Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День 42 - Футуристическая АУ
Размер: 5088 слов
Пейринг/Персонажи: Ямазаки Хироши/Хара Казуя, намек на Сето Кентаро/Ханамия Макото
Категория: слэш
Жанр: PWP, романс
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Из вежливости Ямазаки скажет «чай, пожалуйста», а не «трахаться».
Предупреждения: ООС лебедей™; сомнительные кинки; хэдканоны, широко известные в узких кругах; автор дрочил со сложным лицом
Примечание: в тексте упоминаются песни Imagine Dragons — Demons и Elvis Presley — Love Me Tender.
Строчка «This is my kingdom come» переводится как «Грядет царствие мое».
Ссылка на скачивание: .doc, .txt, .fb2
— Привет, Ямазаки! А я купил себе новый голос, — Хара довольно ухмыльнулся и демонстративно прокашлялся.— Ты что? — голос и вправду был немного другим — чуть ниже и какой-то раскатистый. От легкой хрипотцы, очень непривычной, на загривке Ямазаки собрались мурашки, будто по шее провели ледяной рукой.
— Ну, новые голосовые связки, ничего особенного, — Хара провел пальцем вдоль своего горла, имитируя надрез наноскальпеля.
— Ясно…
***
Ямазаки, сколько ни пытался, не мог привыкнуть к тому, что все вокруг используют кибертехнологии просто так. Большую часть жизни он провел в Англии, где технологии применялись лишь при необходимости, в случае аварии, например, и лишь недавно переехал в Японию к родне матери — «постигать историческое наследие и учиться работать». Первое, что Ямазаки постиг после переезда, это что любая среднестатистическая школьница может выпросить у родителей новые глаза — особой популярностью пользовались голубые — или волосы.
Его засунули в дорогую престижную школу, наказали обязательно вступить в несколько клубов и серьезно настроиться на работу и хорошие оценки. Мать грозилась следить за ним, но Ямазаки видел, что она просто волнуется.
Первые несколько дней Ямазаки чувствовал, как от него кругами расползаются шепотки «иностранец», «Англия», «рыжий», «натуральный». Последнее Ямазаки слышал чаще всего: у каждого в школе были какие-то кибернетизированные части тела или хотя бы пересаженные волосы, и это было в порядке вещей. Слухи о «натуральности» Ямазаки поползли сразу после медосмотра для первогодок и за несколько дней стали одной из самых популярных тем для обсуждения: кто-то верил, кто-то нет, всем было интересно, как же так, но никто не решался подойти и спросить. Ямазаки даже наконец увидел преимущества своей «бандитской рожи», как любила подшучивать сестра.
Однажды, когда он уже шел к воротам из школы, направляясь домой, его нагнала одноклассница и попросила отойти с ней за школу. «Признание, — в ужасе подумал Ямазаки, — мое первое признание». Пока они шли под сень деревьев, Ямазаки судорожно пытался вспомнить, как же ее зовут — вроде бы что-то похожее на имя сестры, — и горел от стыда и смущения.
— Ямазаки-кун, можно потрогать твои волосы? — она решительно смотрела на него снизу вверх, лишь немного покраснев.
— Чего? — Ямазаки подумал, что ему послышалось, в ушах бухала кровь, он ждал трепетного признания в лучших традициях седзе, которые регулярно смотрела сестра, и все еще не мог вспомнить имени одноклассницы.
— Твои волосы. Скажи, это какая марка? Они с виду довольно жесткие, можно, я все-таки потрогаю?
Все еще не до конца понимая, что происходит, Ямазаки наклонился к ней, чтобы она могла дотянуться хотя бы до виска.
— Так что это за марка? Так чудесно смешали цвета, явно ведь какой-то оригинальный оттенок. Назовешь мне номера? Я думаю, мне пойдет… А они не такие жесткие, как казалось.
Она без остановки сыпала вопросами про какие-то номера, категории и марки волос и теребила прядку на виске. «Признаваться она не собирается». Ямазаки выдохнул с каким-то необъяснимым облегчением.
— Слушай… Э-э…
— Мивако.
«Ну точно же! Масако-Мивако».
— Мивако, они настоящие. Мои волосы — мои, — Ямазаки распрямился, высвобождая волосы из ее пальцев. Спина теперь ныла.
— Да ты шутишь, — она удивленно округлила глаза — ярко-зеленые, явно синтетические.
— Я же полукровка, — Ямазаки уже выучил, что «яжеполукровка» — это универсальное оправдание практически чему угодно в Японии.
— Точно… Но оттенок такой красивый, — тоскливо протянула Мивако, — ладно, извини тогда.
Она развернулась и пошла обратно к выходу с территории школы.
— Ага, конечно, — пробормотал Ямазаки ей в спину.
После этого случая Ямазаки больше не удивлялся постоянным шепоткам вокруг, в привычный перечень которых теперь добавилось «Мивако», «правда натуральный» и «она все выдумала». Одноклассники знакомиться не спешили, Ямазаки к ним не стремился тоже. Слишком явной была разница, и слишком четкая граница была прочерчена между ним и всеми остальными. Он постарался запомнить всех, с кем ходил на занятия, визуально — на всякий случай, имена вылетали у него из головы за считаные мгновения. В итоге Ямазаки помнил только эту Мивако, так и не выяснив, как ее полностью зовут.
