[Shuutoku Team]

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

Kirisaki Daiichi Team, три фика, G-NC-17

[Kirisaki Daiichi Team]

Название: Не кто попало
Автор:  Kirisaki Daiichi Team
Бета:  Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День правила 34 - Омегаверс
Размер: 2500 слов
Пейринг/Персонажи: альфа!Киеши Теппей/омега!Ханамия Макото, Кирисаки Дайичи
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: у Ханамии течка, но он не хочет кого попало.
Примечание/Предупреждения: омегаверсные штампы; кноттинг; упоминание мужской беременности.

До раздевалки Ханамия дошел на подламывающихся ногах. Его крутило так, будто кто-то запихнул ему в нутро стиральную машинку. Запахи, свет, звуки — все было слишком ярким, слишком резким, слишком громким. Ему казалось, он ощущает даже чужие эмоции: ярость Ямазаки, злобу Хары, разочарование Фурухаши, усталость Сето, глухое раздражение команды. Тяжелое, альфачье, оно давило со всех сторон.

Но пока они молчали. Громыхали дверцами шкафчиков, слишком резко двигались, слишком шумно дышали. У Ханамии кружилась голова и слабели колени. Воздуха будто бы становилось все меньше и меньше. В глазах мутилось.

Первым не выдержал Хара. У него всегда было терпения меньше, чем у остальных.

— Ты ничего не хочешь сказать? — прорычал он, шагнув к Ханамии вплотную и практически вжав его в дверцу шкафчика. От него несло жаром и потом, зрачки у него были огромные, он тяжело дышал, скалясь. Как животное, отстраненно подумал Ханамия.

— Я не должен тебе ничего говорить, — произнес он холодно.

— Ты облажался, — прошипел Хара. — Мы все это видели. Ты повел себя как… как сука! Сказать тебе, из-за кого? Или ты сам догадаешься?

Ханамия подумал, что надо его ударить — но бить разгоряченного альфу было бы ошибкой. Ямазаки, Сето и Фурухаши подошли ближе, второй состав топтался за их спинами. Ханамия вдруг понял, что никто не будет его защищать. Они просто не смогут. Инстинкт вынудит их.

— Держи себя в руках, — сказал он, глядя Харе прямо в глаза. Хара будто бы смутился под этим взглядом, даже качнулся назад — и в этот момент Ямазаки, оттеснив его плечом, навис над Ханамией и положил ладонь ему на горло. Простым и страшным жестом. Глаза у него были совершенно безумные.

— С чего бы? — прохрипел он и всем телом толкнул Ханамию на шкафчики. — Ты же течешь.

Короткая волна паники плеснула Ханамии в голову. Групповое изнасилование — вот что здесь сейчас будет. У него текло между ног, наверняка он вонял на всю раздевалку. Их даже не обвинят. У них нет над собой власти. По всем законам это даже не будет изнасилование — потому что он сам хочет, должен хотеть!

Но он не хотел, вот в чем дело. Тело было готово, сочилось смазкой — но не хотело. Не этих людей. Не кого попало.

— Я убью тебя, Ямазаки, — предупредил он как мог спокойно. В ответ Ямазаки прижался к нему еще плотнее. В груди его зарождался рык.

За спинами у смыкавшейся вокруг Ханамии команды открылась дверь.

— Прошу прощения, — проговорил знакомый голос.

Ханамии показалось, будто возле самого его уха что-то разбилось. Тонкий звон заполнил голову, его затрясло, и он пополз вниз по дверце шкафчика, цепляясь волосами. Он больше не владел ни своим телом, ни своим рассудком. Хотелось сжаться в комочек и заскулить. Хотелось…

Сквозь звон в ушах он слышал голоса — злые, громкие, переходящие в рычание. Глухой удар. Снова кто-то ругается. Кто-то увещевает. Еще голоса.

Потом над ним склонились.

— Ханамия? — позвал голос. — Ханамия?

Он открыл глаза. Бокового зрения не было. Вокруг стояла тьма, и только в конце ее, будто на другой стороне узкого коридора, он видел Киеши. Растрепанного, с мокрыми от пота волосами. Ханамия жадно рассматривал его: смуглая кожа, широкая нижняя челюсть, четкий нос. Ноздри Киеши подрагивали. Глаза были темными.

Внезапно до Ханамии со всей ясностью дошло, что Киеши — альфа. Он как-то не думал об этом, зачем бы? Скорее всего, Киеши должен был быть альфой — с его-то фактурой, но как только природа не шутит. Да это и не интересовало Ханамию.

Во всяком случае, до сих пор.

— Ханамия? — повторил Киеши со странной вопросительной интонацией в голосе. — Ты в порядке?

Он стоял на коленях перед сползшим на пол Ханамией, склоняясь над ним. На нем все еще была форма, уже высохшая, но разящая потом так, что никаких других запахов Ханамия ощутить был попросту неспособен. Он всегда ненавидел запах чужого пота. Но этот…

Ханамия сильно втянул носом воздух. Качнулся вперед, практически уткнувшись лицом Киеши в плечо. Он вдруг понял, что ему уже не плохо. Жуткое крутящее чувство в животе отпустило, голова больше не болела и казалась удивительно легкой.

Ханамия поднял взгляд на Киеши, чтобы рассмотреть его лицо. Коснулся плеча, прошелся пальцами по груди. От Киеши не только потрясающе пахло — он и на ощупь был классный. Твердая мускулистая грудь, гладкая кожа. Ханамия оттянул ворот его майки, огладил ладонью ключицы. Киеши смотрел на него странным, будто оценивающим взглядом. Потом подхватил Ханамию под поясницу, притянул ближе, в свою очередь уткнулся носом в шею. Ханамия скорее ощутил, чем услышал низкий горловой рокот. Он облизнулся и запрокинул шею, и почувствовал, как коснулись кадыка сухие губы.

— Ханамия… — он не столько услышал свое имя, сколько различил его по движению рта. Воздух в раздевалке нагревался, наливался запахом, и в нем, казалось Ханамии, вспыхивали золотые искры. Тягучее томление потекло от поясницы вверх и вниз, и Ханамия будто заново ощутил, как мокро у него в заднице. Смазка уже текла по внутренней стороне бедер.

— Киеши… — позвал он. В ответ Киеши запустил руки под его майку. Его ладони казались раскаленными, и Ханамия застонал — от удовольствия и нетерпения одновременно.

— Сейчас, — отозвался Киеши. Он дышал так, будто матч закончился только что. Что “сейчас”, Ханамия не знал и не был уверен, что Киеши сам знает . В голове царила удивительная легкость: он, кажется, вовсе перестал в этот момент думать, анализировать, планировать. Он фиксировал мгновения: мокрая от пота челка Киеши, его почерневшие глаза и пересохшие губы; его руки, что стаскивали с Ханамии шорты: он делал это ужасно, неоправданно медленно, а может, это время растянулось, Ханамия не был уверен.

Сквозь тягучий, пронизанный светом и запахом воздух Киеши наклонился к нему, и Ханамии вдруг показалось, что все это ему снится.

Опомнившись, он дернулся вверх, вцепился Киеши в плечи, запустив ногти ему в кожу. Киеши, охнув, ошалело глянул на него.

— Ханамия, — проговорил он, будто просыпаясь. — Что?..

В ответ Ханамия дернул его майку через голову, а когда Киеши выпутался из нее, швырнул через всю раздевалку к двери. Больше он никак не мог выразить свою злость. Изо всех людей на земле ему не хотелось подставить задницу никому, кроме Киеши Теппея. Лучше бы он со всей своей командой перетрахался!

Это просто течка, сказал он себе. Это просто долбаная течка, она закончится, и все снова станет по-прежнему, и он прикончит этого идиота.

Наверное, Киеши думал о чем-то таком же — если вообще думал. Несколько мгновений он смотрел на Ханамию — сощурившись, будто в прицел глядел, пока Ханамия, теряя терпение, водил ладонями по его плечам, бокам, груди. И рад был бы не трогать, но не мог. У Киеши было невероятно красивое тело, Ханамию тянуло к нему будто магнитом.

Потом Киеши коротко кивнул и резко вздернул майку Ханамии вверх, содрав ее через голову. А потом сгреб Ханамию в охапку, прижал к себе и поцеловал.

Ханамия застонал в голос. Киеши будто трахал его рот языком, сильно, грубо, не спрашивая согласия. Он почти затащил Ханамию к себе на колени, их члены терлись друг от друга, и от каждого касания Ханамию пробивало крупной дрожью.

— Так сладко пахнешь… — пробормотал Киеши, отрываясь от его губ. Провел языком по ключицам, слегка прикусил кожу на шее. Ханамия прижался плотнее, пропуская член между ягодиц, притираясь к Киеши как безумный; его снедало нетерпение, ему хотелось сесть сверху, впустить этот член в себя, ему казалось, что задница горит. Но Киеши вцепился железной хваткой ему в бедра, не давая двинуться, мял ягодицы твердыми пальцами и только терся членом, будто решил помучить, будто решил свести Ханамию с ума.

Да так ведь и есть, понял Ханамия, заглянув в шальные, когда-то бывшие светло-карими, а теперь черные глаза. Киеши над ним издевался.

— Ты будешь меня трахать или нет? — прошипел Ханамия сквозь зубы. Киеши улыбнулся — широко, криво, вздернув правый угол рта, и Ханамия, похолодев от острого и сладкого ужаса, узнал в этой усмешке свою собственную.

Губы Киеши коснулись его уха:

— Попроси…

Ханамия рыкнул. Киеши рассмеялся и сгреб оба его запястья одной своей ладонью, заведя руки Ханамии за спину. Второй рукой он обхватил его за талию, плотно прижимая к себе. Он двигал бедрами, толкаясь вверх, член его то упирался Ханамии в дырку, сладко намекая на вторжение, то проскальзывал между ягодиц, и Ханамию каждый раз встряхивало, как от разряда тока.

— Попроси, Ханамия.

В ответ Ханамия попытался укусить его за губу, но Киеши дернул головой, отстраняясь. В глазах его плясали искры.

— Я сейчас уйду.

— Ты не сможешь, — прохрипел Ханамия.

— Хочешь проверить?

Ханамия заскулил и уронил голову ему на плечо. Возбуждение разрывало его изнутри. Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Каждая клеточка тела будто горела. Он чувствовал, как течет из него смазка — не мажет, не сочится, а именно течет, и он был не в силах больше сдерживаться, ему в задницу упирался член альфы, член Киеши Теппея — да плевать бы на этои все, что от него требовалось — это попросить.

Сдохнуть от неудовлетворенного желания или сдохнуть от унижения — какой интересный выбор…

Киеши резко выдохнул над ухом и с силой стиснул Ханамию в объятиях.

— Ты прав, — голос его срывался, — я не смогу.

В следующее мгновение мир перед глазами Ханамии кувыркнулся — Киеши одним сильным, плавным движением уронил его на спину. И тут же перевернул на живот.

Ханамия почувствовал под коленями твердый пол. В голове мелькнула мысль, что это будет больно и неудобно — а секунду спустя он ощутил, как упирается в задницу член. Он глубоко вдохнул — и застонал на выдохе, длинно, протяжно, потому что Киеши плавно вошел в него на всю длину.

Ханамия всхлипнул и уперся лбом в сложенные руки. Задница пульсировала. Киеши почти не двигался — толкался мелко-мелко, его руки лежали у Ханамии на бедрах и дрожали. Очень хотелось посмотреть на его лицо, и Ханамия кое-как обернулся.

Киеши скалился и глубоко дышал, глаза его были прикрыты, на лбу и над верхней губой поблескивал пот. Как раз когда Ханамия посмотрел на него, Киеши открыл глаза. Губы его шевельнулись.

— Видел бы ты себя… — услышал Ханамия его шепот. Пришлось зажмуриться, потому что Ханамии вдруг показалось, что он видит это глазами Киеши — собственную выставленную задницу, прогиб поясницы, спину… А еще потому, что и сам Киеши выглядел восхитительно: широкая грудь поднималась и опускалась, сокращались мышцы живота, бицепсы вздувались на руках.

— Ты тоже… — выдохнул он, — хорош…

В ответ на это Киеши наконец начал двигаться. Сначала — просто раскачиваться, толкаясь неспешно и неглубоко, вынуждая Ханамию двигаться в одном ритме с ним. Хотелось быстрее. Хотелось быть оттраханным, сильно и грубо, хотелось унять чудовищный огонь во всем теле, и Ханамия не знал другого средства, кроме Киеши. Он попытался двигаться навстречу, задать свой темп, но Киеши продолжал придерживать его за бедра.

— Быстрее же, ну! — прошипел Ханамия сквозь зубы и тут же подумал, что сейчас, наверное, Киеши еще замедлится — просто из вредности, он же хотел, чтобы Ханамия просил, а не приказывал.

Но Киеши послушался — а может, и сам не мог больше терпеть. Его движения ускорились, толчки стали глубже. Не вполне осознавая собственные действия, Ханамия шире расставил колени и сильнее прогнулся, подставляясь — и теперь Киеши въезжал ровно туда, куда было нужно, и Ханамии казалось, что каждый толчок высекает из него искры. Перед глазами мутилось, во рту было сухо, в ушах звенели стоны, звучные шлепки тел и громкое, сочное хлюпанье смазки. Воздух, казалось, раскалился до такой степени, что обжигал легкие.

Толчки Киеши становились все быстрее, сильнее, беспорядочнее. Он уже не стонал и не задыхался — взрыкивал на каждое движение. Ханамия из последних сил опирался на локти, чтобы не проезжаться с каждым его толчком по скользкому деревянному полу, но сил у него почти не осталось, и где-то в остатках разума билась мысль, что сейчас он просто обмякнет, распластается по полу и въедет головой в шкафчик — и ему было плевать на это. Член Киеши будто увеличивался в нем, Ханамию распирало, это было почти больно и так ослепительно хорошо, что в конце концов он не выдержал и начал вскрикивать. Ему было все равно, что не заперта дверь, что там, в коридоре, возможно, толпится вся его команда — сейчас ничто не имело значения, кроме всепоглощающего удовольствия.

Мгновением спустя огромная ладонь легла ему на рот. Всхлипнув, Ханамия втянул в рот указательный и средний пальцы, обхватил губами, прикусил. Киеши застонал, низко, возбуждающе, изумленно, стиснул второй рукой бедро Ханамии, практически надевая его на себя.

Ханамию прошило от макушки и до пяток горячей судорогой. Он глухо взвыл, прикусив пальцы Киеши, сжимая кулаки, сжимаясь сам. На мгновение задницу растянуло так, что ему стало по-настоящему больно, но уже в следующую секунду боль отпустила, и Ханамию накрыло ослепительным, вышибающим мозги оргазмом.

Сквозь пелену полубессознательности он ощутил несколько последних толчков Киеши, а потом ему показалось, что изнутри его заливает жидким огнем. В следующее мгновение на загривке сомкнулись клыки.

Ханамия не успел выйти из первого витка оргазма, когда его догнало вторым. Словно со стороны он услышал свой собственный почти рыдающий вскрик. Киеши втискивал его в себя и сжимал челюсти, и Ханамия бился между острой болью и ярким наслаждением, не в состоянии отличить одно от другого. На короткое мгновение его накрыло темнотой.

