонарь около площадки они случайно разбили мячом в прошлую игру, неделю назад. Не заменили его, наверное, из-за Хары — наверняка специально попросил родителей подсуетиться. Харе не особо нужно было зрение, он слышал чужие сердца и дыхание, темнота ему была выгодна. «Мудак», — с удовольствием заключил Ямазаки и гасить глаза не стал — может, и не заметит никто.
Последнюю, сотую победу пришлось вырывать чуть ли не зубами, Хара не сдавался до последнего. Сторонний наблюдатель бы, наверное, не разглядел ничего — так быстро они метались по площадке, практически обмениваясь мячом. Ямазаки не представлял, сколько это длилось, ему показалось, что прошла вечность, пусть и короткая. Под самый конец у него даже не осталось сил себя сдерживать, и вся площадка озарилась зеленоватым радиоактивным сиянием его крови. Хара не сдерживался тоже, расправил капюшон и скалил клыки, даже не хищно, скорее азартно, без настоящей угрозы. Ямазаки не понимал, каким чудом он различает выражения змеиного лица, но различал он их точно.
После игры они обессиленно растянулись на асфальте и какое-то время молча лежали — сил едва хватало, чтобы восстановить дыхание.
— Эй, лампочка, выключись, — Хара несильно пихнул Ямазаки в бок, — глаза от тебя уже болят.
— Да, извини, — Ямазаки даже немного смутился: сам Хара спрятал лицо почти сразу после игры.
— Ты выиграл, — буднично сообщил Хара. В его голосе не было ни капли сожаления.
— Да. Рассказывай. — В Кирисаки Дайичи держали слово.
— Ну, капитан, ты же понимаешь, — Хара хихикнул, — из этих.
— Из каких-таких «этих»? — Ямазаки заранее собрался возмущаться.
— Ну, из кошачьих, для начала, — Хара презрительно фыркнул. Рептилоиды вечно мнили себя лучше прочих, за это Ямазаки их и недолюбливал.
— И что?
— Ему шестнадцать стукнуло, если ты помнишь, — теперь Хара говорил медленно, будто втолковывал что-то совершенно очевидное несмышленому ребенку.
— Ну стукнуло, и? Вам с Фурухаши семнадцать недавно, и что?
— Капитан взрослым стал. А сейчас лето, ты же знаешь, инстинкты пробуждаются. Вон он как на нас шипит, — Хара вздохнул, — знает же, что мы никогда в жизни ничего плохого ему, а все равно шипит.
— Это потому что вы мудаки, — уверенно сказал Ямазаки.
— А ты не мудак, да? — нежно уточнил Хара.
— Конечно нет. Я просто… не очень хороший, — насупился Ямазаки.
— Святой Ямазаки Хироши, — Хара громко и открыто заржал.
— Тише ты, поздно же! — Ямазаки мстительно пнул его в голень.
— Он на тебя не шипит, потому что угрозы не чует, я думал, ты это понимаешь.
Ямазаки, конечно, понимал. Но думать, что это потому, что он на фоне остальных хороший, было как-то приятнее.
— Так что делать-то? Ты говорил — спасать, — он наконец вспомнил, с чего начали.
— Капитану нашему любви не хватает, вот что, — важно провозгласил Хара, задрав вверх указательный палец. На палец сразу же присела сонная муха. Через секунду ее прихлопнуло длинным языком.
— Ну зачем ты так…
— Всякая жизнь священна! — поддразнил его Хара и вытер палец об асфальт.
Домой Ямазаки отправился в глубокой задумчивости. Хара, хоть и не прямо, ответил на все его вопросы. Получалось, что Ямазаки просто нужно сделать то, что давно хотелось, и не сдерживаться. В том, что Хара говорил правду, сомнений не было — Ямазаки честно победил, врать Хара никак не мог. Он немного поразмышлял, когда лучше подкатить к Ханамии, чтобы было удобнее и им никто не помешал, и счастливо уснул, едва коснувшись головой подушки.