— Эй, рыжий.
Голос Ямазаки узнал сразу же — низкий, грубоватый и весь, как конфета-шипучка, в щелчках жвачки.
— Чего тебе, б… бледный? — имени Ямазаки не помнил и про себя звал его «лохматый».
Лохматый учился с ним в одном классе и сидел на соседнем ряду, на расстоянии вытянутой руки. Он вроде бы то и дело посматривал на Ямазаки — судя по повороту головы — но глаза были занавешены челкой, и толком понять было нельзя. Сейчас была перемена, и лохматый сидел на своем стуле верхом, и, опершись локтями на спинку, опасно раскачивался.
— Так меня еще никто не называл, — он заржал и смеялся до тех пор, пока не подавился жвачкой. Ямазаки пришлось похлопать его по спине, чтобы он прокашлялся. Силы Ямазаки не пожалел.
— С почином.
— Спасибо, — он еще покашливал и пока не спешил щелкать жвачкой, — говорят, ты натуральный.
— А ты — нет, — Ямазаки насупился. Почему-то из уст лохматого «натуральный» звучало как оскорбление.
— Так заметно, да? — он снова захихикал.
— Смотри, опять подавишься, — мстительно предупредил Ямазаки.
— Еще говорят, что ты Мивако-тян дал потрогать, — лохматый сделал драматическую паузу, — волосы. Я тоже хочу.
Он подъехал к Ямазаки вплотную, прямо на стуле, противно скрежеща металлическими ножками по паркету. Ямазаки собирался отпираться и даже был готов врезать — это все было совсем не похоже на вежливую просьбу Мивако, но лохматый проворно запустил пальцы в волосы на затылке и медленно провел вверх, едва касаясь кожи ногтями. Ямазаки показалось, будто по нему пустили ток. Он оцепенел, а по спине побежали мурашки. Лохматый повторил движение несколько раз. Ямазаки словно впал в транс — ему очень хотелось как-то прекратить это, потому что происходящее было неправильно. То, что происходило с самим Ямазаки, было неправильно. Уши горели, и ему не хотелось, чтобы чужая рука останавливалась.
— Хара Казуя, — мурлыкнул лохматый ему на ухо, — будем знакомы, рыжий.
Так Ямазаки познакомился с Харой. На следующий же день Хара затащил его в баскетбольный клуб, аргументировав тем, что Ямазаки ниже него самого всего лишь на семь сантиметров, и «такой хороший рост надо обязательно в баскетбол, и как же я буду без тебя, Заки-Заки?» Ямазаки счел за благо не сопротивляться и поотпирался лишь для проформы — то, как Хара разговаривал, почему-то вызывало у него одновременно желание поспорить и какое-то бессилие. Он до сих пор не вступил ни в какой клуб, хотя обещал матери, и баскетбол был не такой уж плохой идеей.
***
— Зачем ты изменил голос?
— А тебе не нравится? — Хара горячо шептал куда-то в шею Ямазаки, и Ямазаки замирал, прислушиваясь к чужому, непривычному голосу.
Они забились в крохотную подсобку, урывая единственную длинную перемену — Ямазаки даже пожертвовал обедом, так сильно хотелось побыть вдвоем. Хара беспорядочно шарил руками по спине, щупал, несильно водил ногтями, трогал, трогал, будто не мог остановиться ни на секунду. Ямазаки тискал его задницу и жмурился от возбуждения. Ему нужно было больше, обжимания в подсобке только раззадоривали и совсем ненадолго утоляли голод — голод по Харе, по прикосновениям, по горячему сорванному дыханию. Одинокая дрочка дома под одеялом уже давно не помогала — Ямазаки механически водил рукой по члену перед сном, убеждая организм, что ему нужно поспать, что еще одна ночь, и будет учебный день, Хара и подсобка.
У них все началось быстро и просто. Хара его, как обычно, задирал, Ямазаки после неудачного матча был на взводе. Они подрались прямо в раздевалке, не успев ни сходить в душ, ни снять форму. Как злобная возня на полу превратилась в что-то среднее между попытками сожрать друг друга и поцеловаться, Ямазаки не помнил, помнил только, что стояло тогда до звона в ушах, и чтобы кончить, хватило пары торопливых движений чужой руки. С тех пор прошла пара месяцев, а они так и застряли на уровне торопливых обжиманий в школьной подсобке, которых обоим было мало.
— Не знаю. Говори что-нибудь. — Ямазаки нравилось.
Ямазаки не представлял, что Харе нужно с собой сделать, чтобы ему не понравилось. От нового голоса по всему телу бродили колкие мурашки и в паху сладко тянуло. Мысли в голове становились легче и как-то незначительней, Ямазаки хотелось отключиться от окружающего мира и просто слушать — неважно, что Хара будет говорить, лишь бы не молчал.