Потом медленно, постепенно к нему начали возвращаться ощущения. Нагревшийся деревянный пол. Тяжесть навалившегося сверху Киеши. Распирающее ощущение в заднице и потихоньку сходящая на нет боль в загривке.

— Ты меня пометил, — проговорил Ханамия, еле ворочая языком.

— И повязал, — пробормотал Киеши в ответ. — Прости, я не собирался… я не знал, как оно бывает.

— Если забеременею, я тебя убью, — спокойно предупредил Ханамия. — Хотя нет. Я отдам тебе ребенка, и ты будешь с ним возиться. Точно.

— Договорились, — прошептал Киеши. А потом поцеловал Ханамию в шею, в место метки. Нужно было сказать ему, чтобы не лез с нежностями — но по дурацкой шутке природы именно этого Ханамии и хотелось.

— Куда ты дел мою команду?

Он почувствовал движение — Киеши пожал плечами.

— Они ушли.

Ханамия хмыкнул — против воли воображение подкинуло ему картинку кровавой бойни, которая состоялась бы, если бы его команда не ушла. Он не был уверен, на кого бы поставил.

Тут его посетила новая мысль, он даже попытался обернуться, но понял, что придется приложить слишком много усилий.

— А что ты вообще забыл в нашей раздевалке?

После короткого молчания, в котором Ханамия ясно различил смущение, Киеши ответил:

— Я хотел извиниться.

Вот это уже стоило того, чтобы обернуться. Судя по лицу, Киеши действительно чего-то такого хотел — уж больно у него была смущенная морда.

— Я тебя разозлил после игры… немножко нарочно. И хотел извиниться, — он глубоко вздохнул. — Хотя на самом деле это был просто предлог. Я хотел поговорить с тобой. Нет, не так, — перебил он сам себя. — Мне хотелось пойти за тобой. Я почувствовал твой запах. У меня еще никогда не было гона, Ханамия, — он чуть улыбнулся.

Снова наступило молчание. Ханамии было что ответить на это — например, что у него никогда раньше не было течки, — но ему вдруг стало страшно от того, что это могло означать.

— Что мы будем делать дальше? — спросил Киеши наконец.

— Поженимся и нарожаем детей.

— Серьезно?

Ханамия вздохнул.

— Нет, конечно, идиот. Мы…

Он смолк, потому что сообразил, что не знает ответа. Киеши дышал ему в затылок — ровно, размеренно и при этом как-то выжидающе.

— Мы подождем, пока спадет узел, встанем, оденемся и пойдем домой.

— К кому? — немедленно спросил Киеши, и Ханамия на мгновение задохнулся. Он не планировал этого… но течка… она не пройдет от одного раза…

Он не успел додумать. Киеши обнял его, облапил, будто бы закрыл собой со всех сторон, и прошептал в ухо:

— Я живу недалеко. Пойдем ко мне? Я долгую дорогу сейчас не потяну.

— Нога? — догадался Ханамия. Киеши угукнул ему в ухо. Ну да, подумал Ханамия, сначала матч, потом — трах на твердом полу. Еще он подумал, что прежде чем пойти, нужно будет обработать колено Киеши мазью и перевязать. Потому что Киеши и его ноги ему еще понадобятся.

— А ты знаешь, — тихо проговорил вдруг Киеши ему в ухо, — твой первый ответ мне тоже очень по душе.


Название: Цветы и тернии
Автор:  Kirisaki Daiichi Team
Бета:  Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День правила 34 - Соулмейт!АУ
Размер: 1335 слов
Пейринг/Персонажи: Хара Казуя/Имаёши Шоичи, Ханамия Макото
Категория: пре-слэш
Жанр: романс
Рейтинг: G
Краткое содержание: Было стыдно, а ещё немного страшно.
Примечание/Предупреждения: Ханахаки — вымышленная редкая болезнь, при которой человек кашляет цветочными лепестками от неразделённой любви.

Right face, wrong time, she’s sweet
(But I don’t wanna fall in love)
Too late, so deep, better run cause
(I don’t wanna fall in love)
Can’t sleep, can’t eat, can’t think straight
(I don’t wanna)

Не то чтобы Хара рвался познакомиться с семпаем Ханамии. Просто тот оказался издевательски заботливым и не упускал случая проведать бывшего сокомандника, а Харе не повезло быть рядом в тот чёртов день.

— Имаёши Шоичи, — с чудовищным кансайским акцентом представился он, протягивая руку, а у Хары от одного взгляда на него защекотало в глотке.

Он не хотел думать о том, что это значит, но всё было очевидно. И всё же он улыбнулся, выдувая пузырь жвачки, пожал протянутую ему сухую ладонь и кивнул. По счастью, ничто не обязывало его представляться.

Имаёши лукаво блеснул очками.

— Ханамия, ты совсем не воспитываешь свою команду, да?

Тот покосился на Хару, но что бы там Имаёши не думал о его отношениях с основным составом, да и со вторым тоже, Ханамия был хорошим капитаном и, возможно, хорошим другом. Он не стал идти на поводу у семпая — и дёрнул плечом, ухмыляясь:

— Я научил их не разговаривать с плохими дядями.

Хара продолжал улыбаться через силу, и когда Ханамия попросил его принести из раздевалки расписание матчей, охотно воспользовался возможностью сбежать, прекрасно зная, что нет там никакого расписания, да и не нужно оно сейчас капитану.

Отбежав от дверей зала достаточно далеко, он зашёлся в приступе кашля, закрывая рот обеими руками сразу, чтобы эхо в гулком коридоре не выдало его.

Когда он отнял ладони от лица, на них лежал одинокий лепесток.

***

Бледно-лиловые, с красными прожилками, похожими на тончайшие сосуды — он откашливал их всё чаще, больше всего — ночью. И хотя ему удавалось пока скрывать это, он не представлял, что делать на матчах, где не удастся играть вполсилы, как на тренировках.

Впрочем, их методы и не предполагали того, что придётся выкладываться на полную, так что первый месяц обходилось.

Он держался, сколько мог, старался кашлять незаметно, тихо, чёлкой скрывал лопнувшие от недосыпа сосуды в глазах. Лепестки он сразу же убирал в карман, а потом смывал в школьном туалете.

Было стыдно, а ещё немного страшно. Не оставалось ничего, кроме надежды, что это просто пройдёт со временем. Любовь ощущалась затянувшейся простудой, и он надеялся, что выздоровеет. Постепенно, может быть, но рано или поздно исцеление наступит.

А потом Ханамия повёл команду смотреть матч между Сейрин и Тоо, и все надежды испарились, исчезли, как лёгкий аромат цветов, унесённый сквозняком в распахнутое окно.

Хара должен был следить за игрой Аомине, Кагами и Куроко в поисках слабых мест, но вместо этого пялился на Имаёши. Не то чтобы тот был так уж удивителен на площадке, вовсе нет, но за ним Хара просто не видел больше никого.

Он сидел и проклинал чёртову болезнь, обвиняя её в том, насколько внимательно смотрел на Имаёши. Хотелось объяснять связь именно так, не наоборот.

В шуме зрителей ему удавалось прятать кашель, так что никто на него, казалось, внимания не обратил.

Но Ханамия, конечно, всё заметил.

***

Харе было ещё и немного обидно, пожалуй: да, подобное случалось, но в виде исключения. Сам он видел в своей жизни всего одного или двух людей с ханахаки. Не то чтобы вокруг так редко влюблялись, нет, просто обычно не так безнадёжно и без малейшего шанса на взаимность.

Подобные чувства воспевались в книгах, фильмах, о них писали сотни песен, но вряд ли кто-то хотел испытать их на себе. Врачи могли помочь, просто вырезав цветы из лёгких, но, как правило, они расцветали снова.

Хара в жизни не мог подумать, что сам окажется одним из «этих». Вообще-то он считал, что таким может быть Ханамия. У того даже имя было подходящее. Но не повезло именно Харе.

После того злополучного матча, во время которого он только и мог, что восхищённо следить за тем, как Имаёши вместо партнера в мандзае строит свою команду, воодушевляя и направляя, всё стало гораздо хуже.

Если раньше за день он мог выкашлять два или три нежных листка, то теперь он кашлял почти не прекращая. Пришлось пойти к школьной медсестре. Та не могла никому его выдать, но Хара пожалел всё равно, ощущая себя униженным и несчастным под её сочувствующим взглядом. Она освободила его от тренировок на неделю и сказала, что может сама сообщить капитану, но Хара покачал головой. После занятий он смылся моментально, бросил Ханамии смс о простуде и выключил телефон.

Первые две ночи ему снились не то кошмары, не то прекрасные сны о матче Кирисаки Дайичи и Тоо. Было страшно подумать, чем это может закончиться, но к концу недели ощущения чуть затёрлись, сгладились, и он смог вернуться к тренировкам.

Ханамия смотрел на него внимательно и пристально, так что Хара выложился на полную, чтобы тот ничего не заподозрил.

Он ещё не знал, что это не сработало бы в любом случае.

Естественно, так не могло продолжаться долго, и после первого же серьёзного матча, во время которого Хара едва не заработал фол для Сето, когда не смог прикрыть его от рефери, согнувшись пополам от приступа кашля, Ханамия велел ему остаться в раздевалке после того, как все ушли.

— Ну? — спросил он, стоя перед ним, сидящим на скамье, скрестив руки на груди. — Рассказывай.

Хара не хотел даже смотреть на него, казалось, что просто не мог, но всё же заставил себя вскинуть голову, бросая быстрый взгляд. Ему почудилось, что в глазах Ханамии было что-то помимо недовольства и жесткой рассудительности. Что-то, похожее на надежду, или жадность, или даже злорадство, а может, всё вместе в гремучей смеси.

Вместо ответа Хара закашлялся, сплёвывая на ладонь очередной лепесток. Мята заглушала цветочный запах, но это уже не помогло бы теперь.

Он протянул раскрытую руку к Ханамии.

Тот с брезгливым сочувствием посмотрел на него и неожиданно ласково спросил:

— Это я и без тебя, дурака, понял. Кто?

Хара сгорбился ещё сильнее, пряча взгляд за чёлкой, но знал прекрасно, что отмолчаться или соврать уже не удастся: Ханамия, казалось, носил внутри встроенный детектор лжи. Хотя возможно, это было лишь побочным эффектом того, что сам он лгал как никто другой. Талантливо до неприличия.

Хара прочесал волосы пальцами, встрёпывая их ещё больше, и вздохнул:

— Шоичи.

Он впервые назвал его имя вслух, и сам вздрогнул от того, что произнёс именно имя. Хара ожидал, что ему не поверят, или ужаснутся, или даже упрекнут, но Ханамия, кажется, расслабился. Разве что не рассмеялся облегчённо.

— И?

— Что «и»? — раздражённо спросил Хара.

— И что ты собираешься делать? Дай угадаю: ждать, пока само пройдёт?

— А что мне ещё остаётся? — прозвучало неожиданно горько даже для него самого.

Ханамия вздохнул, и вздох этот, как и вся его поза, жесты, выражение лица, говорил: «Ну и идиот». Да и чувствовал себя Хара полным идиотом. Оправдаться тем, что это случайность, не выходило. Сам застрял в зале в тот вечер, так ведь? Значит, сам виноват.

Хотя лучше так, чем прямо во время матча.

— Пойти и признаться.

— Ты издеваешься, капитан? Ты точно издеваешься.

— Не испытывай моё терпение, Хара. Если ты не пойдёшь к нему сегодня, то сегодня же и покинешь команду, — Ханамия полез в свою сумку и достал блокнот, быстро что-то написал и выдрал листок, меняя его на лепесток в ладони Хары, которую он так и держал открытой на весу. — Поезжай прямо сейчас. И думаю, ты понимаешь, что я узнаю, если ты случайно не доедешь.

Хара замер, судорожно соображая, как выкрутиться. Баскетбол он любил и из команды уходить не хотел. Но ещё меньше он хотел видеть Имаёши. Вернее, не так. Увидеть Имаёши было просто необходимо, но он не был уверен, что сможет выставить всё дурацкой шуткой, если закашляется прямо при нём. Так что...

— Хара, твой мыслительный процесс потрясающе красноречиво отражается на лице. Если ты не поедешь сам, я попрошу вернуться Сето и Ямазаки, и мы оттащим тебя туда силой. Понял?

— Понял, капитан, — Хара скривил губы и мотнул головой, сжимая бумажку в кулаке.

Медленно, уныло он подобрал сумку и прошёл к выходу.

— Лучше на метро, — догнали его в спину последние наставления.


Уже после того, как дверь за Харой закрылась, и тяжёлые, как будто он шёл на казнь, шаги удалились, Ханамия достал телефон и нашёл в списке контактов нужный номер. Подождав сперва, пока Имаёши возьмёт трубку, а потом — пока он прокашляется и ответит, Ханамия елейным голосом проговорил:

— У тебя скоро будут гости, семпай. И чтобы перед следующей игрой он был выспавшимся, понял?

В трубке снова раздался кашель.

Название: Принцип соответствия
Автор:  Kirisaki Daiichi Team
Бета:  Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День правила 34 - Соулмейт!АУ
Размер: 4236 слов
Пейринг/Персонажи: Хара Казуя/Ямазаки Хироши, Сето Кентаро/Фурухаши Коджиро, Киеши Теппей/Ханамия Макото
Категория: слэш
Жанр: романс, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Первое свидание с командой Ханамия назначил под цветущими вишнями.
Примечание/Предупреждения: всегеи

Первое свидание с командой Ханамия назначил под цветущими вишнями. На главной школьной аллее стоял гул: клубы сватали новых членов. То и дело долетали крики: кендо! Театральный кружок! Литературный клуб!

На задах школы было тихо и вишнево: лепестки обильно сыпались на траву, одинокий заблудший ученик выбрел было на дорожку, посмотрел на Ханамию, Сето, Фурухаши и Хару, нервно улыбнулся и сбежал.

— Не Ямазаки?

— Поверь, его ты ни с кем не спутаешь. Как вон Хару.

Если любого из них четверых как-то, с большой натяжкой еще можно было бы проглядеть, Ямазаки – нет. Ханамия так его и выцепил взглядом еще во время поступления, обратив внимание на стоеросовое хмурое обаяние, на голову превосходящее всю остальную толпу абитуриентов, причем в буквальном смысле.

— Чего надо? — спросил рыжий и обаятельный, на первый взгляд честный и прямодушный как шпала. Тот самый сорт людей, которых Ханамия терпеть не мог и расшаркиваться ни с одним из них не собирался.

— В баскет играешь?

— Ну.

— В клуб пойдешь?

— Да ну нахуй, — рыжий сплюнул и заткнулся без пояснений.

— Я, кстати, Ханамия. Запомни меня. Приходи в клуб. Ко мне. Мне пригодился бы кто-нибудь такой рукастый.

Рыжий осклабился и вынул ладони из карманов: широкие, грубые, со сбитыми костяшками.

— Вот такой рукастый? — как же погано он ухмылялся. Ханамии понравилось.

— Именно такой, Ямазаки-кун, — Ханамия развернулся на каблуках и пошел от стендов со списками учеников в сторону ворот.

— Эй! Откуда ты знаешь мое имя? — растерянно крикнул Ямазаки ему в спину.

Ханамия обернулся и на ходу постучал по нагрудному карману. И потом с удовольствием слушал, как Ямазаки с матюгами срывает нашивку с собственным именем. Он записался почти тут же.