Ханамия приходил в клуб за пару-тройку часов до тренировки, мерил шагами зал, что-то высчитывая в блокноте, и отрабатывал свои броски. Об этом знали все, и никто никогда не нарушал его уединения. Разве что иногда Ханамия приглашал Сето, видимо, для более тонкой проработки стратегии и действий их дуэта. Ямазаки решил, что это идеальный момент застать Ханамию. Он специально узнал у Сето, что он планирует делать перед тренировкой — «то же, что и всегда, Ямазаки: спать». Выходило идеально. Главное, чтобы Ханамия не решил его прибить за нарушение распорядка.
Застал его Ямазаки в раздевалке. Ханамия уже переоделся в форму и склонился над сумкой, что-то откапывая. «Блокнот и карандаш, — решил Ямазаки, тихонько притворяя за собой дверь, — не опасно». На щелчок замка Ханамия не обернулся — хороший знак.
— Ханамия, привет, — Ямазаки вдруг понял, что совершенно не знает, как начать. Поговорить? Сразу что-то сделать?
— Что ты здесь делаешь, Ямазаки? — спросил Ханамия, не отвлекаясь от своих раскопок. — Тренировка через три часа.
— Ханамия, — Ямазаки широко шагнул к нему, между ними осталось метра два от силы.
— Ну? — Ханамия наконец развернулся и скрестил руки на груди.
— Я тебе нравлюсь, Ханамия? — Ямазаки решил не ходить вокруг да около.
— Что? Ты заболел? Температура?
Ханамия протянул руку и приложил прохладную ладонь ко лбу Ямазаки.
— Мне мама говорила, что губами понятнее, чем ладонью, — доверительно сообщил Ямазаки.
— Вы же, кощеи, вроде не болеете, — Ханамия, казалось, его не слушает.
— Так нравлюсь?
Ямазаки сделал шаг вперед, Ханамия попятился. Ямазаки шагнул еще, Ханамия уперся спиной в угол. Отступать было некуда. «Сейчас либо вцепится в глотку, либо ответит наконец», — Ямазаки не в первый раз радовался своей любви к биологии и интересу к поведению разных существ. Сокомандников, он, конечно, изучил в первую очередь.
Ханамия зашипел, глаза его стали янтарными, зрачки — вертикальными. Нападать он не спешил. Ямазаки медленно протянул руку и провел пальцами по его щеке. Ханамия как-то удивленно глянул на него и резко куснул указательный. Острый клык вспорол подушечку, но рана на глазах затянулась — как и всегда.
— Ямазаки, — произнес Ханамия угрожающе. В другой раз Ямазаки бы всерьез испугался.
— Ханамия, сейчас я тебя поцелую, — он решил ставить на все, — ты можешь вспороть мне брюхо — меня это не убьет, но я отстану. Или ты можешь ответить.
Ямазаки перешагнул оставшееся между ними расстояние и, зажмурившись, прижался губами к губам Ханамии. Он боялся, что Ханамия схлынет в последний момент, и Ямазаки оближет пасть ягуара, но это все еще был человеческий рот. С мягкими полными губами. Ямазаки провел языком на пробу и скользнул между, прося приоткрыть рот. Ханамия послушался. Откуда-то изнутри него слышался тихий нарастающий рокот. Ямазаки положил ладонь ему на шею, чтобы чувствовать получше. Этот утробный звук завораживал. Вторую руку он положил Ханамии на затылок, чтобы тот не ударился головой о стену.