— Точно не знаешь? — Хара мягко прикусил мочку и говорил прямо в ухо. Тихий низкий голос затекал в голову Ямазаки ядовитым туманом, заволакивая все мысли.
Ямазаки отчаянно старался не выдавать себя, лишь бы только Хара не узнал, как его голос на самом деле действует. Ямазаки придушенно всхлипнул, стиснул пальцами чужие ягодицы и пробормотал:
— Еще что-нибудь…
— М-м-м? — будто бы он издевался.
«Это же Хара, — вдруг обреченно подумал Ямазаки, — ему не нужно что-то знать, чтобы издеваться».
— Говори еще, пока не понятно, ну!
Ямазаки толкнулся бедрами, вжимаясь членом в пах Хары. Стояло так, что чуть искры из глаз не сыпались.
— Ну, например, у нас осталось примерно пять минут, — Хара повторил его движение бедрами, тоже притираясь, — хочешь кончить, Ямазаки?
Ямазаки не разобрал ни слова. Голос, очищенный от смысла до ядовитой прозрачности, дрожью стек вдоль позвоночника. Колени подгибались, лицо и уши пекло. Слабость и бесконтрольность казались очень заманчивыми. Ямазаки чувствовал себя загипнотизированным — добровольно и качественно.
— Трахнуть тебя хочу. — Задница у Хары была крепкая, округлая, Ямазаки сжимал, щипал сквозь брюки, надеясь оставить пару следов, чтобы потом в общих душевых украдкой смотреть на них. Ему ужасно хотелось раздвинуть эти ягодицы, провести между ними членом и размазать смазку, а потом вставить.
— А дать мне не хочешь? — ласково спросил Хара, просовывая между ними руку.
— Хочу, — чужая рука жестко накрыла член и потерла головку сквозь брюки, — как захочешь.
Хара глухо сопел Ямазаки в шею, больно вдавившись подбородком в плечо, и укачивал своим дыханием. Ямазаки сам не заметил, как начал повторять неровные аритмичные вдохи и выдохи, постоянно сбиваясь, забывая вдохнуть и не смея выдохнуть, если не выдыхал Хара. Тот водил пальцами вдоль ствола, а сам, кажется, терся о тыльную сторону руки.
— На этих выходных, — Хара запнулся и тихо всхлипнул, оборвав вздох Ямазаки, поставив его на головокружительную паузу, — мои уезжают. К какой-то там тетке за город, — еще один тихий стон, пауза, тишина, нарушаемая шорохом ткани, — я отбрехался, что буду готовиться к экзаменам. Приходи.
— Хара… — голова моментально распухла и взорвалась яркими образами, состоящими из гипнотических звуков голоса и Хары. Голый Хара. Домашний Хара. Открытый Хара. Свой.
— Скажи своим, что я буду готовить тебя по литературе, — Хара забормотал монотонно, щекоча влажными губами шею Ямазаки. Ямазаки сразу же перестал дышать вовсе, его будто не осталось в реальном мире — только уши, полные ровного, торопливого шепота, и член — там, где его касался Хара, пусть и через одежду. — И я буду тебя готовить, Ямазаки, руками, пальцами, ртом… Хочешь ртом, Ямазаки?
— Хочу-у, — Ямазаки жалобно скулил, и ему даже стыдно не было. Лишь бы только Хара сейчас не решил заткнуться или убрать руку.
— Хочу положить тебя на спину, поднять задницу и вылизать всего, так, чтобы было видно лицо. И чтобы ты мое видел, Ямазаки, — Хара перешел на невнятный шепот, — чтобы ты раскраснелся и стонал и просил тебе вставить, чтобы схватил за затылок и толкал на себя…
Ямазаки выломало, вымыло, волна концентрированного удовольствия прошлась по всему телу, выбивая пробки. Невероятную крохотную вечность Ямазаки казалось, что его нет, что есть только какие-то наркотические звуковые волны — низкие хриплые стоны вперемешку с рваным дыханием.
Непонятный металлический лязг взрезал удовольствие, разодрав на лоскуты, и Ямазаки включился в реальность, сшибив что-то позади себя и ударившись ногой.
— Ты в порядке? — Хара звучал ошалело, будто пережил только что тоже самое.
— Да, нормально, — нога саднила совсем несильно, и боль утопала в отголосках удовольствия.
— Так ты придешь?
— Конечно, да, придурок. — Ямазаки сразу же вспомнил, что Хара ему шептал только что, что наобещал. В груди стало тесно, а внизу живота снова начало теплеть. Всего этого катастрофически не хватало. — Пошли, перемена сейчас кончится.