К тому времени Ханамия уже успел осмотреться в клубе. Все как всегда — средненький тренер, команда, похожая на стадо фламинго: длинные ноги, эффектная внешность и явно птичьи мозги.

«У меня тут, — думал Ханамия, — будет своя команда. С универсалами, техникой паутины и рок-н-роллом».

Сето, понимающий Ханамию как никто, нашел им под рок-н-ролл Хару — барабанщика, экстраверта, любителя жвачки, крайне дружелюбного, подколодного и неоднозначного человека. Так получилось, что все они записались в клуб в разное время и еще ни разу не виделись. И вот теперь, под вишнями, у них была назначена первая общая встреча. Недоставало лишь Ямазаки.

— О, а вот и он.

В конце аллейки показался Ямазаки, даже издалека видно было: как всегда хмурый, и руки в карманах. Он шел. Все быстрее и быстрее.

— Чего это он? — спросил Фурухаши.

Ямазаки с крайне удивленным лицом набирал скорость. Ханамия хотел было ответить, но мимо него вдруг шагнул Хара, отодвинув его плечом.

— Они что, знакомы? — успел еще бросить Сето. Короткая аллейка не располагала к разговорам.

Хара и Ямазаки сшиблись где-то посередине, подняв вихрь розоватых лепестков.

— Твою. Мать, — емко сообщил Сето, в обычном состоянии не склонный к рефлексии.

Ханамия, до того предположивший, что Хара с Ямазаки умудрились каким-то образом повздорить, вытаращив глаза смотрел на то, как они яростно целуются, теряют равновесие, врезаются в деревья, а потом обтирают стволы, двигаясь неуклюже, как люди, которые поймали большую, тяжелую, хрупкую вазу, выпавшую из окна, и пытаются ее как-то удержать.

Фурухаши и Сето смотрели в молчании. Ханамия пришел в себя почти мгновенно, но и этого «мгновенно» хватило для того, чтобы Хара принялся грызть Ямазаки шею — так это выглядело со стороны — одновременно путаясь дрожащими пальцами в пуговицах его рубашки. Ханамия, оценив ситуацию, сделал то же, что делал всегда:

— Кентаро!

Сето, отмерев, сделал два длинных шага, отвесил Харе пощечину, оторвал его от Ямазаки, а тому сделал хук правой.

— Ух, — Ямазаки сидел на земле, ощупывая челюсть. Был он взъерошен, расхристан и растерян. На шее ближе к плечу наливался румяный засос. — Спасибо, чувак.

Хара наполовину съехал по ближайшему стволу и, задыхаясь, непрерывным движением вытирал лоб под челкой.

— Что это было? — в тишине, слегка подкрашенной зазывными далекими криками, спросил Фурухаши. Прошла едва ли минута, а казалось — несколько часов, за которые все изменилось и никогда уже не будет прежним.

— Ямазаки, — Ханамия присмотрелся, — ты всегда был таким веснушчатым?

— Веснушки? Нет, откуда? — Ямазаки осекся.

На его рыжеватой коже — плотной, как будто бы с повышенным содержанием меди — проявлялись бронзовые веснушки, как будто всплывая откуда-то изнутри на поверхность.

— Это же соулмейт, — хрипло сказал Хара.

— Не пори чуши! — рявкнул Ханамия, придя от всего этого в несколько растрепанные чувства, — соулмейт! Скажешь тоже. Что за бабушкины сказки? Исторической фэнтезятины насмотрелся, что ли?

И осекся.

Хара протянул ладонь. У большого пальца черной точкой взошла родинка. Хара потер ее, как пятнышко грязи, но она никуда не исчезла.

— Дать антибактериальную салфетку? — съязвил Ханамия. Ему было удивительно не по себе.

— Я думал, такого вообще не бывает, — рассудительным и оттого крайне успокаивающим тоном сказал Фурухаши посреди всеобщего безмолвия. — Я думал, это так, сказки, легенды.

— Ага, как ведьмы, которых на Западе жгли в средневековье за метки на теле, свидетельства связи их душ с Сатаной.

Ямазаки вдруг гоготнул.

— Простите, — голос у него был жалкий, — души, вот это все. Подумал о том, где я, а где духовное богатство.

— Как ты недобр к себе, Ямазаки, — с нежной угрозой протянул Хара. У Ханамии от этого тона волоски на загривке встали дыбом, как от трещотки гремучей змеи. — Тебя кто-то дразнил? Может быть, кто-то обзывал? Травили? За то, что рыжий? Ученики? Учителя?

— Что за драма? — у Ханамии свело щеки, как от кислого.

— Тебе-то какое дело? — окрысился Ямазаки. — Ты кто такой вообще?

— Твой соулмейт, — гладко и с улыбкой в голосе отозвался Хара. Сунул руку в карман пиджака, достал жвачку, забросил в рот и начал жевать.

— Отвратительная привычка в плохой ситуации делать ее еще хуже, — заметил Фурухаши.

— Как умею, — Хара пожал плечами. По челке было не понять, однако, кажется, в сторону Ямазаки он старался не смотреть.

— Допустим, было больно, — ответил Ямазаки, ощерившись. — Что, думаешь, поцелуешь — все пройдет?

— Куда поцеловать? В душу?

Хара повернул голову, они с Ямазаки сцепились взглядами, и воздух в радиусе метров десяти как будто разом подогрелся градусов на двадцать. Ханамии казалось, он слышит гудение.

— Ты, дылда, — глаза у Ямазаки казались слишком темными из-за нечеловечески расширенных зрачков.

— А ты как будто маленький, — Сето поднял бровь.

— Давай еще, только с левой.

— Не тронь его, — тут же напряженно сказал Хара.

— Этого не может быть, потому что не может быть никогда, — Ханамия разбил очередную немую сцену. — Ни одного достоверного зарегистрированного случая, которому можно было бы доверять. Последнему упоминанию в источниках, похожему на описание ситуации, почти тысяча лет. Остальное — сказки и голливудщина.

— Ты интересовался соулмейтом?

— Я много чем интересуюсь, — огрызнулся Ханамия. — Почему-то то, что я «Молот ведьм» читал, тебя не удивило.

Произошедшее их если не сблизило разом, то словно бы сдвинуло потеснее. Ямазаки и Хару — особенно. Они старались не смотреть друг на друга, но у Ханамии по телу побежали противные мурашки при виде того, как быстро они угадывают мельчайшие движения друг друга и словно бы отвечают на них. Ямазаки слегка опустил плечо, Хара тут же повернул голову — они не приближались друг к другу, но казалось, где-то на полпути между ними вспухло и развернулось среди множества вероятностей некое виртуальное пространство, в котором они сейчас бешено трахаются так, как до того целовались.

— Это же соулмейт, — взвыл Ханамия, — а не… не что-то там еще!

— О, ты признал это, — хмыкнул Сето.

На Ямазаки горели веснушки, их становилось все больше и больше, ему обсыпало щеки и лоб, веснушки засветились на подбородке и на веках. Еще чуть-чуть, и, казалось, они появятся у него даже на глазных яблоках. У Хары родинки возникали редкие, всего несколько штук, но веские: между ключиц, на горле, и еще одна — на нижней губе ближе к краешку улыбки, которую он не додумался снять, и она теперь висела на его недоуменном лице, как след предыдущей, уже законченной жизни. Ямазаки посмотрел на этот рот и залип.

— Все, — сказал он, — ребят, простите, но время вышло. Сейчас будет пиздец.

Пиздец и так уже шел полным ходом. У Ханамии мозги сворачивались в трубочку, через которую под диким давлением летели километры слов и кинолент, в которых упоминались соулмейты, — и все без толку.

— Кентаро?

— Вот ключ от моей комнаты в общежитии. Не шуметь. Чем раньше вы оттуда уберетесь, тем лучше. Нас там четверо, остальных я поймаю и задержу. Ничего не трогать, комнату проветрите. Про аптеку не забудьте.

Фурухаши очень ровно и спокойно выдал такое грязное ругательство, что все они вздрогнули.

— Разделитесь, один в комнату, другой — в аптеку.

— Мы не сможем, — прохрипел Ямазаки. Он так и не поднялся с земли и теперь, не отдавая себе в этом отчета, разрывал ее ногтями. Сето его поднял за шкирку и тряхнул.

— А вы смогите.

— Вперед, — прикрикнул Ханамия. — Общежитие там, аптека — там.

Он с нескрываемым облегчением смотрел, как они расходятся в разные стороны — все быстрей и быстрей.

Разом стало легче дышать, как будто лопнуло воображаемое пространство на двоих, и воздух резво полился в оставшуюся каверну. Ханамия глубоко, с удовольствием вздохнул.

— Надо нам поискать кого-нибудь другого, — Сето прислонился к стволу и стоял теперь, сложив руки на груди и скрестив ноги. Фурухаши с вечным своим равнодушным взглядом топтался рядом и тихо слушал.

— Нет, — Ханамия качнулся с пятки на носок и усмехнулся.

— Нет? Да от них проблем не оберешься. Соулмейт этот. — Сето не смог сформулировать и только покачал головой.

— Соулмейта не существует, Кентаро.

— Но мы только что…

— Не существует.

Фурухаши, кажется, хихикнул, но на лице его этот смешок не отразился.

— Поздно, — Ханамия улыбался. — Во-первых, у нас слишком хорошая, престижная школа. С одной стороны — несомненный плюс, с другой — такой же минус. Маленькие классы, маленькие потоки, выбирать, считай, и не из кого, особенно учитывая специфику требований. Эти двое хотя бы прежде играли в баскетбол, правильно?

Сето медленно кивнул, по лицу его разлилась задумчивость.

— А что проблем много — отлично. Главное, чтобы не у нас, а других. А над этим можно поработать.

И оно начало работать. Хара и Ямазаки неделю не появлялись в школе, а когда явились — все поверили в то, что они болели: оба были побледневшие, похудевшие и какие-то словно бы медленные. Это быстро прошло. Ханамия следил за ними. С Ямазаки это оказалось просто: они учились в одном классе. За Харой наблюдали Сето и Фурухаши. Сначала все было вроде нормально и как обычно. Ямазаки оставался рыжим, нетерпеливым и неожиданно в самом деле достаточно популярным объектом для насмешек, которые мрачно игнорировал; Хара так же выжевывал за день невероятное количество жвачки и сделался в собственном классе желанным другом номер один. А потом они восстановились.

— Не могу спать, — жаловался Сето.

Всех его сокамерников, как он это называл, легко можно было узнать в классе — они постоянно дремали. В тот памятный день Сето заловил всех троих под предлогом угощения, по ходу дела очень ловко поменялся с одним из соседей спальным местом и под конец вечера словно бы потерял ключ «здесь, вот здесь, может, упал и куда закатился?». Они вернулись в общежитие к самому закрытию.

— И вот что, — рассказывал Сето, — все как будто ровно то же самое, и комната проветрена, но находиться там невозможно. Постоянное ощущение тревоги. Мы уже и проветривали, и выбивали футоны, и мыли все, и лаванду разложили по всем углам. И, — мрачно добавлял Сето, — посыпали везде солью. Не работает.

— Еще как работает, еще как, — ухмылялся Ханамия.

По отдельности Хара и Ямазаки оставались просто Харой и Ямазаки. Ханамия, если отпрашивался с уроков и тишком заглядывал в класс к Сето, видел, как тот мирно дремлет, учитель спокойно ведет урок, и все обыкновенно и привычно. То же самое он наблюдал и в собственном классе. А потом, на большой перемене, Хара выбирался к Ямазаки.

— Хей, Ямазаки.

— Хара.

Обмен приветствиями словно пробные уколы рапирой. Класс сковывал нервный шум. Хара и Ямазаки не делали ничего особенного, даже не прикасались друг к другу.

«О, у тебя опять бенто в платочке. А прикольный платочек-то. Зелененький, собачки эти… Под цвет глаз?»

«Собачки под цвет глаз?»

«Какой ты унылый, Ямазаки».

«Зато, как видишь, бенто веселое».

«На крышу?»

«На крышу».

Они шли, не глядя друг на друга, не прикасаясь локтями, не делая ничего предосудительного, но студентов словно бы отшвыривало от них к стенам. Ханамии иногда казалось, как будто между ними и вокруг воздух колеблется, словно бы от невыносимого жара. Находиться рядом с ними обоими одновременно было практически невозможно, хотя они следили за собой: в кафетерии, если туда забредали, старались сесть подальше друг от друга, никогда не заходили одновременно в душевую, никогда не переодевались рядом.

Все равно это было невозможно. Поначалу. Потом невозможно стало без этого. Хара и Ямазаки вместе как будто генерировали своего рода поле. Рядом с ними со временем все вдруг проснулось и как будто пошло в рост.

Баскетбольную команду словно вместо слабенького генератора перевели на постоянное подключение к мощной сети. У всех стало больше энергии. Третьекурсники ходили как подсевшие на спиды, тренер помолодел и закрасил седину, Фурухаши принес в клубную комнату горшки с рассадой и какой-то кактус. Кактус зацвел на третий день.

— А до этого три года — ничего, — довольно признался Фурухаши.

Иногда, совсем иногда Ханамия думал, что “ничего” и в самом деле было бы лучше.

— Ничего из этого, — говорил он в дурном настроении, — я не хотел бы знать. Это слишком личное!

— Да ладно тебе, — лениво возражал Сето, — много ли утаишь, если проводишь вместе едва не весь день, каждый день, и делишь к тому же одну раздевалку?

— Я, например, знаю цвет нижнего белья любого из команды и всех видел со стояком, — Фурухаши, кажется, ничто не способно было смутить. Он поливал свою рассаду и жутенько улыбался. — Не сказал бы, что это необходимые или особо желанные для меня знания. Вот, например, у кого есть девушка?

— Много у кого.

— А любимая девушка?

— У того третьегодки. Цутомо? Цутия? — Ханамия пощелкал пальцами.

— Правильно. Потому что после тренировки в пятницу он собирается очень тщательно, душится, у него фото его девушки в шкафчике и постоянно какие-то рекламки кофе-шопов в сумке.

Фурухаши отставил лейку.

— А Хара с Ямазаки?

Ханамия, благо хорошая память позволяла, мысленно перебрал их тренировки, сборы…

— Если бы не знал точно, не сказал бы, что они вообще с кем-то встречаются, — с искренним удивлением констатировал он.

— Именно. Это сейчас. — Фурухаши тщательно вытер руки платком. — А теперь вспомним про летний лагерь.

Ханамия и Сето взвыли. Мучитель-Фурухаши довольно улыбался.

— Им нужна нагрузка, — твердо сказал Ханамия. — Много-много дополнительной нагрузки.

В летнем лагере тренер и так их нагрузил, первогодки большей частью блевали в кустах. Ханамия, тоже не в лучшем состоянии, тем не менее позаботился о добавке для Хары и Ямазаки. Они приходили в общую комнату, ложились друг подле друга парными надгробиями и дрыхли до самого утра. И нет, это не помогало. Ореол непрерывного, невидимого ядерного взрыва вставал над их макушками отсветом апокалиптического сияния. Усталые, вымотанные герои баскетбольных тренировок потом еще вынуждены были мыкаться тенями по гостинице, ища укромный уголок на подрочить, пока сурки — сиреневый и рыжий — мирно спали, развернувшись в противоположные стороны. В начале сентября Ханамия готов был выдать себе медаль за лето: «Был рядом, выжил!»