Целовался тот потрясающе. Ямазаки моментально забыл, с чего все началось, зачем он здесь и что планировал. Ханамия мягко посасывал его губы, вылизывал рот, находя чувствительные местечки, и позволял трахать себя языком. Ямазаки даже не заметил, когда успел так сильно возбудиться. Низ живота налился жаром и тяжестью, вставший член упирался Ханамии в бедро, и так и хотелось потереться. Ханамия тихо и с каким-то мурчанием простонал Ямазаки в рот и запустил прохладные руки под футболку, вцепляясь в бока короткими ногтями. Стон пробрал Ямазаки до мурашек, он отдался в ладони, лежащей на чужом горле, и разрядом прошелся по всему телу. Ямазаки прижался к Ханамии теснее, чувствуя, что у него тоже стоит, и осторожно запустил ладони ему в шорты — на всякий случай ожидая, что Ханамия теперь уж точно с полным правом может ему выпустить кишки. Но Ханамия продолжал мурчать на грани слышимости и терзать его губы, уже пустив в ход клыки — человеческие, к счастью. Ямазаки зажмурился до разноцветных кругов под веками и сжал пальцами ягодицы. Кожа на ощупь была мягкой, нежной, так и хотелось сжать посильнее, чтобы оставить красные следы. Ханамия на секунду напрягся, но тут же расслабился и прогнулся в пояснице, раскрываясь. У Ямазаки закружилась голова от этой внезапной вседозволенности, он и не надеялся на такое никогда. Ханамия медленно потерся членом о его бедро и начал беспорядочно водить руками по спине, почти не царапая. Ямазаки потискал его задницу, стараясь как можно лучше запомнить, какая она. Хотелось тоже замурчать — или завыть, хоть его связки и не были приспособлены для животных звуков.
Ямазаки осторожно провел пальцами по ложбинке между ягодиц. Плотно сжатое колечко мышц чуть дернулось от его прикосновения, сам Ханамия замер, выжидая, что дальше. Ямазаки погладил еще раз, покружил вокруг, затем дразняще скользнул ниже, к мошонке. Стоило коснуться яичек, и Ханамия что-то тяжело то ли пробормотал, то ли мурлыкнул и выгнулся сильнее. Ямазаки послушно взял яички в пригоршню, мягко перекатывая. Тянуться так было не очень удобно, но от нескольких движений Ханамия начал крупно вздрагивать и тяжело задышал, выгибаясь все сильнее и сильнее — уже превысив всякую человеческую гибкость, но не использовав всю кошачью.
— Ханамия? — Ямазаки сипел, будто неделю не брал в рот и капли воды.
Он убрал руку с яичек и поднял выше, снова поглаживая дырку, она уже казалась расслабленней.
— Ханамия, в заднем кармане джинсов, — Ямазаки чудом удалось вытолкнуть из себя несколько простых слов, вместо них хотелось стонать просто от того, что ему позволили делать. Он на всякий случай уточнил, боясь спугнуть свое счастье: — Если ты не против.
— Убью, — рыкнул Ханамия, явно нехотя выпутав руки из под футболки. Он полез сразу в оба кармана, и пока пытался в одном из них поймать пальцами глянцевый скользкий тюбик смазки, так облапал задницу Ямазаки, что тому теперь было совсем не стыдно.
— Хорошо, — покорно кивнул Ямазаки, продолжая мягко массировать вход, чуть нажимая пальцами и намекая на проникновение.
Ямазаки в целом знал, что делать: он пару раз пробовал с парнем и был снизу. Девочки ему не нравились никогда, и, будучи младшим сыном в семье, он мог себе позволить не мучиться и не прикидываться перед родителями. Родители не одобряли, но и не пытались как-то помешать.
Он выдавил на пальцы побольше смазки — с запахом какой-то романтики, как писали на упаковке — и размазал ее немного вокруг дырки, неспешно толкаясь пальцем внутрь. Шорты мешали, но снимать их не хотелось — в них было жарко, тесно и как-то возбуждающе. Ханамия замер, уткнувшись носом Ямазаки в грудь, и глубоко дышал. Футболка от его дыхания уже повлажнела и очень нагрелась, почти обжигая кожу. Ямазаки скользнул внутрь, и мышцы сразу же крепко обхватили палец. Внутри было очень жарко и туго, и Ямазаки принялся медленно ощупывать стенки, пытаясь найти простату. Ханамия так и стоял, замерев, лишь немного вздрагивая от движений внутри. Ямазаки припомнил, как делали ему, и начал медленно трахать Ханамию пальцем, почти до конца вынимая его. У самого Ямазаки в первый раз от этого снесло крышу, он даже молчать не мог, скулил в подушку и надеялся, что это не кончится. Ханамия крупно задрожал и притиснулся к Ямазаки ближе. Ямазаки положил свободную руку ему на лопатки и продолжил. Под ладонью щекотно зарождался громкий раскатистый рык.