***
Оставшиеся несколько дней до выходных тянулись для Ямазаки бесконечно долго. Он постоянно отвлекался на уроках и схлопотал пару замечаний от учителей и подзатыльник от Ханамии: «Слишком одухотворенная рожа, Ямазаки!» На тренировках от него не было никакого толка, в основном потому, что Хара не имел привычки играть молча и постоянно что-то выкрикивал, смеялся или рычал, когда ему прилетало во время отработки фолов. Ямазаки не решался спросить напрямую, какого черта он сделал со своим голосом, что он так действует. Ощущение было такое, будто бы где-то там, в глубинах лабораторий по изучению кибертехнологий, собрались ученые с целью изучить Ямазаки и его уши и создать идеальные голосовые связки. Производящие именно такие звуки, которым Ямазаки не сможет сопротивляться. Даже не захочет. Ямазаки не верил в теорию заговора и никогда ею не интересовался, но рядом с Харой раз за разом вспоминал о ее существовании — возможно, небезосновательно. «Нужно спросить об этом Сето», — говорил себе Ямазаки и сразу же успокаивался, потому что спрашивать о чем-то Сето было слишком стремно. Примерно так же стремно, как спрашивать Фурухаши о его выпечке. То, что говорил Сето, как правило, оказывалось непреложной истиной, которой Сето охотно делился. А кто не спрятался, тот сам себе дурак.
Все, что Ямазаки оставалось — это смириться и постараться, чтобы никто ничего не заметил. Первые два дня он думал, что это вопрос привычки, на третий привычка выработалась, только совсем не та. Стоило Ямазаки услышать Хару, он отключался от реальности и не слышал никаких посторонних звуков, а что говорит Хара — понимал, лишь приложив усилие. Он боялся слишком часто переспрашивать, поэтому приходилось угадывать и додумывать, чтобы как-то ответить. Попал ли ответ в точку, понять было решительно невозможно — по лицу Хары бродила довольная мечтательная улыбочка.
На больших переменах в подсобке Хара теперь тоже много говорил. Он рассказывал, что хочет сделать с Ямазаки, цитировал отрывки из любимых книг — сбивчиво, но с выражением и страстным придыханием, вызванным то ли Ямазаки, то ли книгой, и нашептывал на ухо песни:
No matter what we breed
We still are made of greed
This is my kingdom come
This is my kingdom come
Звучало как угроза, звучало ужасно: это был Хара, тот еще мудак вообще-то. Звучало так, будто Хара отлично все понял с самого начала. Так, что Ямазаки стоило бы, наверное, в страхе бежать или окончательно и бесповоротно сдаться. И он сдался, бессильно кончив Харе в кулак как по команде под рваное «This is my kingdom come».
До выходных оставался день, и Ямазаки с самого утра ходил, бессознательно напрягшись и даже пригнувшись. В «завтра» открывались такие перспективы, которые не получалось уместить в голове одновременно. Ямазаки бывал у Хары в гостях несколько раз, и теперь в красках представлял, где именно они будут делать то, что Хара нашептывал ему последнюю неделю. Стоило прикрыть глаза или немного отвлечься под монотонное вещание учителя, и перед глазами сразу же вставала просторная прихожая дома Хары, где Ямазаки прижмет его к стене и будет целовать. При свете и не боясь разрушить хрупкое нагромождение принадлежностей для уборки.
От прихожей в голове Ямазаки роились варианты, мельтешили перед глазами, сменяясь один другим, и невозможно было решить, какой выбрать.
Они зависают в прихожей, Ямазаки кое-как разувается и скидывает ветровку, спотыкается о порожек, хватается за Хару, и они оба падают на пол, путаясь в ногах, руках и одежде — футболки, штаны, слишком много лишнего. И на какое-то время все становится неважно.
Ямазаки разувается, прижимает Хару к стене, целует, лезет руками под футболку, Хара отвечает, прижимается сам, подставляется под ласку, а потом выворачивается из объятий и тащит за собой в свою комнату, на ходу стягивая с себя одежду. Комната Хары на втором этаже, и Ямазаки просит его заткнуться — просто чтобы без опаски преодолеть лестницу. Хара на удивление послушен и покладист, но все меняется, стоит переступить порог комнаты.
Из прихожей Хара приглашает его на кухню и предлагает выпить: «вода, чай, сок, чего ты хочешь?» Это называется вежливость, и из вежливости Ямазаки скажет «чай, пожалуйста», а не «трахаться». Хара займется чаем, пошутит что-нибудь про файв-о-клок и про то, что чай у него дома только японский. А Ямазаки не выдержит, подойдет и прижмется со спины, уткнется носом в лохматый затылок, погладит живот и попросит развернуться. Хара сначала вздрогнет от неожиданности, потом расслабится, развернется и поцелует — губы, щеки, нос, скулы, шею. Ямазаки опустится на колени и возьмет у него в рот.
Ямазаки чувствовал, что горит заживо, горит изнутри, просто представляя возможные кусочки завтрашнего дня. Он несколько раз отпрашивался с уроков в туалет — умыться ледяной водой. Собственное отражение в зеркале было совершенно ошалевшим, глаза — безумными. Ямазаки даже удивился, почему его с такой рожей до сих пор не спровадили в медкабинет, померить температуру.