Многие — нет. Третьекурсники со звоном выщелкивались из обоймы, не перенеся напряжения, источник которого был им непонятен. Ханамия читал о подобном: некоторое, совершенно мизерное содержание ядовитого вещества в воздухе, но человек инстинктивно чувствует опасность. Что-то подобное происходило и с командой: Хара и Ямазаки превратились в двух достаточно неприметных носителей пиздеца. Они возникали на площадке как два хищника на арене, чтобы в согласии грызть, давить и, слава богу, подчиняться. Поддержку Ханамии оба оценили. В результате они все со временем дивно друг к другу притерлись. И Хара, и Ямазаки — и так люди не слишком мирные — теперь готовы были бесстыдно крушить, ломать, веселиться, подавляя самим своим появлением, как, бывает, подавляет при встрече вживую мощь обаяния известного актера или политика.

Однажды в интернете Ханамия посмотрел съемку восхода солнца в космосе. Первый луч зажигался на округлом боку Земли яркой вспышкой. Япония — страна восходящего солнца. Ханамии мерещилось, что, если приблизиться каким-то образом к этой первой утренней вспышке, внутри окажутся Хара и Ямазаки, заключенные в нее как в световой кокон. Между тем что именно между ними происходило, Ханамия не знал и знать не хотел. К слову, в определенный момент у него стали вызывать опаску инфракрасные лампы. Как в страшном сне ему представлялось, что он включает такую и видит отпечатки ладоней и прочих частей тела Хары и Ямазаки там, где он их видеть не хотел бы: в душевых и на банкетках, на стеклах в клубной комнате, на подоконниках, на шкафчиках в раздевалке. И на его шкафчике тоже.

Увольте, — думал он, — желательно тренера. К тому времени третьекурсники покинули клуб, многие — сославшись на грядущие экзамены. Именно их потом и винили в проигрыше команды на отборочных. Ханамия, успешно провернувший первую взрослую травму некоему Киеши Теппею, лишь довольно облизывался. Все было чудесно. А тренер потом ушел сам, после того как его застукали с преподавательницей английского языка среди бела дня, в раздевалке, во время самого пика непристойных действий.

Они не выдержали, понятно. Никто не выдерживал. Ханамия вечером ложился спать и ловил себя на том, что продолжает дергаться, как будто у него все никак не кончится завод. Спать он стал хуже, меньше, но при этом постоянно чувствовал себя на нерве, ко всему готовым, почти неуязвимым.

— Наверное, если и было время с этого слезть, — однажды задумчиво сказал Фурухаши, — то оно прошло.

— Говоришь как о навязчивом состоянии или веществах, — Хары и Ямазаки не было. Сето спал, торопясь урвать себе кусочек недоступного обычно покоя.

— Где-то так и есть.

— Какая разница, если работает? — спросил Ханамия.

— Это не навсегда. — Фурухаши посмотрел туманно и отвернулся.

«Не навсегда» настало очень внезапно, посреди очередного продуманного, взлелеянного плана Ханамии. Ни взаимное понимание Хары и Ямазаки, ни исходящее от них напряжение не выручило команду. Оно сработало, и в полную силу, но Сейрин они проиграли все равно. Даже при всем при этом. Они проиграли. Два слова, одно предложение, сорок минут игрового времени, которое ухнуло в петлю прошлого и затянулось как веревка у самоубийцы на шее. Где-то там, на фоне этого провала призрачно маячил все тот же Киеши Теппей. Не смотри, — думал Ханамия.

Он потом очень хорошо помнил, как его трясло после проигрыша, никак не могло отпустить. Никакого удивления, в этой игре для него не осталось ничего непонятного, она как объяснение вышла достаточно проста, но успокоиться никак не получалось.

— Все вон, — низким, страшным голосом сказал Хара.

Ханамия подошел к нему под хлопанье двери.

— Это ты мне, Хара? Сам облажался и теперь гонишь?

— Кто еще облажался, — насмешливо ответил Хара. — Использовал нас, а теперь винишь?

— Хочет, пусть остается, — Ямазаки сидел на скамейке, раздвинув ноги и свесив руки между колен.

Хара обернулся и нежно ему улыбнулся. И не посчитал нужным ничего сказать Ханамии. Подошел к Ямазаки. Ханамия, не веря собственным глазам, смотрел, как Хара единым движением вздергивает Ямазаки на ноги, прижимает к шкафчику, и они принимаются целоваться. Руки Ямазаки на форме, поверх номера «десять», казались очень яркими. Зеленая майка словно бы подсвечивала их. Хара и Ямазаки все целовались, звучно, как-то очень шумно, мешая поцелуи с обрывками стонов и каким-то шепотом, от которого у Ханамии пошла кругом голова, как от неведомого заклинания. Пол у него под ногами словно бы зазвенел.

Ямазаки сдернул с Хары футболку. Единственноый раз, когда Ханамия продолжительное время видел Хару и Ямазаки полуголыми и вместе, случился в бассейне. Они стояли на расстоянии в пару шагов друг от друга и смотрели в разные стороны. Кожа Ямазаки была похожа на медную карту неведомого неба с бронзовыми точками местоположения звезд. Немногочисленные темные родинки, маленькие, с пол спичечной головки, на белокожем Харе напоминали крошечные черные дыры, настоящие, жуткие, притягивающие взгляд. Теперь Ханамия смотрел на то, как Хара целует Ямазаки, бережно придерживая его затылок, и выражение лица у него, даже под челкой, страшное, беззащитное и хищное, и ему казалось, что он наблюдает Большой взрыв в условиях, приближенных к реальным.

Ханамия резко развернулся, едва не потеряв равновесие, и вышел, практически вылетел из раздевалки.

В кармане штанов завалялось несколько монеток, он купил себе холодного сока в автомате, сел на скамейку и приложил запотевшую баночку ко лбу. Вот тебе и посадил команду на реактивное топливо. Он и сам перенервничал. Он и сейчас был нервен, кипел где-то очень глубоко. Когда это успело стать моим привычным состоянием? — с внутренним холодком подумал он. Ну да, Сейрин. Да, проигрыш. Но все не только из-за этого.

— А Фурухаши ведь предлагал подумать над запасным планом, — Сето неслышно уселся рядом.

— Когда сказал, что «это не навсегда»? Отлично предложил, ничего не скажешь.

— Ну, как сумел.

Ханамия крутил в руках баночку с соком и старался ни о чем не думать, но в голову лезли планы один сумбурней другого.

— Я ни в чем не ошибся, — процедил он. — Все было правильно, все продуманно, все логично.

— Ну да, — ровно отозвался Сето. — Особенно эти двое в соулмейте, из-за которого окружающим тихонечко сносит крышу.

— И отлично, — хищно отозвался Ханамия. — В этот раз эти окружающие кое-как сохранили баланс, в следующий раз — не смогут. Блин. Я вот не могу. — Он сдавил в ладонях скрипнувшую баночку. — Эти двое. Как оно, блин, все так случилось?

Его слегка попустило, но где-то глубоко все равно потряхивало.

— Наугад, я думаю, — помолчав, отозвался Сето.

Ханамия отматывал все назад, сквозь матч и тренировки, до самого начала.

— Какое-то влияние хаоса.

— Именно, — Сето оживился, — ты понимаешь? Какая-то дурацкая случайность, и все из-за нее.

— Порядок всегда встает из хаоса, неважно какой ценой, — Ханамия любил планы, а еще — любил свои цели и не готов был от них отказываться.

— Ханамия, видишь ли, если это и будет порядок — этот порядок будет не твой, — лицо Сето напоминало темную грустную маску.

— Это мы еще поглядим.

Сето лишь покачал головой. Ханамия раздраженно думал: еще один фаталист на мою голову. Все у меня получится, думал Ханамия. Ничто меня не остановит. Он удвоил усилия. У Хары и Ямазаки, кажется, все складывалось прекрасно. У команды Киридая — тоже неплохо. Ханамия думал: баскетбол — это только начало. Самое-самое. И продолжал так думать во время товарищеских матчей, тренировок, снова матчей, летнего лагеря, выхода в четвертьфинал Зимнего Кубка. В общем, он думал так ровно до того момента, когда застал в пустой раздевалке Фурухаши и Сето. Фурухаши сидел у Сето на коленях и вдумчиво его целовал, словно пытаясь распробовать.

— И вы туда же?

— Извини, не знали, что ты зайдешь, — Сето не торопился ничего менять.

«На первый раз…»

— А девушек себе завести?

— Тусклые они какие-то — отозвался Фурухаши. — Были. А потом я нашел у себя метку.

Ханамия перестал копаться в шкафчике и замер.

— Метку? — спросил он изменившимся голосом.

— Ну да, — непринужденно отозвался Фурухаши. — У меня родинка как у Сето на лбу, только на затылке.

— Нет.

— Да, — с улыбкой отозвался Сето. — Мы оба почувствовали. Притяжение.

Ханамия медленно сел на лавочку. Напротив него Фурухаши улыбался, прикрыв глаза, словно бы слушая, как Сето размеренно и любовно гладит его по спине.

— Как думаешь, отчего это? — тихо спросил Ханамия. На него дохнуло тем самым ветром случайностей.

— Где тонко, там и рвется? — Сето пожал плечами. — Я, конечно, думал над этим. Удивительное возвращение соулмейта. Если не появление. Кто знает, существовало оно на самом деле или это просто такая сентиментальная удачная выдумка?

— Но почему так произошло?

— Ну существуют же у природы регуляторы таких вещей, как популяционные взрывы? Сам знаешь. А здесь… Человечество растет, развивается, хочется надеяться, что и эволюционирует. Так вот, быть может, это она, эволюция.

— Эволюция чего? — ядовито поинтересовался Ханамия. — Всеобщего идиотизма? Истощение природных ресурсов в связи с избытком особей и конкурентная борьба — это понятно. А здесь что?

— Ну, — Сето криво улыбнулся. — Может, это следующая ступень. Может, бывает недостаток не только еды.

— А чего еще? — Ханамия чувствовал, как дергается щека. — Если принять на веру соулмейт у Хары и Ямазаки и… — он поморщился и не закончил. — Тут речь явно не о размножении.

— О любви? Может быть, все дело в недостатке любви? — бесстыдно и прямо спросил Сето.

Ханамия расхохотался, хотя ему вдруг стало страшно, а не весело.

— Вот ты. Ты способен полюбить? Создать отношения?

— Нафиг надо!

Ханамия осекся.

Сето взял Фурухаши за руку. Тот прикрыл свои неподвижные глаза. В лице его, обычно невыразительном и ровном, проступило что-то, опасно близкое к счастью.

— Тогда, Ханамия, беги. — Во взгляде Сето была насмешка, и где-то очень-очень глубоко Ханамии еще померещилось смирение.

Это был даже не совет — руководство к действию. Ханамия, подавший документы в Тодай, успешно сдал все экзамены и сразу после зачисления подал прошение на перевод за границу. Он мог себе это позволить. В голове у него как будто сами собой тикали часы, и часы эти были прикручены к бомбе. Хара пару раз звонил ему, однажды — Ямазаки. Ханамия не брал трубку и собирался отключить номер, как только перевод его будет одобрен.

В тот день он пришел за документами. Вишни уже отцвели, Ханамия с неясным удовлетворением смотрел на обыкновенную зеленую листву. Вот и все, думал он.

— Ханамия? Привет.

Киеши Теппей — человек, которого Ханамия выполол из своей памяти и надеялся больше никогда не встретить.

«Все такой же раздражающий», — подумал он и моргнул. Одно движение век. Если бы Ханамия знал, не моргал бы больше ни разу в жизни, пока глаза его совсем бы не высохли. Но он моргнул.

Миг, и все переменилось. Ханамия всеми силами цеплялся за раздражение, но было поздно.

Киеши стоял напротив, и неважно было, что вишни не цветут, что Киеши почти не переменился, что у него все такое же идиотское выражение лица, что брови, что волосы встрепаны, что плечи такие, что как только дурацкая клетчатая рубашка не трещит, что руки как лопаты и одной из них он помахал Ханамии, словно приятелю, какими они никогда не были и не могли стать друг другу.

Ханамия смотрел на Киеши, и ему казалось, что в сцене не хватает разве что закадрового смеха. Если бы он мог взвыть, он бы взвыл, но во рту пересохло. У Киеши было забавное выражение лица — сначала испуг, потом неподвижная маска, а потом он улыбнулся Ханамии так, словно никого вокруг кроме них не существовало. Ханамия пошел к нему навстречу все быстрей и быстрее. В голове у него свистело, все его стройные планы на жизнь защелкали, как костяшки счетов, примеряясь к новым условиям.

Они встретились ровно на середине расстояния от одного до другого.

— Ханамия, — Киеши растерянно взял его за руку.

Ханамию прошило навылет. Все, чего он начал бояться, напряжение между Харой и Ямазаки — все это было как далекое эхо. Теперь он сам как будто бы вступил в поток, гул которого до этого слышал издалека.

— Пиздец, правда? — Ханамия чувствовал, что улыбается, и опасался, что любезно.

— Правда. — Киеши, судя по всему, вдарило по мозгам. Он стоял и только замедленно моргал. Зрачки растащило во всю радужку.

— Пошли, отпразднуем его. К тебе или ко мне? ...Ну, значит ко мне, — Ханамия так и не дождался ответа и потащил Киеши к воротам.

Он волок за собой Киеши как на буксире, и интересовало его лишь время, которое уйдет на дорогу.

Переезд? Учеба? Планы? Он опоздал. Везде опоздал. Совсем.

@темы: Фанфик, Омегаверс, Соулмейт, The Rainbow World. Другие миры, День правила 34, Kirisaki Daiichi Team

---

Touou Team, додзинси, NC-17

[Touou Team]

Название: Остерегайтесь мужчин. Ибо они все волки Перевод/бета:  Touou Team Эдит:  Touou Team Оригинал: KIMINAMA/Rokuro, Beware of men. They are all wolves Язык оригинала: японский, перевод с японского Форма: додзинси Сеттинг: фурри Пейринг/Персонажи: Кагами Тайга/Аомине Дайки Категория: слэш Рейтинг: NC-17 Количество страниц: 18

@темы: Фурри, Додзинси, The Rainbow World. Другие миры, День правила 34, Touou Team

---

Touou Team, "Золото инкуба", миди, NC-17

[Touou Team]

Название: Золото инкуба
Автор:  Touou Team
Бета:  Touou Team
Сеттинг: ксено!AU
Размер: 22 000 слов
Пейринг/Персонажи: Кисе Рета/Аомине Дайки, ОЖП
Категория: слэш
Жанр: AU, романс, PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Кисе всей своей прожженной демонической шкурой ощущал, что он на грани провала
Примечание/Предупреждения: даб-кон, сомнофилия
Ссылки на скачивание: .doc, .rtf

В квартире было темно и жарко — кондиционер Кисе включил первым делом. Потом стянул мокрую от пота футболку и поплелся на кухню: пить хотелось сильнее, чем в душ.

Увядавший в горшке цветок взывал к состраданию, и Кисе набрал еще один стакан и вылил в сухую землю. Вспомнил, что все еще сжимает в руке футболку, и бросил на спинку стула. Надо было замутить стирку, грязные трусы и джинсы уже вываливались из ящика в ванной и стиральной машины.