Когда Ямазаки добавил второй палец, Ханамия даже не вздрогнул, только расставил шире ноги и громче застонал, комкая в кулаках футболку. Ямазаки ужасно нравилось держать в руках такого податливого Ханамию, такого открытого, трахать его пальцами и слушать ладонью вибрацию его рычания. Но до жути хотелось пойти дальше, вставить самому. От возбуждения уже сводило челюсть и, кажется, сводило мозг, Ямазаки едва удавалось додумать хоть какую-то мысль, они все ускользали, уплывали куда-то вслед за стонами Ханамии и за его собственными. Ямазаки несколько раз развел пальцы внутри и вытащил, растягивая в стороны края дырки. Ханамия потянулся за ними, будто инстинктивно желая опять заполнить пустоту.
— Иди. Сядь, — Ханамия выпрямился и отпихнул Ямазаки.
Волосы его были встрепаны, щеки — раскрасневшиеся, губы искусанные, зацелованные, алые. Ямазаки невольно засмотрелся и завис, не уловив ни слова — куда пойти? В голове звенело, яйца болели.
— Ну! — Ханамия пихнул его еще раз.
Ямазаки наконец попятился и упал задницей на скамейку. Ханамия подходил к нему как-то медленно, чуть покачиваясь, крадучись. Ямазаки быстро содрал с себя задолбавшую уже футболку и штаны с бельем. Затем Ханамия сел к нему на колени, жестко обняв руками за шею. Ямазаки попытался вдохнуть и не смог — Ханамия пропустил его член между ягодиц и принялся тереться, размазывая по стволу смазку. Глаза у него были нечеловечьи — с расширенными зрачками почти во всю янтарную радужку. Ямазаки почувствовал, как его подлинная натура просится наружу, не было сил скрывать ее под человеческой шкурой. Ханамия в очередной раз головокружительно двинул бедрами, и Ямазаки застонал и не сдержался, показал глаза. Страшно было, что Ханамия ощерится из-за лишнего света — глаза Ямазаки светились ярко. Но Ханамия довольно мурлыкнул и потерся носом о щеку, будто одобряя.
— Красивые глаза у тебя, Ямазаки, — выдохнул он и вдруг резко сел на член Ямазаки, протяжно и болезненно застонав.
Ямазаки вышибло пробки, он временно оглох и, казалось, потерял голос. Ханамия начал медленно раскачиваться на нем, осторожно выпуская из себя член, а Ямазаки какие-то несколько мгновений сидел пришибленный нахлынувшими ощущениями. Ханамия положил его руки себе на бедра, и Ямазаки очнулся. Внутри Ханамии было невозможно тесно и горячо и так хорошо, что не получалось толком вдохнуть, будто все силы ушли туда, внутрь. Ямазаки стиснул руки на его бедрах и медленно натянул Ханамию на себя, толкнулся вверх. Ханамия откинул голову назад, обнажая беззащитную шею, и застонал в голос, уже не стесняясь.
Последующие несколько минут для Ямазаки пронеслись в бешеном водовороте чувств. Ханамия сжимался вокруг него на каждом движении и глядел прямо в глаза. Своими настоящими — в настоящие Ямазаки. Ямазаки никак не мог насмотреться. Ему было жаль, что Ханамия так и остался в футболке, почти весь закрытый. Все еще. Он вбивался все сильнее, потерял всякий ритм и бормотал только «Ханамия, Ханамия, Ханамия» бесконечным речитативом. Ханамия опирался на его колени у себя за спиной и будто пожирал глазами каждый слетевший с губ стон или слово. Ямазаки крепче обнял его за талию и притянул к себе. В живот вжался раскаленный влажный член, и Ханамия сразу же задвигал бедрами, пытаясь потереться. Ямазаки потянулся к его губам, нестерпимо хотелось их поцеловать.