Он надеялся, что большая перемена с Харой его спасет, хотя бы немного, но их собрал Ханамия. Им скоро предстоял матч с Сейрин, и чем ближе он был, тем чаще Ханамия устраивал собрания. Обсуждения тактики были скорее монологом, который изредка прерывал Сето, вставляя свои пару слов даже не просыпаясь. От остальных Ханамия требовал помнить основной план наизусть и внимательно слушать. С последним у Ямазаки были проблемы. Они устроились на крыше, и Хара сидел совсем близко, прижимаясь к ноге Ямазаки бедром. Ямазаки чудилось, как от места соприкосновения кругами расходится обжигающее тепло. Он даже ничего толком не представлял, просто сидел, слушал, как Хара едва слышно дышит под боком, и боялся, что кто-нибудь заметит его стояк.
— Хара! Ямазаки! Да что с вами такое?! — Ханамия откровенно бесился, но от его гнева до Ямазаки долетали лишь отголоски, будто бы их с Ханамией разделяло толстое стекло.
— Все нормально, капитан, успокойся, — Хара успокаивающе поднял руки и щелкнул жвачкой. Ямазаки заметил, что щеки у него порозовевшие.
— Да вы меня не слушали, оба!
— Потрахаться им надо, — сообщил Сето тоном, которым дикторы по телевизору рассказывают прогноз погоды.
Ямазаки поперхнулся и с каким-то благоговейным ужасом заметил, как Сето ненавязчиво проводит рукой по спине Ханамии, и тот немного успокаивается.
— Решайте проблемы свои, — прошипел Ханамия, — до игры.
— Так точно, капитан, — Хара похлопал Ямазаки по коленке и ухмыльнулся.
***
Всю ночь Ямазаки проворочался, не сомкнув глаз. Фантазии так донимали его, что он только к утру подумал, что, наверное, нужно как-то подготовиться, сходить в аптеку, собрать вещи — прихватить учебники и тетради по литературе, хотя бы для виду.
Хара ждал его после обеда, и первую половину дня Ямазаки бессмысленно шатался по дому, не зная, куда себя деть. Он даже попытался заняться уроками, но смысл прочитанного улетучивался из головы мгновенно, да и сидеть на одном месте было невозможно. Ямазаки так волновался и торопился, что фантазии все повылетали из головы, как вспугнутые птицы с ветки. В итоге он все же задремал и проснулся от пиликанья телефона:
>>>Ты где застрял?
Ямазаки в ужасе огляделся. За окном были ранние сумерки. Пять вечера. Он проспал. Ямазаки негнущимися пальцами быстро напечатал ответ и побежал собираться. Он продрых два часа, которые мог бы провести с Харой. Хотелось побиться головой о стену.
Хара встретил его в прихожей точно так, как Ямазаки воображал: стоял, привалившись плечом к стене, и ждал, пока Ямазаки разуется. Его невидимый взгляд жег загривок. Ямазаки так ничего и не выбрал, теперь ему хотелось всего и сразу: и на полу в прихожей, и на кухне, и в комнате, и все — прямо сейчас. Шнурки, как назло, спутались, и он мучительно долго пытался стянуть кроссовок, не развязывая узел.
— Ты голодный?
От голоса Хары что-то внутри Ямазаки совершило кульбит. «Значит, кухня».
— Нет, спасибо, я поел дома, — казалось, что есть он сейчас попросту не сможет.
— А я тонкацу приготовил, — Хара едва заметно запнулся. Если бы это был кто-то другой, Ямазаки бы решил, что он смутился, — Точно не хочешь?
— Ты… сам? — мысли в голове не укладывались. Ямазаки бы даже не додумался о таком мечтать.
— Ну да, ты же любишь.
Ямазаки наконец расправился с кроссовком и шагнул к Харе. Щеки у него были нежно-розовые и очень горячие, когда Ямазаки гладил их пальцами. Он прижался ртом к губам Хары, собирая с них мятный привкус жвачки языком.
— Все-таки проголодался? — Хара тихо шептал, почти не разрывая поцелуя, но Ямазаки все равно понял, что он говорит, будто бы не ушами вовсе. — Пошли.
Так хотелось попробовать то, что Хара приготовил для него, что Ямазаки сдержался и не стал лезть к нему, пока тот возился у плиты. Готовка вдруг показалась Ямазаки куда интимнее, чем любые обещания Хары за последнюю неделю. Живот сводило от волнения. Все шло совсем не так, как Ямазаки ожидал. Все было… спокойнее. А то, о чем Ямазаки мечтал всю неделю, отодвигалось куда-то вперед — один час, два часа, три, может, четыре. Хара мог предложить поиграть в приставку, мог заявить, что они действительно будут готовиться к экзамену по литературе, который Ямазаки имел все шансы завалить. Со всем этим Ямазаки бы согласился. Просто потому, что Хара рядом, и этого в какой-то мере было достаточно. А еще потому, что от бессонной ночи и бессмысленной первой половины дня Ямазаки совершенно сбился с настроя и не знал, с чего начать. В фантазиях все было просто, в подсобке — тоже. Сейчас от какого-то непонятного страха поджимались пальцы на ногах. Не вставать же раком посреди кухни? Более изящных способов Ямазаки в голову не приходило.
— Прошу, — Хара поставил перед Ямазаки тарелку и сел напротив.
— А ты есть не будешь?
— Нет.