Кисе устало потянулся и открыл холодильник — несмотря на жару, аппетит был зверский. Съеденного в университете гамбургера хватило на пару часов, и в метро на обратном пути желудок бурчал совсем уж неприлично.

Или все-таки сначала в душ?

— …состоявшийся матч. С перевесом в три очка победу одержали гости, но это никак не повлияло на положение команды в турнирной таблице.

Спортивный канал ворвался в тишину квартиры бодрым потоком новостей, и Кисе на минуту замер, глядя, как на баскетбольной площадке сцепились за мяч взмыленные игроки.

Надо в выходные сходить на стритбольную площадку, вдруг найдется, с кем покидать мяч.

Кисе сделал звук тише и пошел в ванную, прихватив футболку. От предвкушения прохладной воды и свежести усталость будто отступила, Кисе даже подпрыгнул в коридоре, дотронувшись до потолка ладонью — почти повторил прыжок здоровенного негра из спортивных новостей.

До чего здорово возвращаться домой!

Кисе подвинул ногой вывалившийся из ящика ком одежды — рубашка страстно переплелась рукавами с клетчатыми шортами и носками — и принялся расстегивать пуговицы на джинсах.

Последнюю он расстегнуть не успел.



— Получилось!

Кисе охнул и в изумлении уставился на счастливо взвизгнувшую девушку — сжатыми в кулаки руками она трясла так, будто только что забила решающий гол.

Потом он вспомнил про истинный облик. Хотя что теперь считать истинным…

— Я смогла-а!

Девушка наступила на мел, которым была нарисована пентаграмма на полу, и даже не заметила. Она был прехорошенькой, в мешковатом свитере и модных рваных джинсах, и выглядела явно не как готовая броситься в объятия демона женщина.

Кисе улыбнулся — маняще, сладко — и протянул к ней руку. Он уже успел забыть, каково это, когда по телу разливается сила и легкость, и мир становится другим. Словно на него падают отблески адского огня — легкие Кисе спирает от запаха серы и молодой плоти. По коже пробегают золотые всполохи, ногти на вытянувшихся пальцах превращаются в когти — а девушка, блин, смотрит на это с любопытством ученого-натуралиста!

Кисе словно окатило ледяной водой.

— Ты вызвала меня, — сказал он и снова улыбнулся. Очень похотливо. И клыки заодно показал. — Ты знаешь, кто я?

— Инкуб? В смысле, конечно, знаю! Зачем бы я тебя иначе вызывала!

— Действительно, — пробормотал Кисе, глядя, как она деловито листает не слишком старую на вид книгу. На пол упали два листка — распечатки из Википедии.

— У меня к тебе есть дело, — сообщила девушка, и почему-то стало понятно, что имеет в виду она явно не ночь, полную любви и секса. — Слушай, а ты не можешь стать таким, как был сначала? Ну, без этого всего?..

Она посмотрела на его член и покраснела.

Тот стоял так, что прижимался к животу. И светился. Кисе весь светился алым и золотым.

— Если ты этого желаешь, — сказал Кисе и зажмурился. Чтобы вернуться в человеческий облик, пришлось приложить усилия — неудовлетворенная похоть мешала, отвлекая. Побеждать свою сущность — то еще удовольствие.

И ад тянул к себе.

— Ага, желаю, — сказала девушка, на лице которой было написано явное облегчение. — Спасибо.

— Не за что, — вежливо ответил Кисе и уселся точно посередине пентаграммы, пачкаясь в меле. Расстегнутые джинсы открывали белые трусы, но ни его, ни девушку это не смущало. — Так что за дело?

Ему уже стало любопытно. Нет, вызвали его совсем невовремя, и Кисе все это раздражало — от золотого сияния до ощущения черной дыры в паху — но недовольство растаяло вместе с демоническим обликом.

— Да в общем-то… — Девушка замялась, а потом спросила совсем о другом: — А как тебя зовут?

— Э-э… — Ну не выдавать же ей истинное имя? Чтобы потом лет на семьдесят, или сколько там она проживет, заполучить ярмо. — Кисе. Зови так.

— Очень приятно, — сказала девушка, но сама представляться не стала. Ну да, знала, что нельзя доверять демону имя. — А все инкубы так умеют? Ну, в обычного человека?..

Какая любознательная, снова раздражаясь, подумал Кисе, но неровные меловые линии держали не хуже цепей, закаленных адским огнем. Он не мог не отвечать и, тем более, уйти.

— Не все, только те, которые долго живут среди смертных.

На самом деле никто не хочет быть обычным человеком. Кисе тоже не слишком нравилось слабое тело и пары в университете, особенно по субботам.

— А ты долго живешь? — Девушка подошла ближе, почти наступив на меловую линию.

— Долго, — признался Кисе и вздохнул. Он хотел в душ, а не вспоминать прошлое. — Но демоны… Представь себе очень сильное и очень… неразумное существо. Инстинкты и чистая энергия.

Девушка понимающе кивнула, горящими глазами глядя на него. Кисе подозревал, что Википедия скоро пополнится ценными и совершенно непроверяемыми сведениями.

— Так может продолжаться долго, тысячелетиями. Но смертные и их мир нас меняют. Сначала очень медленно, а потом все быстрее и быстрее.

— И ты поменялся? — зачарованно спросила девушка и почему-то посмотрела на его ширинку. Кисе подавил желание застегнуть пуговицы.

— На самом деле, не так давно. Еще лет пятьдесят назад я был просто безмозглым сгустком энергии.

Хрен знает, как это правильно называется. В физике Кисе все еще был безмозглым сгустком атомов.

А вот если бы девица призвала его пятьдесят лет назад, то светской беседы у них бы точно не вышло. Зато эту ночь она не забыла бы до гробовой доски — как все те, кому довелось разделить кровать — или сеновал, как получится, — с инкубом. Мозгов у него не было, зато похоти и сил — хоть отбавляй.

— Вау, — сказала девушка и невольно подалась вперед, переступив черту. Кисе с трудом удержался, чтобы не наброситься на нее — близость чужого тела ставила инстинкты на дыбы.

Да и подружки у Кисе не было уже недели три — слишком много для инкуба. Это было единственным недостатком жизни среди смертных: Кисе не мог без секса, а секс с ним мог стоить человеку слишком дорого. Все его связи были на одну-две ночи, и то приходилось сдерживаться.

По меркам ада Кисе вел жизнь монаха-отшельника.

— Так что за дело? — спросил он, стараясь усесться так, чтобы бугор в паху не сильно бросался в глаза. — Нас обычно вызывают только ради одного…

— Именно! Для этого ты мне и нужен! — Девушка победно улыбнулась. — Только не для меня!

До Кисе дошло сразу, спасибо человеческим мозгам и нажитому опыту.

— Я не стриптизер, которого можно нанять подружке!

— А я не подружке!

Кисе закатил глаза.

— Мне нужно, чтобы ты одного человека… — Она покраснела, а потом зло ударила по бедру ладонью. — Чтобы ты его затрахал прямо вот…

— До смерти? — уточнил удивленный Кисе. Не то, чтобы он не мог, но не легче ли было призвать более подходящего демона?

— Не-ет, — протянула девушка, явно думая при этом что-то вроде «а до смерти — это отличная идея!». — Так, чтобы никакого баскетбола этой сволочи, чтобы ноги отнимались, чтобы эта тварь задницу с постели не могла оторвать!

Кисе даже отполз чуть назад, столько ярости было в ее голосе. Парня, что ли, у нее эта «тварь» отбила?

— Вот адрес. — В руку — Кисе только тогда заметил, что ногти все еще были золотыми и острыми, — сунули бумажку. — Тебе много времени понадобится?

Любой инкуб мог истощить любовницу хоть за полчаса, но делиться профессиональными секретами Кисе не собирался. Мало ли что.

— Несколько дней, — осторожно сказал он, и девушка кивнула. — Я сам приду к тебе, только не стирай вот эту линию и вот тут тоже.

Метка на полу получилась небольшой, связь ослабла и Кисе стало легче дышать.

К сожалению, держали его не только следы мела на полу, и отказать вызвавшей его смертной он не мог. А мотаться по городу и искать нужный дом совсем не хотелось.

— У тебя есть какая-нибудь ее вещь? Любая, но лучше всего одежда.

Девушка как-то странно на него посмотрела, потом молча убежала в другую комнату. Кисе только тогда огляделся: он сидел на полу самой обычной гостиной, разве что столик и кресло явно оттащили в сторону, чтобы освободить место.

Из приоткрытого окна доносился шум близкой автострады.

— Вот, хотела выбросить.

Девушка брезгливо, двумя пальцами держала скомканный белый гольф. Судя по его виду и запаху, гольф более чем подходил для целей Кисе — близко к телу его носили долго, даже слишком. Поморщившись, Кисе взял перекрученный комок за самый краешек.

Ладно, у всех бывают неудачные дни.

Демон он или кто?!

* * *

В душе Кисе пробыл долго — стоял минут двадцать, делая воду то обжигающе горячей, то почти ледяной. Ему надо было взбодриться.

За последние пару веков он отвык от колдовства и прочих средневековых штучек вроде охоты на ведьм. Смертные ломали привычные устои: религию променяли на науку, исповедальни на инстаграм, а суеверия низвели до мелочей вроде боязни цифр. Сам Кисе жил в квартире номер четыре в доме номер тринадцать, и это его очень веселило.

И ему в голову не приходило, что на краю земли, в Японии, в двадцать первом веке его кто-то призовет! Блин, да секс давно перестал быть грехом, казалось бы, кому в Токио мог понадобиться инкуб?

Судя по гольфу, дело ему предстоит иметь отнюдь не с феей.

Кисе мрачно посмотрел на себя в зеркало и вздохнул. Он в самом деле отвык. Когда мир начал меняться, у него был выбор — у всех был. Можно было вернуться в ад, слиться с вечным пламенем и самому стать адом, или остаться среди смертных, уйдя в тень.

И Кисе предпочел скучную — ну, если не считать караоке, клубы и красивых девчонок, — жизнь забытой нечисти.

Вот если бы его еще забыли получше! Кисе, хмыкнув, натянул трусы и пошел на кухню, чуть не споткнувшись о расползшуюся по полу ванной кучу грязного белья.

— …соревнования горнолыжников. Напомню, что в прошлом сезоне она выиграла Большой хрустальный глобус и два Малых. Результаты проверки поступят на рассмотрение антидопингового комитета в ближайшую неделю.

Симпатичная блондинка на экране победно вскидывала руки — год назад она не знала, что маленькая грязная тайна доведет ее до дисквалификации. Все глобусы отберут, равнодушно подумал Кисе и полез в холодильник за пивом.

Ровно через три минуты в дверь позвонил разносчик пиццы, а еще через пять Кисе сидел на диване с коробкой на коленях и бутылкой в руке.

Хозяйка грязного гольфа подождет.



Ночь — время темных тварей. Кисе любил темноту, тишину и то, что они скрывали. Пожалуй, самым сложным в его нынешней почти человеческой жизни было дневное существование — люди предпочитают свет и ясность.

Ночью смертные спят.

— Твою ж!.. — шепотом выругался Кисе, спотыкаясь о баскетбольный мяч, неожиданно оказавшийся под ногой. Нет, демоны прекрасно видят в темноте, но в таком бардаке попробуй не напороться на какую-нибудь ерунду!

На стуле горой лежала одежда, кроссовки — сразу несколько пар — валялись у кровати и шкафа, стопка журналов на столе опасно кренилась, а на настольной лампе висел гольф — родной брат того, что держал Кисе.

Девица была той еще неряхой.

С кровати донесся басовитый всхрап, и Кисе чуть не застонал. Худшие опасения оправдывались — спать ему с чудовищем.

Еще лет двести тому назад ему было все равно, кого трахать, сто лет назад его вкусы облагородились и воплотились в тонких блондинках с оленьими глазами, а последние лет десять Кисе предпочитал просто веселых симпатичных девчонок.

Деградация, блин. Смертные плохо влияют на демонов.

Кисе на цыпочках подкрался к кровати, но увидел только кокон из одеяла и торчащую смуглую ногу с округлой темной пяткой.

Так.

Гольф на самом деле был носком. Кажется, все будет еще хуже, чем можно было представить, но выбора у призванного инкуба не было. В конце концов, зато он переспит с единственной в Японии обладательницей ноги сорок пятого размера, думал Кисе, но было еще что-то. Какой-то изьян в понятной вроде бы ситуации, словно в бархатно-теплую летнюю ночь над ухом пищал комар.

А в этой квартире где-то в темноте мерно и негромко тикали часы.

Отсчитав тринадцать ударов — в этом была своя, личная магия — Кисе зажмурился, перевоплощаясь. Не полностью: века в мире смертных подчинили демоническую сущность воле и разуму, Кисе иногда казалось, что ад вытекает из его тела с каждой каплей пота после тренировки и каждой каплей крови, если случалось пораниться. Кровь у него теперь была красная, как у людей.

Рука, светившаяся золотом, — нет. Кисе облизнул пальцы языком — длинным и алым — и на губах осел сладковато-пряный привкус, от которого зашумело в голове.

— Иди ко мне, мой сладкий пирожок, — почти весело шепнул Кисе в темноту, и нежно, почти невесомо провел пальцем по торчащей из-под одеяла ноге. На стопе — жесткой, между прочим, как наждак — оставался едва заметный сияющий след, который тут же таял, вливаясь в тело жертвы горячечным будоражащим сном. Кисе не забыл древнюю магию.

Кокон на кровати зашевелился и послышался приглушенный вздох. Палец очертил выпирающую косточку на щиколотке, скользнул выше, к середине икры, уткнулся в край одеяла и снова спустился. Вздохи становились все длиннее.

— Ну же, — Кисе нетерпеливо пощекотал чувствительное место у пятки. — Жа-арко, тебе жарко.

Из-под одеяла показалась рука, и в темноте раздался звук, уже больше походивший на стон, чем на вздох. Кисе ухмыльнулся и осторожно потянул одеяло, стаскивая его вниз, и тут спящая помогла ему — одним движением смахнула его на пол, растягиваясь на кровати во весь рост. Даже руки раскинула.

Раскинул.

Кисе на секунду даже глаза закрыл. Он слишком хорошо видел в темноте, чтобы ошибиться.

Смуглый здоровенный парень лежал, беспокойно подрагивая во сне, и ткань трусов мягко очерчивала вполне подходящий для его роста член.

Первой после «твою мать, член!» и «я идиот!» вменяемой мыслью Кисе было вернуться к вызвавшей его девчонке и спросить, какого хрена она не призвала суккуба. Но, вспомнив про листочки из Википедии, он только тихо застонал и шлепнул себя по лбу ладонью. Той самой, золотой от магии.

Чего разумного можно ждать от человека, вызывающего демонов по советам из интернета?

Еще и от необдуманного удара в голове что-то перемкнуло, и пришлось застыть, пережидая нахлынувшее слепое желание. Не хватало еще дать верх себе-демону.

Голод — телесный, злой, глубокий как океан, — ломал его минут пять, потом стало легче.

— И что с тобой делать? — недовольно спросил у спящего Кисе, обходя кровать слева. Парень хмурился во сне, шевелил пересохшими губами и пытался вцепиться в туго натянутую простыню.