— Ма… — Ямазаки только начал, как вдруг под дых уперся кулак.
— Убью, — Ямазаки приподнял бедра, и Ханамия застонал, впуская в себя член, — убью, если продолжишь.
И Ямазаки послушно заткнулся, прижав Ханамию к себе и задвигавшись глубже. Очень скоро Ханамия зарычал и излился ему на живот, конвульсивно сжимаясь на члене. Ямазаки кончил следом, даже не подумав вытащить. Ему казалось, что они оба отключились, замерли и лишь каким-то чудом не свалились с узкой скамьи.
— Ханамия? — Ямазаки постепенно пришел в себя. Шевелиться не хотелось совершенно, несмотря на то, что задница уже болела от жесткой скамейки. Ханамия тепло сидел на бедрах, и хотелось все так и оставить.
— Пусти меня, идиот, — Ханамия дернулся, и только тогда до Ямазаки дошло, что он стиснул того в объятиях.
— Извини, — Ямазаки смущенно расслабил хватку, — я случайно.
Ханамия в ответ только фыркнул. С колен слезать он не спешил, его будто тоже разморило. Он потянулся, сжал-разжал кулаки, словно проверяя, все ли в порядке, а потом вдруг принялся вылизывать Ямазаки шею.
— Ханамия, ты чего? — на Ямазаки уже медленно накатывала вторая волна возбуждения, но он совсем не ожидал таких нежностей.
— Я тебя покусал, — пробубнил тот и продолжил свое занятие.
— Так на мне же заживет все, — теперь Ямазаки совсем ничего не понимал. Да и укусов тех не помнил.
— Эти — не заживут. Они со специальным веществом. Как метки. Хочешь мою метку, Ямазаки? — Ханамия явно не предполагал положительного ответа.
Ямазаки, может, и хотел. Но вдруг решил не торопить события. Как-то все неправильно выходило. Как правильно, Ямазаки толком и не знал. Но не так — это было ясно.
Ханамия закончил с его шеей и наконец слез. По ногам его сразу же потекло. Ямазаки почувствовал, как у него начинают полыхать щеки и уши. Было ужасно стыдно.
— Больше никогда, — возмущенно прошипел Ханамия, стирая с бедер подтеки спермы.
— Давай я выиграю у тебя следующий раз в стритбол? — нужно было как-то его отвлечь и срочно наладить обратно контакт. Ямазаки хотелось еще. Можно не прямо сейчас. Можно завтра. И послезавтра. Можно каждый день.
— Что? — тупо спросил Ханамия.
— Стритбол. Один на один. Я выиграю — ты мне снова дашь.
— А если я? — Ханамия прищурился.
— Что захочешь, — Ямазаки пожал плечами, — хочешь, тоже дам.
— Ты же знаешь, что я против стритбола, — Ханамия, казалось, ищет пути отступления. Значит, мысль ему понравилась.
— Думаешь, стоит на ЭТО играть с ребятами? — Ямазаки округлил глаза.
— Не стоит, — мгновенно согласился Ханамия, — ладно, пусть стритбол.
Все считали Ямазаки простодушным и довольно добрым — на фоне рептилоидов хотя бы, и таким он и был. Но иногда он умел хитрить, и даже Ханамия не мог этого разгадать. С непривычки.
Название: Мастер Садов
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День кроличьей норы - Мифология
Размер: 1390 слов
Пейринг/Персонажи: Фурухаши Коджиро, Сето Кентаро, ОМП
Категория: джен
Жанр: мистика
Рейтинг: PG-13
Примечание/Предупреждения: о японской мифологииБогиня Идзанами, праматерь сущего мира, после смерти стала повелительницей подземного мира — Ёми. Существует поверье, что в разрушительных землетрясениях повинен Великий Сом, живущий в океане и бьющий хвостом в раздражении.