Тонкацу оказалось вкусным, сочным, ровно таким, какое Ямазаки любил и готов был есть на обед до конца дней своих. Пока Ямазаки ел, Хара просто смотрел — из-за челки видно не было, но он устроил подбородок на руках, и вариантов, куда он смотрит, не оставалось.
— Понравилось?
— Да! Очень. Хара... — Ямазаки потянулся к нему через стол, передумал, слез со стула, подошел, не зная, куда себя деть. Хотелось прижаться к Харе, обцеловать всего, раздеть, выебать, обтрогать руками, сожрать, чтобы всегда был рядом.
— Пойдем ко мне, не могу больше, — Хара накрыл ладонью пах Ямазаки и мягко приласкал полувставший член, — я явно переоценил свое терпение.
***
— Скажи, Ямазаки, — начал Хара, когда они поднимались по лестнице к нему в комнату, — тебе ведь нравится, когда я разговариваю?
— Чего? — голос Хары переливчато затекал в уши, наполняя Ямазаки целиком, заставляя забыть даже сытое удовлетворение от тонкацу.
— Я говорю — у тебя встает. Разве нет? — Хара обернулся, и в разлете челки мимолетно сверкнули глаза.
— С ума сошел, что ли, — Ямазаки очень надеялся, что он и так весь вечер был равномерно красным, и новая степень стыда будет незаметна.
— Ложись.
Они вошли в комнату, и Хара сразу же грубо пихнул Ямазаки на кровать, наваливаясь сверху. Он был тяжелый, горячий, Ямазаки чувствовал, как он дышит — глубоко и часто-часто, чувствовал биение пульса — бешеный ровный ритм, с которым Хара делал дриблинг на всех матчах и тренировках. Когда Хара заговорил, во рту Ямазаки пересохло, и собственное тело начало казаться раскаленным добела. Хара говорил о том, как скучал. О том, как сильно ждал. О том, как он ненавидит гребаные тесные подсобки, в которых даже на колени не встать, и не видно ни черта — а ведь он любит смотреть на Ямазаки. Очень любит. Он водил сухими губами по шее Ямазаки, и рассказывал, как уговорил брата перед отъездом научить его делать тонкацу. Конечно, можно было бы погуглить, но брат работал поваром и был точно лучше гугла. Ямазаки вплел пальцы в его волосы и потянул на себя, будто это могло спасти от жажды. Хара продолжал говорить в поцелуй, и его голос рассыпался по черепной коробке, выбивая из нее остатки мыслей. Слова про экзамен по литературе причудливо переплетались с «This is my kingdom come», которую у Хары заело.
Они выпутались из футболок в четыре руки и несколько раз столкнулись лбами. Хара говорил, говорил, говорил, покрывал живот и грудь Ямазаки сухими торопливыми поцелуями, и щекотал кожу дыханием. Ямазаки хотелось притянуть его к себе и целовать тоже, но от голоса его выгибало и размазывало, получалось только хвататься за волосы, неловко гладить затылок и за ушами и задыхаться.
Когда Хара избавился от штанов, у Ямазаки горело все тело, на коже чувствовались несуществующие следы поцелуев и мазки от пальцев, а кое-где наливались синяки. Возбуждение так выжгло его, что он не сразу заметил, что Хара уже некоторое время молчит. Тишина была наэлектризованной, как воздух перед грозой. Ямазаки приподнялся на локтях и встретился взглядом с Харой — челка растрепалась, и теперь глаза было немного видно. Хара высунул розовый язык и вел от груди мокрую дорожку, не отводя глаз. Ямазаки зачарованно смотрел, как Хара опускается и понемногу сползает с кровати на пол. Член уже откровенно болел от напряжения, и когда Хара толкнулся языком в пупок, Ямазаки испугался, что кончит — вот так просто, без рук, от одного только вида, от того, что Хара собирается сделать.
— Ямазаки, — Хара говорил низко, голос его немного дрожал. Ямазаки вдруг заметил, что Хару всего мелко, едва заметно трясет, и эта дрожь сразу же передалась и ему.
— Что? — во рту все еще было сухо, и Ямазаки сипел, едва себя узнавая.
— Смотри на меня.
Хара провел рукой по его члену, собрал пальцами смазку с головки и немного размазал, обхватывая у самого основания. Руки у Хары были шершавыми, жесткими от мозолей, и с каждым прикосновением к головке Ямазаки пронзало острое краткое удовольствие. Когда Хара высунул язык и лизнул уздечку — лишь на пробу, — Ямазаки резко выдохнул и вдохнуть уже не смог, потому что Хара накрыл головку ртом. Ямазаки охватило влажное мягкое тепло, которое утягивало в себя. Хара мельтешил языком по уздечке и щели, и Ямазаки было страшно дернуться. Он смотрел, и Хара смотрел на него в ответ. Под густой щеткой ресниц поблескивали белки глаз.