На стене висели плакаты с моделями — такие сиськи им могли быть дарованы только божественным чудом или пластической хирургией. Был еще вариант проданной души, конечно, но Кисе больше склонялся к силикону.

В Японии не так много христиан, именно поэтому он ее в свое время выбрал.

Вот вляпался, подумал Кисе, почему бы сумасшедшей красотке не призвать кого-нибудь из местного пантеона? В Японии духов, как у моря — ракушек.

Кисе осторожно присел на край кровати и наклонился над лицом спящего — тот даже во сне потянулся к нему, словно чувствовал присутствие и хотел поцелуя.

Губы у него были узкие, с намечавшимися складками у носа. И лоб пересекали две глубокие морщины — Кисе, не думая, протянул руку, чтобы их разгладить. Парень ткнулся в нее лицом, оторвав голову от подушки, застонал сквозь сон и снова бессильно упал.

В общем-то, он был вполне симпатичным. Кисе не особо любил мужчин — это только безмозглым демонам все равно, кого «пить», через пару-тройку тысяч лет у всех появляется собственный вкус и предпочтения. Ну и право выбора балует.

Если бы мог, Кисе послал бы к дьяволу — именно к нему! — и девчонку, вздумавшую мстить таким нелепым способом, и этого парня, который, похоже, был полным профаном в обращении с девушками.

И, кстати, у него встал член. В Кисе тут же взыграло любопытство, и, хмыкнув, он двумя руками потянул белые боксеры вниз, вызвав целую серию коротких стонов.

Нет, определенно, с таким прибором в постели не застесняешься. Кисе бросил быстрый взгляд на лицо парня — на нем выступила испарина, к виску скатилась капля пота — и попробовал натянуть трусы обратно. Это оказалось куда сложнее, и Кисе оставил все как есть.

Подумает с утра, что это из-за красочных ночных снов, которые сейчас ему снятся.

Будто в ответ на эти мысли парень хрипло и неразборчиво что-то сказал и дернул бедрами. Трахал, наверное, какую-нибудь грудастую красотку из сна. Кисе даже почувствовал странное удовлетворение — и прекрасно. Инкубы тоже заслуживают удовольствия, но, пожалуй, для первого свидания достаточно.

— Обойдемся без цветов, — прошептал Кисе спящему и тут же почувствовал себя слишком цивилизованным демоном. Где безудержные страсти, где буйство чувств?

Порядочному инкубу стало бы стыдно.

Кисе не было.

— Ну, до завтра, возлюбленный не-знаю-как-тебя-зовут. — На будильнике светились цифры — полвторого. Если идти к первой паре, то пора ложиться спать.

Кисе встал с кровати и, не удержавшись, еще раз посмотрел на член спящего парня. Выглядел он… гармонично.

Парень вздрогнул, член дернулся, и Кисе тоже словно толкнуло изнутри. Он видел, как маетно и бестолково тот двигает руками, будто ищет кого-то, цепляясь за подушку и простыню, как поджимаются пальцы на длинных ногах, как липнут ко лбу короткие темные волосы.

Ну не оставлять же его в таком состоянии?

Кисе облизнулся и вернулся к кровати. Наклонился, упираясь ладонями в матрас и почти прижимаясь грудью к часто вздымавшейся груди спящего, подтянулся выше, чувствуя жаркое дыхание на своей щеке, — и поцеловал.

В твердые сухие губы, сразу же отозвавшиеся на прикосновение, — Кисе чуть не попался. Его всегда вело от поцелуев, черт, его опаляло адским пламенем.

— Блин, — громко сказал Кисе, отрываясь от жадных губ — парень снова застонал, но совсем тихо. Смуглое лицо выглядело умиротворенным.

Теперь он проспит до утра сном младенца.

И Кисе тоже так надо.



На первую пару Кисе все же не попал: встретил знакомых девчонок с химического, и они увели его завтракать. Полусонные прогульщики зевали над стаканчиками с кофе, ленивое утро накрывало умиротворением и купало Токио в сентябрьском солнце, разговоры быстро вяли — и так было хорошо.

Только беспокойство, угнездившееся где-то в районе желудка, мешало Кисе чувствовать себя вполне довольным жизнью. И были бы для него причины!

Кисе сделал глоток уже изрядно остывшего американо и зевнул. Он не любил это ощущение: когда тело расслабленное, тяжелое, а внутри сжимается пружина — все сильнее. Напряжение, скрытое толстой глазурью из все-как-обычно.

Это из-за призыва, думал Кисе, улыбаясь симпатичной химичке. Он давно не возвращался в демоническую форму, вот его и давит теперь отдачей. Надо чаще вспоминать, что он инкуб, а не студент-второкурсник.

Демон — это вам не просто так.

Говорят, если слишком долго пробыть в мире смертных, то самому можно стать одним из них. И даже умереть. И, наверное, попасть в ад.

Кисе чуть не рассмеялся, представив себя в роли грешника, а химичка, кажется, приняла это на свой счет. Покраснела и отвернулась. Можно было завлечь ее в туалет и там сбросить напряжение, хорошенько потрахавшись. Ей бы понравилось. Да что там, это был бы лучший секс в ее жизни!

— Ты с нами, Кисе-кун?

Она даст ему даже тут, на столике в кафе. Слишком много в нем сегодня настоящего. Демонического.

— Нет, на вторую мне точно надо. Морикита-сенсей припомнит все прогулы на экзамене, а у меня и так уже два.

Химичка, оказавшаяся такой чувствительной к чарам — к похоти — разочарованно отвернулась, но Кисе был бессердечен. Зудящее беспокойство, рвущееся изнутри, секс с ней все равно бы не утолил.

Мало. Не то.

Все из-за магии призыва, решил Кисе. Едва встав с постели, решил. Инкуб завязан на жертву, это нормально. Магия определяет желание.

И не то, чтобы ему это нравилось, думал Кисе утром, кончая на стенку душа. Он уже сто лет не дрочил так отчаянно, из-за этого было неловко перед самим собой.

И даже сейчас неловко.

— Вечером пойдешь в караоке? — уже у самого выхода, обернувшись, спросила симпатичная химичка.

— Обязательно, там и встретимся, — крикнул Кисе, не собираясь поддаваться желанию отправиться к предназначенной ему жертве и закончить начатое.

В нем был силен дух противоречия. Сознание определяет магию.



Это было даже смешно: утренняя химичка не пришла.

— Отравилась, — с недружеской откровенностью сказала ее подружка. Мини на ней было минималистичное. Микро, а не мини, но Кисе не повелся. — Так что без вариантов.

Вариант у Кисе был — смуглый и мускулистый, к которому весь долгий день он возвращался мыслями и, что хуже, эмоциями. Нормально было бы выбросить его из головы до ночи, но не получалось. Парень его зажег, и Кисе не мог понять, за какой «крючок» зацепился.

Хотелось вернуться в захламленную квартиру и поискать причину.

— Осторожно!

Недовольный оклик заставил Кисе вздрогнуть — показалось, что кто-то узнал, что творится в его голове, и предупреждает. Ничего подобного, конечно, просто он чуть не столкнулся с парнем, руки которого были заняты стаканами с пивом. Пена едва не переваливалась через край.

Может, выпить?

Кисе протискивался сквозь танцующую и пьющую толпу, музыка била по ушам почти гипнотическим ритмом, кто-то прижимался к нему и даже обнимал, но он не останавливался. Сегодня в клубе сексуальное напряжение будет зашкаливать — Кисе знал, как действует настроение инкуба на окружающих. Этой ночью самые неприступные девушки дадут своим и не своим парням, гетеросексуалы решатся на эксперименты, и вряд ли кто-то уйдет отсюда девственником.

Часы у барной стойки показывали полночь.

— Пива! — Пришлось кричать, чтобы бармен услышал. Полночь — время тьмы, пока не прокричит петух, Кисе имеет полное право творить злодейства и разврат.

И пить пиво, конечно, тоже. Чем не злодейство — по документам-то он еще несовершеннолетний.

Стрелка была на четверти первого, когда Кисе решил, что пора перейти к разврату. Сердце при этом неприлично екнуло, пришлось запить беспокойное предвкушение остававшимся на дне пивом.

От музыки и непрекращающегося вокруг движения кружилась голова. В туалет стояла очередь, кто-то целовался прямо перед дверьми, мешая пройти к кабинкам, и Кисе прошел мимо, проталкиваясь к выходу — на улице найдется какой-нибудь темный переулок, который скроет его исчезновение.

И, к счастью, больше для этого гольф, то есть носок, не нужен.

Ночь окатила Кисе порывом ветра и сигаретным дымом — кто-то курил, прячась за углом здания. Значит, ему в другую сторону.

Темнота скрадывала быстрые шаги, пока последний не закончился на деревянном полу уже знакомой квартиры.

— Твою!.. — Кисе зажал рот ладонью, давя вскрик. Лучше бы это был мяч, как в прошлый раз, а не тяжеленная сумка, каменным грузом лежавшая на полу. Гири он в ней таскал, что ли?

Лунный свет заливал комнату, и бардак в ней приобрел благородное серебристое сияние — так прямо и не скажешь, что кроссовкам не место на столе, а мятому полотенцу — на неустойчивой пирамиде из стула, мяча и планшета.

Парень спал, и лунный свет ласкал его ногу, торчащую из-под одеяла. Он всегда так спит, что ли?

Кисе еще узнает. Он наклонился — на сумке лежало что-то белое и квадратное, оказавшееся пропуском в студгородок.

— Аомине Дайки.

Имя Кисе понравилось.

— Спи, — сказал он, застыв у изголовья кровати. — А-о-ми-не Дай-ки.

Похоже на название алкогольного коктейля.

Парень вздрогнул, и тут же послушно засопел — ровнее и глубже, чем раньше. Кисе наклонился, рассматривая безмятежное лицо и сильную шею. Выбирал. Первое прикосновение бывает самым важным.

Пальцы от предвкушения будто закололо маленькими тонкими иголками, рука налилась золотом, хотя Кисе не собирался менять облик. Этот Аомине будил в нем самое примитивное, инстинктивное, сильное и личное.

Как он, дьявол его побери, это делал?!

Кисе глубоко вздохнул и провел ладонью по коротким темным волосам — теперь пальцы кололо по-настоящему. Аомине явно ничего не знал о кондиционерах для волос.

Кисе не хотелось убирать руку.

В комнате было очень тихо, только еле слышно гудел кондиционер и ровно дышал Аомине. Каждый вдох бил в уши не хуже музыки в клубе, Кисе даже закрыл глаза, слушая. И сорвался — терпение никогда не было его добродетелью.

Демонам добродетель противопоказана.

Кисе резко сбросил на пол одеяло и забрался на кровать, толкнув бедром спящего Аомине — тот пробормотал что-то и потянулся к нему. Разум не мог победить сон, но тяжелое, расслабленное тело едва заметно напряглось, пальцы заскребли по простыне.

На Аомине были одни трусы, низко съехавшие, бесстыдно выставлявшие напоказ короткие волосы в паху и не скрывавшие пока еще вялого члена. Кисе потянулся было к нему, но отдернул руку, будто боялся обжечься.

Потом. Ему самому надо…

Футболку с ярким принтом он почти содрал с себя, и она упала на ненужное одеяло. Джинсы снять было сложнее, и Кисе, нетерпеливо кусая губы, встал, чтобы раздеться.

Аомине лежал перед ним, раскинув руки и ноги — правая согнута в колене, вывернута, открывая внутреннюю сторону бедра. Выглядел он не зовуще — вызывающе.

Такой вызов нельзя отклонить.

Кисе вернулся в кровать и на этот раз не стал церемониться — уселся прямо ему на живот, задницей чувствуя отвердевающий член. Поерзал, чтобы продлить ощущение, оказавшееся слишком приятным. Опустился ниже.

Аомине задышал чаще, будто бежал во сне за кем-то, зашевелил губами — но слов не было. Сейчас он ничего не мог поделать.

Кисе мог все.

И это останавливало.

— Аомине Дайки, — позвал он, склонившись к самому уху, так, что дыхание должно было обжигать щеку Аомине. И тот действительно вздрогнул, повернул голову — губы прижались к заметно колючей коже.

Аомине Дайки не брился на ночь. Может, и пару дней не брился. Кисе не был уверен, нравится ему это или нет.

Вот Аомине нравился — весь, целиком. Горячее сильное тело, по которому скользили ладони, было непривычно твердым, неправильным. Кисе терся об него опьяневшим по весне котом, тыкался губами в шею, выступающие ключицы, ловил языком дергающийся кадык.

От вкуса Аомине Кисе повело по-настоящему: его собственное тело налилось яростным золотом, палец чиркнул ногтем по груди Аомине, оставляя набухшую кровью царапину. Сладко. Солено. Пьяно. Мало.

Кисе прижался губами к царапине, слизывая темную каплю, и Аомине застонал. Теперь он метался по кровати, пытался тянуть руки — к Кисе, к его магии и страсти.

Член у него норовил порвать трусы, и Кисе потянул их вниз.

В голове билась музыка — стук крови, стоны Аомине и навязчивый ритм клубного хита. И горели адские огни. Полыхали.

Аомине застонал, когда Кисе сжал его член в кулаке, толкнулся бедрами. Ему тоже было мало. И когда Кисе насадился ртом на толстый, темный ствол — было мало. Страсть оглушала, заставляла кричать, но не утоляла жажды.

Чувствуя, как горчит во рту сперма Аомине, Кисе думал, что в этот раз все будет гораздо интереснее, чем он бы мог представить.

* * *

Спал он плохо. Было жарко, кондиционер не спасал — Кисе пару раз вставал, делал температуру все ниже, но, кажется, сейчас бы ему и снегопад не помог.

Это напоминало о старых временах.

Лет триста — или больше? — назад он все время горел, адское пламя жгло изнутри и выжигало — не Кисе, других. Девушек, женщин, кричавших от страсти и страха, иногда — мужчин. Они редко умирали, чаще просто оставались пустыми, как разграбленная наемниками провинция. Кисе видел такие: яблони ломятся от плодов, пшеница лежит под тяжестью перезревших колосьев, а жизни нет. Только сгоревшие деревни и непохороненные трупы. Хуже бывало только после чумы.

Кисе забавляло то, как смертные режут друг друга, сокращая свой и без того короткий век. Тогда все казалось забавным. С какой охотой отдавались ему женщины, знавшие, что смерть караулит на каждом углу! Одна умирала от чахотки — и как она целовалась…

— Да сколько можно, — простонал Кисе, перевернулся на живот и с раздражением плюхнул на затылок подушку. Он столько лет не вспоминал.

Неумелая магия и Аомине Дайки разбудили в нем демона и, что было неожиданно и очень плохо, Кисе вдруг отчетливо понял — ему это не нравится.

Мир смертных отталкивает демонов, а Кисе слишком привык быть его частью.

Утром, разбитый и злой, он все-таки решил ехать в университет, но в этот раз все было не так. В ванной, чистя зубы, Кисе увидел отразившуюся в зеркале мерцающую красноту глаз. Сэндвичи в холодильнике аппетита не вызвали. Кожа стала неприятно чувствительной. В метро вокруг него образовалось пустое пространство.

Сначала.