В оранжерее тепло, влажно и очень тихо. Не капает вода, не урчат воздушные фильтры. Отовсюду смотрят цветы: белые, красные, желтые, лиловые, пятнистые.
Хозяин этого места высок, худощав, безупречно и дорого одет. Еще он носит очки-хамелеоны – слегка затемненные даже в помещении.
– Позвольте пояснить этот пункт, Такасэ-сан, – говорит он. Его речь безукоризненна, как и костюм, но в голосе не слышно эмоций.
Такасэ Юити уже немолод. Он видел многое и многое пережил. Он вызвал недовольство босса Ямагути-гуми, но остался невредим. Он разминулся с цунами на прибрежном шоссе. Ему случалось падать в лифте и отбиваться от акулы. Он думал, что разучился бояться чего бы то ни было.
Его предупредили, что Нивануси, Мастер Садов, может напугать. Такасэ рассмеялся.
Теперь он думает, что, возможно, смеяться было преждевременно.
– Мы будем иметь дело с явлениями, не описанными современной наукой, Такасэ-сан, – продолжает Нивануси. – Практический опыт позволил вывести несколько правил, которых мы должны неукоснительно придерживаться. Пренебрежение этими правилами опасно.
– Насколько опасно? – Такасэ вклинивается в паузу, не предназначенную для этого. Он предпочитает точно знать, каковы его риски. Миллиарды, которые крутятся – вернее сказать, грузно ворочаются – в лабиринтах его бизнеса, требуют предельной аккуратности.
Нивануси молчит несколько секунд, словно сбитый с толку. Наконец он произносит точно тем же тоном, что прежде, без следа смущения или недовольства:
– Смертельно опасно, Такасэ-сан. – И вежливо ожидает, не соберется ли собеседник задать еще какой-нибудь вопрос.
Такасэ вдруг кажется, что с ним разговаривает цветок. Привлекательная внешне, но совершенно чуждая форма жизни.
– Прошу меня извинить. Продолжайте, я слушаю со всем вниманием.
– Благодарю вас. Итак, первое и самое главное: все жертвы должны иметь социальную ценность. Не подойдут бездомные, одинокие старики, филиппинские проститутки и другие, о ком никто не побеспокоится. Подобные подношения могут быть сочтены оскорбительными. О жертвах должны печалиться, и чем больше людей, тем лучше.
– Так, так.
– Второе, – продолжает Нивануси размеренно. Они прогуливаются по оранжерее, и Такасэ начинает казаться, что цветы провожают их взглядами. – Количество жертв определяется не метражом, а весом здания в пересчете на площадь поверхности земли, которую оно занимает. Мне понадобятся данные о каждом здании, которое вы желаете обезопасить. В тоннах на квадратный метр, пожалуйста.
– И безопасность скольких тонн на квадратный метр обеспечивается одним человеком? – живо интересуется Такасэ.
– Шкала нелинейна, – невозмутимость хозяина начинает казаться противоестественной. – Начиная с некоторых чисел стоимость возрастает экспоненциально.
– К примеру, здание Токийского муниципалитета…
Нивануси поднимает ладони, останавливая собеседника.
– Это гекатомба, – впервые в его голосе проскальзывают едва уловимые нотки человеческих чувств. Снисходительность? Веселье? – Со всем уважением, Такасэ-сан, те, кто вас ко мне направил, по-видимому, не сочли важными некоторые детали, которые вам непременно стоит знать.
– Я буду крайне признателен, если вы просветите меня.
– Разумеется. Видите ли, Такасэ-сан, обычно не имеет смысла идти сразу по двум дорогам. Вы либо строите здание по всем канонам современного инженерного искусства, тем самым обеспечивая его сейсмоустойчивость, пожаробезопасность и другие подобные характеристики… и тратите на это время и очень большие суммы. Либо вы стремитесь сэкономить время и деньги и реализуете защиту здания методами, которые предлагаю я, расплачиваясь человеческими жизнями и здоровьем.