Ямазаки не выдержал, толкнулся бедрами вперед, и Хара взял глубже, начиная ритмично посасывать. Свободной рукой он мягко перекатывал яички, и они сладко поджимались от каждого ласкового движения пальцами. Ямазаки чувствовал, что он буквально находится целиком и полностью в руках Хары. В голове сама собой всплыла строчка «This is my kingdom come» голосом Хары, и Ямазаки стало немного страшно. Ровно настолько, чтобы в груди что-то ухнуло, и не получилось сдержать сдавленного стона.
Хара отстранился:
— Смотри на меня, Ямазаки.
И Ямазаки смотрел на распухшие, пошлые, красные губы в сантиметре от его члена. Жаркое дыхание щекотало нежную кожу, заставляя мурашки расходиться по всему телу. Потом Хара длинно облизал головку, придвинулся совсем близко, едва касаясь губами, и начал тихо хрипло петь:
Love me tender,
Love me sweet,
Never let me go.
You have made my life complete,
And I love you so.
Ямазаки смотрел, широко раскрыв глаза, как рот Хары двигается — плавно, ритмично, как губы мягко мажут по головке, и белый шум в его голове неотвратимо забивался «Love Me Tender». Ямазаки хотел закрыть глаза или заткнуть уши, потому что всего этого было слишком, но не мог пошевелиться, окончательно загипнотизированный голосом и движениями. Хара пел дальше, и Ямазаки затапливало ощущениями.
Love me tender,
Love me true,
All my dreams fulfilled.
For my darlin' I love you,
And I always will.
Он кончил с последней строчкой, отстраненно думая, что его хватило ровно на два куплета. Ямазаки казалось, что его вырубило. Перед глазами стояла белая муть, а в ушах была звенящая тишина. Будто кто-то нажал кнопку отключения питания. Тело чувствовалось как сплошное полотно нервов и одновременно не чувствовалось вовсе. Это длилось пару секунд, но для Ямазаки прошла целая вечность.
Когда он пришел в себя, Хара все еще сидел у него между ног и деловито слизывал с губ белесые капли спермы. Ямазаки ощущал себя перезагрузившимся, но все равно несколько секунд тупо смотрел, как Хара ведет языком по губам, потом вытирает пальцами щеку, облизывает пальцы.
— Два куплета, да, Ямазаки? — Хара беззлобно хихикнул.
— Иди ты, — Ямазаки обессиленно упал на спину.
— Пойду, — Хара залез на кровать и осторожно погладил опавший член Ямазаки, — через пару минут.
Ямазаки потянул его на себя. Хотелось немного полежать. Голова казалась вычищенной до кристальной чистоты, и думать не получалось совершенно. Хара лег рядом, закинув на Ямазаки ногу.
— Ты не?.. — у Хары стоял. Ямазаки не нашел в себе сил устыдиться своей невнимательности.
— Я не, — Хара погладил его по щеке и принялся неторопливо целовать где-то за ухом, тихо сопя, — я попозже.
Ямазаки прикрыл глаза, прислушиваясь к себе. Горячий Хара под боком, упирающийся в бедро стояк, нежные щекотные поцелуи мягко, но верно заставляли возбуждение, растекшееся по всему телу, снова скручиваться жгутом внизу живота. Он повернулся к Харе и уткнулся носом ему в щеку. Хотелось быть поближе.
— Это так удивительно, — Хара вдруг завозился, почти полностью ложась на Ямазаки, — ты настоящий. Все настоящее такое слабое и хрупкое, а тебе семнадцать, и ты настоящий. И вот такой, — он чмокнул куда-то в ключицу.
— Да что ты об этом знаешь? — Ямазаки вдруг разозлился. Он не любил тему своей инаковости, которая и так бросалась в глаза каждый день его пребывания в Японии.
Хара был весь из чего-то искусственного: механический локоть — последствие какой-то глупой детской травмы, встроенные наушники в висках — едва заметные выпуклости под кожей, они крепились прямо к черепу и передавали звуковые волны вибрациями, — волосы, голос. Ямазаки вдруг с ужасом вообразил, как Хара по ночам подключается к розетке для подзарядки. Провода давно вышли из употребления, но очень уж яркий получался образ. Ямазаки не любил об этом думать, но иногда в голову так и лезли мысли о том, что Хара, по сути, и не человек вовсе: сколько в нем осталось от человеческого? Настоящие ли у него ноги — такие красивые, сухие и рельефные, настоящие ли руки — те, которыми Хара так много трогает Ямазаки, а сердце? Оно есть вообще? Быть может, Хара и чувствует все совсем не так, как Ямазаки, как люди. Может, у него никогда не сдавливает грудь от нежности, никогда не поджимаются пальцы от возбуждения, никогда не розовеют щеки от смущения — а лишь от каких-то физических реакций, жары, духоты. Ямазаки с ужасом и непонятной злобой отгонял от себя мысли о том, что он влюблен в машину. Игра с самим собой в «спроси Сето» тут не помогала.
— Моя мама, — начал Хара, — была такой же, как ты. До последнего отказывалась менять части. Говорила, что ничего страшного, что хочет оставаться собой. Когда она была беременна мной, у нее было много проблем со здоровьем, но она все равно отказывалась.
Хара замолчал. Ямазаки испуганно молчал тоже, не ожидав таких откровений.