Потом к нему протолкалась невысокая серьезная девушка в очках и встала, почти прижавшись к его бедру. Ее сотрясала крупная дрожь. Потом еще одна — с остекленевшими, широко раскрытыми глазами — схватила его за руку, пришлось вырывать.

На сиденьях увлеченно целовались парочки — Кисе мог бы поспорить, что до этого они не были знакомы. Толстый немолодой мужчина вытирал пот с лысины, не отрывая взгляда от груди стоявшей рядом школьницы.

Фриковатого вида парень с зелеными волосами и проколотой бровью бросил на Кисе неодобрительный взгляд и даже легонько постучал по выбритому виску. Черт.

Кисе почти покраснел, чувствуя, что выглядит идиотом. Ну, или слабаком, который не может справится с собственной силой. Каппа, прижившийся среди людей, в ловушку похоти не попал, но вряд ли ему было приятно ловить отголоски бушевавшей в вагоне магии.

Пришлось выскочить на ближайшей остановке и ждать следующего поезда. Как раз было время успокоиться и выпить дрянного кофе из автомата.

В университет он, конечно, опоздал. До следующей лекции оставался час, и Кисе ушел дожидаться ее в крошечный сквер между корпусами — там всегда можно было неплохо устроиться на скамейке или прямо на траве, найти компанию и даже поспать.

Не жалея джинсов, Кисе уселся на траву под развесистым кленом и достал телефон. Он уже два дня не отвечал на сообщения, на мониторе тревожно горела цифра «двадцать четыре» и прямо на глазах она сменилась на «двадцать пять». Отлично, будет на что отвлечься.

Кисе в совершенстве постиг важнейшее искусство современности — отвечать на пространные сообщения смайликами, не обидев адресата.

Примерно на десятом смайлике Кисе понял, что план провалился. Мысли то и дело возвращались к Аомине, к неприятной поездке в метро, к проснувшейся сущности — чтоб ее!

— Эй, Кисе! У тебя что-то случилось?

Касамацу, сдвинув брови, стоял прямо над ним и явно собирался отчитывать за прогул. Или это от беспокойства?

— Нет! Ты с чего взял? Привет, Касамацу-семпай.

— Привет. Еще немного, блин, и у тебя мысли побегут по лбу красной строкой. Если ничего не случилось, то о чем ты так задумался?

— О том, что высокоорганизованное существо всегда будет пугать перспектива вернуться к примитивному состоянию, — сказал Кисе и, перехватив недоуменный взгляд Касамацу, вздохнул. — Скоро зачет по философии.

— Ясно. — Касамацу вдруг неловко переступил ногами и даже оглянулся. Теперь он выглядел слегка растерянным. — Пошли, у нас следующая пара общая. Блин!

Последнее относилось уже не к Кисе, а к парочке, сладко целующейся на скамейке. Еще одна обжималась за соседним кленом, и, кажется, это были девчонки.

— П-пойдем скорей, — Касамацу уставился в асфальт, будто там ему показывали захватывающее кино. Вот ему, пожалуй, было бы полезно немного раскрепоститься, пусть и с помощью так не к месту проснувшейся магии.

Инкуб дружит с девственником, какая ирония судьбы.

Кисе потащился за Касамацу в корпус, даже немного развеселившись. Можно биться об заклад, если не прогулять и следующие две пары, а потом еще заглянуть с Касамацу в библиотеку — тот точно кому-нибудь признается, и дружить Кисе будет уже не с девственником.

* * *

Вечером Кисе изнывал от нетерпения, а потом все-таки сорвался раньше полуночи, рискуя столкнуться с неспящим — в пятничный вечер! — Аомине Дайки. Может, его и дома не будет, подумал Кисе и закрыл глаза.

Перемещения похожи на вихрь, который сначала до боли скручивает тело, а потом ты сам становишься вихрем — огненным. Кисе никогда не видел себя со стороны, но, наверное, это было красиво.

В последнее время Кисе предпочитал мотоцикл и метро.

Вихрь отступал так же, как появлялся — с болью, но она никогда не стоила внимания. Когда-то Кисе было так больно, что он стал сильнее адских мук, только так и появляются демоны. С тех пор любая боль казалась всего лишь эхом той, изначальной.

А вот разочарование он знавал редко. Оно оседало в груди неприятным холодком, и Кисе, поморщившись, прошелся по пустой и темной комнате, пережидая, когда он рассеется.

Если бы знать, в каком клубе пропадает Аомине Дайки, он бы нашел его там, и…

Кисе еле слышно застонал — все вокруг пахло Аомине, и от этого кружилась голова. Он рухнул на кровать, растянувшись поперек матраса, и уставился в потолок. Аомине наверняка дрочил, глядя на растрескавшуюся белую краску. Или на стену: грудастые красотки с плакатов зовуще смотрели на Кисе, и захотелось показать им язык.

На фоне красоток плакат с чернокожим баскетболистом выглядел так же нелепо, как шампанское на утреннике в детском саду. Или, наоборот, кока-кола на императорском званом ужине.

Аомине Дайки любит баскетбол и красоток, и Кисе это нравилось. Он тоже их любил.

Кисе вздохнул, потянул на себя подушку, вдыхая особенный, чувственный запах — такой попадается редко, слишком много всего должно совпасть, чтобы так тянуло к человеку. Наверняка, все великие истории любви начинались с запаха, а не взгляда.

Кисе подумал, что не знает, какого цвета глаза у Аомине Дайки, и прикусил подушку зубами. В низу живота томительно и сладко тлело желание, готовое вспыхнуть от малейшей искры.

От игры воображения, от улыбки плакатной красотки. От звука поворачивающегося в замке ключа.

Кисе подскочил, прислушиваясь.

— Бли-ин, да что это за хрень, — сказал голос в прихожей, и мурашки даже не побежали — проскакали диким галопом по коже. Теперь Кисе был уверен, что великая любовь может начаться с голоса.

А уж кончить от него — как нечего делать.

Около входной двери что-то упало, и Аомине снова выругался. Кажется, что-то обрушилось с вешалки, то ли ему на ногу, то ли прямо на голову. Кисе тенью скользнул к залившейся светом прихожей, и замер, рассматривая высокую темную фигуру. Аомине Дайки выглядел демоном — таким, как их показывают в американских сериалах, и уж куда больше Кисе. Смуглая гладкая кожа, иссиня-черные волосы, мятая футболка неопределенно-серого цвета — и синие глаза.

Все-таки взгляд. Любовь определенно начинается со взгляда — для смертных.

Демоны в ней не специалисты. Их стихия — примитивные животные страсти.

Аомине недовольно поморщился, обводя взглядом прихожую, и легко тряхнул головой, будто прогоняя наваждение.

Даже жаль, что он не видит Кисе.

Двигался Аомине с той ленивой уверенностью, которая свойственна людям, хорошо владеющим своим телом. Мяч, о который Кисе споткнулся в первый раз, он явно использовал по назначению и часто — таким бицепсам можно было бы позавидовать.

Кисе невольно улыбнулся, проведя ладонью по собственному предплечью, и тут же забыл о сравнениях: Аомине, небрежно бросив полупустой рюкзак на пол, зашагал прямо в ванную. Футболку он снял на ходу, бросил на рюкзак, не оборачиваясь, и теплая ткань ударилась о грудь Кисе — он еле удержался, чтобы не схватить и не прижать ее к лицу.

Грязную, пахнущую потом футболку.

Кисе с сожалением переступил через упавшую тряпкой ткань, не собираясь отставать от Аомине. Сильная, с четко очерченными мышцами спина гипнотизировала, Кисе даже облизал пересохшие губы, не в силах оторвать взгляда.

И, ангелы его побери, лучше спины была только задница.

Аомине разделся, зевая и расслабленно стаскивая джинсы вместе с трусами, глянул мимоходом в зеркало и зашел в душевую кабинку. К счастью для Кисе, стенка в ней была только одна.

На это стоило посмотреть.

Вода потоком стекала по спине Аомине и струилась между поджарыми ягодицами, маслянисто поблескивая на ямочках — будто на пояснице легким нажатием пальцев оставили следы, когда лепили совершенную скульптуру.

Кисе видел много таких, мраморных, бронзовых и вытесанных из грубого камня, но они ни в какое сравнение не шли с горячим живым — и таким близким — телом.

Аомине фыркнул, подставляя лицо бьющим струям, и повернулся, позволяя Кисе увидеть себя спереди. Неплохо.

Дьявол, да просто отлично.

Аомине неторопливо растирал руками мыльную пену — когда он задевал сосок, у Кисе внутри все остро и сладко сжималось, — и спускался все ниже. Каждый сантиметр «ниже» стоил Кисе подавленного стона, но когда скользкий кулак сжался вокруг члена, сдержаться было невозможно. Шум воды поглотил короткий звук — и Кисе тут же прикусил зубами костяшки пальцев.

Боль отрезвила, но Аомине, расставивший ноги и уже пару раз проведший по члену кулаком, словно что-то почувствовал. Протер лоб от капавшей воды, подозрительно огляделся, и Кисе подумал, что такое бывает в фильмах ужасов.

Душ, обнаженная жертва и маньяк.

Сексуальный.

Кисе зажмурился, пережидая, когда волна возбуждения откатит и станет чуть легче. Но сейчас горячая тяжелая волна накрывала его даже от звука падающей на тело воды, от близости чужого тела, неторопливых движений и собственного воображения.

— Блин.

Кисе распахнул глаза и увидел, как Аомине, недовольно хмурясь, закрывает воду. Дрочить он явно передумал, и это почти спасло Кисе от того, чтобы кончить прямо в штаны.

Если бы только Аомине не потянулся за полотенцем, почти упершись плечом в плечо Кисе…

— Да что такое! — Аомине наклонился за оброненным полотенцем, но в голосе его было больше тревоги, чем раздражения. Кисе часто дышал, зажимая ладонью рот. Невыносимо хотелось съехать по стене на пол, усесться, пережидая темное, сладкое послеоргазменное марево, но определенно, это было бы не слишком умно.

Кисе вообще чувствовал себя последним идиотом.

Инкуб, который кончил, как смертный мальчишка, подсматривая за ничего не подозревающим человеком.

Как хорошо, что в аду нет строгой отчетности и никто не пишет рапорты и объяснительные, думал Кисе уже дома, бросая в стиральную машину грязные трусы. Иначе бы он стал посмешищем для всех кругов, от первого до последнего, и даже грешники хихикали бы сквозь боль и показывали на него пальцем.

Позор, решил Кисе, и проспал до утра крепким сном удовлетворенного демона.

* * *

Разбудил его звонок Касамацу, звавшего поиграть вечером в стритбол. Кисе согласился, конечно, — когда он отказывался погонять мяч? — но без особого воодушевления.

На часах было десять, но Кисе чувствовал себя невыспавшимся и разбитым. Серое, как тучи за окном, настроение было непривычным и, может, оттого особенно тягостным.

Кисе чувствовал — да что там «чувствовал», все было очевидно! — что вляпался по полной.

Кофе оставалось совсем мало, надо будет съездить в супермаркет, думал Кисе, пока кофемашина мерно гудела, а в тостере поджаривался хлеб. К японским завтракам и бесконечному рису он так и не привык, вернее, ленился готовить — зачем?

Кисе всегда предпочитал легкие пути.

В стекло застучал дождь, и Кисе стало совсем не по себе. Даже это было неправильно — сезон дождей давно закончился, он и забыл, куда сунул зонт.

Неправильные вещи мешали Кисе, с ними жизнь была как кофе, но только растворимый.

Прихватив с собой чашку — от запаха в голове прояснялось, но радостнее не становилось, — Кисе прошелся по квартире, настраиваясь на то, чтобы подумать. Слишком резко все пошло под откос.

— Дело в магии, — сказал Кисе сам себе и сделал глоток обжигающего кофе. — Девчонка напортачила.

Что-то она напутала в ритуале, связала не те нити, оборвала не те связи. Кисе не должен был так скоро и сильно вестись на смертного, всегда было наоборот — вызов действовал на человека, опутывал его, а демон… Что демон. Он просто пользовался готовой добычей.

Бери и не чувствуй, не сомневался Кисе, наслаждайся и не забивай голову пустяками.

Он инкуб, у него по определению чувств, как у кофемашины.

Кисе сел на диван, поставил чашку на пол и потянулся за телефоном. Если дождь зарядит до конца дня, лучше им с Касамацу и остальными встретиться не на площадке, а в зале — вечером все равно тренировок нет, там будет свободно.

Касамацу. Черт.

Так и не нажав на вызов, Кисе замер, уставившись в слепую черноту выключенного телевизора. Кофемашины, если подумать, еще и не дружат. Если считать дружбу чувством, а Касамацу — другом…

Мысли застопорились, причем потому — Кисе не мог скрыть от себя правду, — что из-за них вся привычная картина мира переворачивалась с ног на голову. Где луна, где ее отражение…

В голову лезла какая-то ерунда, и Кисе, отбросив телефон, улегся на диван. Кофе остывал, но двигаться не хотелось.

Кисе нужен был план.

— Не нужно паниковать, это пункт а, — сказал Кисе потолку. Тот наверняка не услышал. — Нужно убедиться, что это… это неправильное. Пункт бэ. Еще ночь… Две. Две ночи. Если отпустит, то и хрен с ним. Если… Пункт вэ — девчонка. Наверняка она где-то ошиблась. Пункт гэ — исправить ошибку.

И жить дальше легко и беззаботно.

Отличный план.

Кисе всей своей прожженной демонической шкурой ощущал, что он на грани провала.

* * *

Так бывает, когда перемены, от которых не знаешь чего ждать, неотвратимо наступают, а у тебя все и без них было замечательно. А они наступают. Наступили.

Кисе маялся, не находил себе места и делал вид, что ничего не происходит. Ходил по университету, окруженный толпой девчонок, и получил пару тумаков от Касамацу — слишком разошелся, буркнул тот, оттаскивая его от красоток. В тот момент Кисе почувствовал облегчение и разочарование одновременно.

Он думал, что сильнее.

Вечером, отвязавшись от компании однокурсников, Кисе пошел к старому храму — маленький и невзрачный, он прятался на окраине парка среди зарослей ив и выглядел заброшенным. Священник появлялся в нем редко, и казался таким же старым, как его храм.

На самом деле он был старше. И, главное, ничего не имел против других демонов, приходивших к источнику силы, даже не-японских. Правда, при первой встрече он довольно грубо ткнул Кисе корявым пальцем в грудь и оскорбительно заметил, что у христиан нет никакого воображения, особенно когда дело касается плотских утех.

Нет, у Кисе было, чем ему возразить, причем делом и во всех позах. Его даже не смущали морщины и лысина — только глупость этого занятия.

Блин, каким мудрым он тогда себе казался!

Кисе лежал на деревянных мостках над заросшим тиной прудом и смотрел на крутые изгибы крыши, извивавшейся драконом на фоне ясно-синего неба. Сила текла вдоль изогнутых краев, ее можно было ухватить из воздуха — пальцами, на которых проступили золотые линии, похожие на кровеносные сосуды.

Старик-демон, а может, бог, нашел себе отличное место, но вот Кисе, кажется, что-то потерял.

К Аомине он отправился именно с таким чувством.