– Но Акаши сказал мне…
Длинный палец покачивается, призывая к молчанию.
– Я попросил бы не называть имен. Но раз уж слово сказано… Вы, Такасэ-сан, не обращали внимания, как построена новая штаб-квартира “Акаши Индастриз”? Это комплекс относительно малоэтажных зданий, размещенных на значительной площади. Стекло, пластик, облегченные конструкции – эксперты по безопасности никогда не подписали бы бумаги о разрешении строительства, если бы действительно видели проект. Но штаб-квартира простоит сотню лет, если понадобится, невзирая ни на какие катаклизмы, разве что прямо под ней проляжет линия разлома.
– И сколько народу пришлось… пожертвовать ради этого?
– Я не вправе назвать точное число. Более ста. Менее тысячи.
Нивануси умолкает, цветы молчат тоже.
Такасэ борется с желанием развернуться и уйти.
Такасэ Юити – строительный магнат. У него за плечами тысячи сделок – честных, сомнительных и совершенно незаконных. Связи в правительстве, связи с якудза, связи в банковской среде, в Японии и за границей. Он очень хорошо умеет считать деньги. Стоимость человеческой жизни он тоже может посчитать не хуже опытного страховщика. И стоимость смерти – не хуже опытного киллера.
Убить сто-двести человек ради удешевления строительства элитного бизнес-квартала – это выгодно.
Но вся эта история круто замешана на какой-то дикой мистике, и хотя Такасэ верит Акаши – не доверяет, но верит, – ему все более не по себе.
– Верно ли я понимаю… э-э… Нивануси – это ведь титул, не так ли? Быть может, я мог бы обращаться к вам по имени?
– Фурухаши, – кивает хозяин. Такасэ слегка раздосадован: наверняка и это псевдоним, но пусть хотя бы так.
– Благодарю, Фурухаши-сан. Так вот, верно ли я понимаю, что в основе вашей, э-э, деятельности лежит общение с, хм-хм, богами? Духами, если так правильнее… тот же Великий Сом, ответственный за землетрясения…
– Вы совершенно верно понимаете.
– Но мне всегда казалось, что наши… японские… здешние божества не приемлют крови и смерти, ни в качестве подношения, ни в принципе? Скверна, вы знаете…
Фурухаши чуть заметно улыбается.
– Это не совсем так, Такасэ-сан. Небесные боги действительно хранят чистоту, но земные и особенно подземные – нет. Освежите при случае в памяти судьбу богини Идзанами. А к ней мы будем обращаться в первую очередь.
Цветы не пахнут, вдруг понимает Такасэ. Они словно искусственные. Пахнет в оранжерее только мокрой землей.
Поминать будду Амиду вслух кажется сейчас не самой удачной идеей, однако краткая молитва так и просится на язык.
– Третье правило, – как ни в чем не бывало произносит Фурухаши, – начав жертвоприношения, остановиться нельзя до тех пор, пока не будет исполнено потребное их число. Это также может быть – и с высокой вероятностью будет – сочтено оскорблением.
Такасэ автоматически кивает, затем спохватывается:
– И что же бывает с теми, кто ненароком оскорбил божество?
Фурухаши смотрит без выражения. Сейчас особенно заметно, какой он высокий.
– Ничего хорошего, – отвечает он и снимает очки. – Ничего хорошего, поверьте, Такасэ-сан.
Такасэ смотрит в глаза Фурухаши. В горле у него пересыхает, невзирая на влажный воздух. По спине бежит струйка холодного пота.
Такасэ благодарит Мастера Садов за консультацию, обещает перезвонить, когда примет конкретное решение, прислать расчеты, договориться о новой встрече. Кланяется, улыбается, жмет руку.
Выйдя из оранжереи на воздух – обычный воздух, напоенный ароматами земли и моря, цветов и выхлопных газов, – он падает на заднее сиденье машины и велит шоферу гнать прочь. Неважно куда. Как можно быстрее.