— Я очень плохо вижу, Ямазаки.
— Почему ты не заменишь глаза? — пробормотал Ямазаки. Поменять глаза было даже проще, чем пересадить волосы. Некоторые их одноклассницы делали это несколько раз в год, выбирая на лето зеленые радужки, а на зиму — голубые.
— Я оставил их на память.
Ямазаки отвел челку с лица Хара. Глаза были светлыми, нездорово белесыми, с блеклой точкой зрачка. В другой ситуации Ямазаки бы подумал, что ими можно пугать детей. Сейчас же они казались ему невозможно красивыми. В груди у него защемило. Глаза были настоящими — по тем самым признакам, из-за которых в японском обществе отдавали предпочтение кибернетике. Они были слабыми, недолговечными, и это было очевидно. И Хара их скрывал, так, будто это была единственная и самая настоящая его часть. Так, как Ямазаки и сам иногда хотел скрыться, постоянно окруженный своим ореолом «настоящести». Это оказалось совершенно по-человечески.
— Но это ничего страшного, — Хара истолковал выражение его лица по-своему, — ты такой рыжий, что твои волосы мне как яркое пятно света. Не забыть и ни с чем не спутать.
— А играешь ты как? — Ямазаки понимал, что именно Хара сейчас сказал. Вот так просто выложил перед ним всю правду. «Я люблю тебя, и делай с этим что хочешь». Хара не просил ничего взамен, но тем было хуже. Уши и щеки пекло, и Ямазаки почему-то очень захотелось Хару треснуть.
— На ощупь. На ощупь оно виднее, Ямазаки, — Хара улыбался очень ласково, совсем беззлобно — ни следа его обычной мудацкой ухмылки, — кроме того, у меня улучшены рефлексы и остальные чувства. Операция дорогая и засекреченная, но отец меня поддержал.
— Мне нравится на тебя смотреть, — Ямазаки очень хотелось, чтобы и Хара его понял. Мысли в голове все еще ворочались вяло и неохотно, но Ямазаки чувствовал, что необходимо сейчас расставить какие-то точки, иначе, ему казалось, все рассыплется.
— Вот как.
Хара подполз повыше и уткнулся лбом в лоб Ямазаки. Стоило чуть расфокусировать взгляд, глаза Хары сплавлялись в один большой. Ямазаки положил руку ему на затылок, прижимая к себе теснее. Страшные блеклые глаза превратились в символ человечности Хары, и Ямазаки вдруг перестал чувствовать эту противную и такую яркую границу между собой и людьми с киберчастями, между собой и Харой. Глупым и неважным стало то, сколько в Харе синтетического, а в Ямазаки — натурального, пусть даже по сто процентов.
Ямазаки наконец видел Хару четко, а Хара видел его. Остальное не имело значения.
«Я буду видеть тебя, даже если ослепну».
@темы: Фанфик, The Rainbow World. Другие миры, День 42, Футуристическая AU, Kirisaki Daiichi Team
-
-
24.04.2016 в 13:15-
-
24.04.2016 в 14:25За повседневное взаимодействие команды отдельное спасибо: «Слишком одухотворенная рожа» Ханамии, замечания Сето, ух
Отличный текст, благодарю за эту выкладку!
-
-
24.04.2016 в 18:28-
-
25.04.2016 в 08:50-
-
25.04.2016 в 11:59-
-
25.04.2016 в 15:45барханная, и вам спасибо! дальше будет не хуже, смею надеяться.
mama Nyasha, как хорошо, когда образуется новое ОТП. Больше любви!
Фран., а приходите еще, авось лебеди опять порадуют
Reinforced concrete, она, проказница!
-
-
25.04.2016 в 21:25Очень классный, горячий и нежный, искренний текст
-
-
25.04.2016 в 23:05всенепременно!))
-
-
30.04.2016 в 03:20и отношения между ними
-
-
02.05.2016 в 00:25Читала несколько дней назад - но вспоминаешь, и сразу ворох красочных впечатлений: всё вот это визуальное и тактильное, эмоционально жадное, горячее, как сокровенно и откровенно звучало важное для них - не только рассказанное друг другу, наглядно, красноречивей слов показанное.
-
-
02.05.2016 в 22:05RiZ13, вот и мы думаем, отличные же отношения!
Le Cygne de feu, большое спасибо за такой поэтичный отзыв!
-
-
03.05.2016 в 13:48В целом осталось приятное впечатление, спасибо.
-
-
10.05.2016 в 00:28P.S. а "натуральность" Хары не такая уж и натуральность, учитывая его ориентированность в сторону нашего жвачного друга *делает неприличный знак бровями*
-
-
13.05.2016 в 16:03спасибо большое, очень хорошая история!
-
-
21.05.2016 в 00:20Повелитель_сложившейся_ситуации, челка вообще провоцирует придумывать ей всяческие объяснения, да. А натуральность вполне натуральная - вот такая генетика!
Stella Del Mare, очень приятно, спасибо!
-
-
22.05.2016 в 09:14-
-
01.06.2016 в 23:52