Он думает, что сегодня ночью, пожалуй, не стоит ложиться спать. Он уже не мальчик – не схватить бы инфаркт, увидав во сне глаза Фурухаши, Мастера Садов.
Что во сне он непременно их увидит, Такасэ не сомневается.
Фурухаши глядит вслед машине и едва заметно улыбается.
– До чего ты любишь пугать людей, Коджиро, – из подсобки, зевая, выходит Сето с мешком удобрений. «Костная мука» - значится на этикетке, надписанной от руки. – Он же чуть в штаны не наделал.
Фурухаши хмыкает – у него это обозначает смех.
– Но он заслужил, разве нет? Редкостно мерзкий тип.
– Думаешь, он вернется?
– Конечно. Они всегда возвращаются.
Сето откладывает мешок и встает у окна рядом с Фурухаши. Дорога, ведущая к храмовому комплексу, где раскинулась оранжерея, пустынна. Сюда редко приезжают не по делу.
– Я давно хотел спросить, Коджиро: а почему ты сразу не говоришь заказчикам, что жертв убивать необязательно, достаточно, чтобы им было больно?
– Я же люблю пугать людей, ты забыл? И потом, они борзеют от безнаказанности. Все-таки за убийство могут и повесить, если поймают, а за переломанные ноги – нет. Поэтому сначала они увязают по уши в ритуале, и только потом выясняют этот момент.
– Послушай, а разве Акаши устраивал массовые избиения? – Сето хмурится. – Что-то не помню я всплеска насилия в тот год… Даже мы в школе как-то выразительней выступали.
Фурухаши улыбается заметнее. Другой на его месте заливисто хохотал бы.
– Акаши – гений. Он выкупил целую клинику и ее посвятил божествам земли, построил часовню прямо на территории. И вся боль, все смерти, которые там случались, да и до сих пор…
Земля в лотке у колена Фурухаши вздрагивает, сквозь комья почти выстреливает росток. Он тянется вверх, распускаются сначала два листочка, затем четыре, шесть, набухает бутон.
– Желтый, – загадывает Сето.
– Розовый, – предполагает Фурухаши.
Плотные кожурки бутона опадают, и бархатистые лепестки разворачивает огромный черный мак.
– Ого, – хмурится Сето. – Это что за новости? Такого я еще не видел.
Фурухаши опускается на колени возле цветка, почтительно касается лепестков губами.
– Приготовь, пожалуйста, мне одеяние, Кентаро, – говорит он, вставая минуту спустя. – Надо помолиться об этой смерти.
– Кто это был? – спрашивает Сето, направляясь к выходу.
– Маленький мальчик, – коротко отвечает Фурухаши. – Не хочу о подробностях.
– Я помолюсь с тобой.
– Давай.
Покидая оранжерею, Мастер Садов окидывает взглядом свои цветы, каждый из которых – насильственная смерть и чьи-то слезы.
Глубоко на дне океана Великий Сом, убаюканный подношениями, спокойно дремлет, игнорируя небоскребы, давящие на его тушу здесь и там. И в подземном царстве Владычица Ёми не обращает внимания на земные дела, перебирая жемчужины боли, посланные ей. Сегодня вот – драгоценная, черная.
Сегодня землетрясений не будет.
Наверное.
@темы: Мифология, Фанфик, The Rainbow World. Другие миры, День кроличьей норы, Kirisaki Daiichi Team, Паранормальная AU
-
-
09.05.2016 в 19:05-
-
09.05.2016 в 19:18Завораживает
-
-
10.05.2016 в 12:52-
-
12.05.2016 в 12:12-
-
16.05.2016 в 14:15Спасибо, очень понравилось
-
-
21.05.2016 в 00:09-
-
02.06.2016 в 00:09-
-
03.06.2016 в 23:22Овцы целы, волки сыты, пастуху вечная память.Блин, люблю твои детальки, ненавязчивую опору на мифологию и какие-то нюансы, когда чувствуется, что ты любишь и разбираешься в предмете)
-
-
04.06.2016 в 01:29-
-
04.06.2016 в 11:22