* * *

Знакомая комната был темной и все такой же захламленной, но Кисе уже приноровился: легко обогнул стоявший посередине стул, переступил через кроссовок и стал около кровати, поставив на нее колено. Даже руки в карманы сунул, будто позируя для камеры.

Жаль, Аомине его не видел.

Спал.

— Сукин ты сын, — с чувством сказал Кисе причине всех своих тревог и стащил с себя пиджак.

— Я тебя не знаю, но уже ненавижу, — заявил он, расстегивая молнию на джинсах.

— Не-на-ви-жу, — с какой-то детской обидой протянул Кисе и лег рядом с Аомине. Тот даже не пошевелился.

Кисе замер, прислушиваясь к нахлынувшим ощущениям: горячее сильное тело совсем близко, ровное дыхание, из-за которого волоски на руках встают дыбом, запах хвойного шампуня, мешающийся с собственным запахом Аомине. Все это делает Кисе расслабленным и тяжелым, как будто возбуждение имеет вес.

Три килограмма похоти на четыре — страсти.

Кисе вытянулся во весь рост, больше занятый реакциями своего тела, чем спящим Аомине. Наверное, поэтому он упустил момент, когда тот потянулся к нему, кончиками пальцев задев бедро, — и легкое касание отозвалось бурей внутри.

Из головы вдруг вылетело все то, что мешало Кисе последние дни, стало неважным и далеким, как луна в небе. Какое ему дело до луны?

Кисе протянул руку, перехватывая ладонь Аомине, и их пальцы сплелись — Аомине сжал свои с неожиданной силой, будто пытаясь поймать и удержать добычу.

Кто тут еще добыча?

Кисе прижался к груди Аомине — стук чужого сердца вдруг ударил в голову, словно гипнотизирующий ритм клубной музыки — и жадно тронул губами приоткрытый рот Аомине. Поцелуй был неглубоким, мягким, больше похожим на ласку, но Аомине чуть слышно застонал.

Одеяло упало на пол — Кисе спихнул его ногой, нависая над Аомине, — и теперь ничего не мешало трогать гладкую кожу, чувствуя ладонью, как перекатываются под ней мускулы. Аомине оживал — магия заставляла его, спящего, ничего не понимающего, тянуться за прикосновениями и отзываться на ласки.

Кисе мешали только закрытые глаза, но разве это важно?

Он легко поцеловал тонкое веко — сначала одно, потом другое — и, не в силах оторваться, цепочкой коротких поцелуев прошелся по щеке и виску, на котором бешено билась крошечная жилка. Ее Кисе поцеловал с особенным наслаждением.

Аомине снова застонал, на это раз громче, и требовательно потянул Кисе на себя, и тот не выдержал, упал прямо на жесткую грудь.

Откуда в нем столько силы?

Кисе жарко выдохнул, когда Аомине перевернулся вместе с ним, и теперь Кисе оказался снизу, прижатый тяжелым телом. Так тоже было хорошо.

В голове стучал подцепленный то ли в клубе, то ли от сердца Аомине ритм, и нужно было просто целоваться, трогать, обхватывать руками и ногами, выгибаясь, превращая нежность в схватку и снова — в осторожное, почти робкое объятие.

Кисе смутно понимал, что делает. Вернее, что делает, он понимал очень хорошо, тело само знало, что и как, подчиняясь инстинктам и опыту — тысячелетия не прошли даром.

Но вот все остальное...

Кисе застонал, чувствуя, как жар, идущий изнутри, плавит и гнет его, как восковую свечу, в руках Аомине. Желание захлестывало, рвало все связи с реальностью, и время рвалось вместе с ними — Кисе то проваливался в черную дыру, то обнаруживал себя целующимся с Аомине, сползающим ниже и ниже — губы вели влажную дорожку по соленой от пота груди. Аомине дернулся и застонал, длинно и сладко, когда Кисе прикусил зубами маленький коричневый сосок.

— Еще! — отчетливо сказал Аомине, и Кисе замер. Так не должно было быть. Сон, которым он опутывал жертву, лишал ее воли и слов.

— Еще!

И черт с ним.

Кисе послушно провел языком по другому соску, а потом — терпение заканчивалось быстрее, как тает в пламени воск, — сел у бедер Аомине, заставляя того раздвинуть ноги. На фоне налитого кровью члена его пальцы казались совсем белыми.

Золото куда-то пропало, но какое это имело значение?

Кисе наклонился и осторожно взял в рот сочащуюся смазкой головку, пробуя ее на вкус. Аомине вздрогнул всем телом и вскинул бедра, страдальчески что-то всхлипнув — как будто бы Кисе нуждался в просьбах.

Как будто бы он сам не стонал — жадно и глухо — беря член в рот, целиком, до самого горла.

Время снова взбесилось — накрывало темнотой, рассыпало секунды, крало минуты, и Кисе терялся в нем и в криках Аомине. Слизывал с губ солоноватую сперму и снова приникал к ждущему телу, терялся еще безнадежнее — до утра.

В Токио нет петухов, и Кисе ушел, когда солнце уже порядком поднялось над горизонтом.

Аомине спал.

* * *

Ближе к вечеру Кисе забил в поиск «Аомине Дайки» и мрачно уставился в монитор. Не так уж много результатов, и основные — на спортивных сайтах.

Кисе выбрал первый попавшийся и шумно выдохнул, разглядывая, как Аомине в черно-красной форме делает данк на огромной, занимавшей пол-монитора фотографии. Сверху крупным шрифтом был набран заголовок: «Победители университетского чемпионата!».

Победители, значит.

Судя по дате, победу команда Аомине одержала примерно тогда, когда шебутной девчонке пришло в голову мстить ему с помощью магии. Нестандартный, мать его, подход.

У Аомине — четыре фола за игру, пятьдесят семь результативных бросков — тоже.

Кисе пробежал взглядом статью и добрался до самого интересного — комментариев. Их было немного, в основном, поздравления от болельщиков, но парочка оправдали ожидания: «Аомине Дайки — мудак!» сообщала некая Коко-тян, и «Чтоб это была твоя последняя победа!» желал человек с ником из одних цифр.

Вряд ли Аомине отличался легким и покладистым характером.

Кисе задумчиво покрутил колесико мышки, разглядывая смуглую, блестящую от пота руку с бугрящимися мускулами — Аомине буквально вколачивал мяч в корзину — и напряженное лицо. То ли радостное, то ли злое, Кисе никак не мог понять.

А синие глаза — это красиво.

Аомине учился в университете Кэйо, до него добираться было чуть дальше, чем до университета Кисе и по совсем другой линии метро. Часы показывали половину четвертого, час пик еще не начался…

Да кого Кисе обманывает? Он бы поехал и в самое загруженное вечернее время в вагоне, набитом усталыми потными клерками в деловых костюмах. Слишком уж зудело в нем желание посмотреть, как там Аомине после прошлой ночи.

Сам Кисе одновременно чувствовал себя подавленным и удовлетворенным. Удовлетворения, пожалуй, было чуть больше, но ставшая привычной в последние дня растерянность никак не уходила, и Кисе едва заметно хмурился, выискивая на сайте университета сначала расписание тренировок баскетбольного клуба, а потом карту — не хотелось шататься по огромной территории и выспрашивать, где тут спортзал. Кисе хотел посмотреть, а не привлекать внимание.

Нужный корпус нашелся удивительно легко, хотя Кисе, в принципе, и не страдал географическим кретинизмом. Вот дуростью страдал, честно признался он себе, останавливаясь и рассматривая немаленьких размеров здание — в Кэйо много денег вкладывали в спорт, наверняка, и спортивных стипендий не жалели. Скорее всего, Аомине получал такую — впечатление отличника учебы он не производил.

Хотя какая разница?

Кисе оглянулся — около спортивного корпуса толкалось много народа, так что внимания он не привлекал, и с самым беззаботным видом вошел в здание. Ему снова повезло — залов было всего два, и зрителей в них пускали. Заглянув в первый — через натянутую сетку там как раз переругивались два высоченных волейболиста, — Кисе направился во второй, и как раз вовремя.

— Что с тобой сегодня творится, а? — Вместо «а» мускулистый парень с мячом в руке явно хотел сказать что-то нецензурное, но присутствие тренера мешало. Тренер, впрочем, тоже недовольно жевал ртом, будто тоже хотел высказаться и тоже не слишком прилично.

Аомине Дайки было наплевать.

Кисе почувствовал, как чаще забилось сердце, и нахмурился. Чертов Аомине Дайки, и тут он виноват.

И точно, «чертов». По крайней мере, пока не кончится заклятие.

— Ты в курсе, что баскет — командная игра, а? — И снова подразумевающая гораздо большее «а».

Аомине лениво почесал подбородок, а потом еще и пренебрежительно пожал плечами:

— Я не виноват, что сегодня все копаются, как будто мяч в первый раз увидели.

— Это ты прешься куда-то, словно у нас тут финал чемпионата, — осуждающе сказал кто-то из «копающейся» команды. — Может, тебе пару кругов по стадиону навернуть, чтобы сбросить энергию?

Это как, подумал Кисе, перегнувшись через перила, какая энергия? После ночи с инкубом?!

Аомине и в самом деле выглядел удивительно бодрым, даже стоять спокойно не мог: перекатывался с носка на пятку, постукивал пальцами по бедру. Форма ему шла. Кисе даже разглядел темное пятно на плече — засос, который сам же ему поставил.

Аомине нисколько его не смущался.

— Мы бегать будем или играть? — спросил он и потянулся за мячом. Мускулистый отдал его без разговоров, хотя и недовольно цокнул языком. — Не знаю, что хуже, когда ты спишь на ходу, или когда вот такой… Что с тобой происходит, блин?

— Я знаю, что с ним, — крикнул кто-то из игроков. — Ему наконец кто-то дал!

Парни на площадке заржали, и только тренер закатил глаза и предостерегающе показал кулак шутнику.

В каждой штуке, подумал Кисе, есть крупица истины, но в этот раз ее там не было вообще. Не должно было быть.

— Иди ты в жопу, семпай, — улыбаясь, откликнулся Аомине, и эта улыбка заставила Кисе отойти от перил. В животе заныло от тревоги и неправильности всего, особенно этой довольной ухмылки.

Аомине надо бы почитать древние трактаты о том, как положено себя чувствовать жертвам инкубов.

— Точно, кто-то дал. — В общем ржаче Кисе не услышал, что ответил Аомине, но почему-то тоже улыбнулся.

Потом, когда тренировку все-таки возобновили, ему уже было не до веселья. Он смотрел на Аомине Дайки и не мог оторвать взгляда, выхватывая из общей картины только его, его движения — быстрые, в невозможном ритме, странно-бесформенные, будто он не подчинялся законам физики.

Не подчинялся же он законам магии.

Кисе даже прикусил костяшки пальцев, наблюдая четкий, без единой ошибки проход к кольцу и данк — кольцо только скрипнуло, когда Аомине на нем повис.

— Оторвешь! — крикнул тренер, погрозив ему кулаком. — Ты почти сфолил, когда вел мяч, в игре это может быть проблемой.

— Не будет, — пообещал Аомине и разжал руки, легко спрыгнув на вытертый пол.

Игра. Кисе хотел с ним сыграть.

Он ушел, только когда команда направилась в раздевалку, переговариваясь и похлопывая друг друга по потным спинам. Аомине на ходу стаскивал с себя футболку, и Кисе пришлось напрячь волю, чтобы отвести глаза от смуглой спины.

На душе по-прежнему было неспокойно.

И удивительно хорошо.



Ночью — душной, тяжелый воздух застревал в горле, — Кисе стоял у знакомой кровати и рассматривал Аомине так, словно видел его в первый раз. Он не стал погружать его в глубокий сон, рисковал то ли из-за подспудного желания трахаться не с телом, а с человеком, то ли…

Кисе не смог придумать другой причины.

Аомине лежал на животе, в одних низко сползших трусах, положив одну руку под подушку. В лунном свете его кожа казалось совсем темной, и белые простыни это только подчеркивали. Хотелось дотронуться до нее, очертить линию позвоночника, скользнуть пальцами в короткие волосы на затылке — Кисе уже знал, что от такой ласки Аомине теряется и стонет, а волосы на его руках встают дыбом.

У Кисе, чего скрывать, тоже.

Нужно просто трахнуть его, думал Кисе, медленно стаскивая с себя влажную от пота футболку, и все пройдет. Еще прошлой ночью надо было, а не довольствоваться возней и простой дрочкой. Это в сказках заклятия снимаются поцелуями, а он, как-никак, инкуб. Демон тьмы. Ужас ночи. Кошмар девственниц и их же сладостный сон.

Раздевшись, Кисе сел на край кровати, и Аомине пробормотал что-то во сне. Что будет, если он проснется? Закричит? Испугается? Полезет в драку?

Захочет продолжить?

Кисе криво улыбнулся и провел ладонью над темноволосой головой — пальцы на мгновение вспыхнули золотом, и Аомине задышал ровнее и глубже.

А Кисе нагнулся и поцеловал его в затылок.

Сегодня придется быть хладнокровным, думать не об удовольствии, а о деле — как бы смешно это не звучало. Кисе даже хмыкнул.

А потом потерся лбом о жесткие волосы, ловя терпкий, дурманящий запах, от которого в животе становилось тепло и щекотно.

Сегодня Кисе не торопился, не бросался в страсть с головой, как грешник в адское пламя. Он медленно провел языком по выступающему у основания шеи позвонку, поцеловал выступающую лопатку — Аомине мелко задрожал и снова что-то забормотал.

Кисе передалась эта дрожь, ноги и руки вдруг стали слабыми, и он осторожно лег на Аомине, стараясь прижаться как можно сильнее. Тот словно оказался в клетке — Кисе был такой клеткой, обнимал его, опутывая собой и магией.

Аомине еле слышно застонал, расслабленное тело напряглось и снова стало мягким и податливым. Не удержавшись, Кисе снова стал его целовать — чуть колючую щеку, ухо, шею с бешено бьющимся пульсом, мощное плечо.

Он бы мог провести так полночи. Или по-другому — самому лежать, распластавшись по кровати, и чтобы Аомине горячими руками гладил его спину и целовал, целовал…

Кисе прикусил губу — он так явно представил это, что почти почувствовал на коже поцелуи.

Дело. Надо помнить о деле.

Кисе с трудом сел, покачнувшись. В голове был туман и острое, ненужное сожаление. А вот что было действительно нужно, так это смазка.

Он свесился с кровати, упираясь в поясницу Аомине, и чуть не упал, заодно потянув за собой Аомине. Кое-как удержав равновесие, он дотянулся до брошенной на пол одежды и отыскал флакон в кармане. В аптеке молоденькая продавщица покраснела, упаковывая покупку, пришлось ей подмигнуть для поднятия настроения.

Отличная смазка, блин. С клубничным ароматом — Кисе почему-то это очень веселило.

Чтобы стянуть трусы с упругой задницы — Кисе еще и вцепился в нее пятерней, не в силах удержаться, помял, наслаждаясь упругостью и гладкостью кожи, — пришлось привстать. Аомине тут же задергался, будто что-то понял, и Кисе ласково погладил его по спине, как успокаивал бы норовистого зверя.

Этого зверя он хотел.

Выдавливая смазку на подрагивающие пальцы, Кисе чуть не пролил половину мимо — он совсем потерялся в обуревающем его желании, мир кружился, шатался и переворачивался с ног на голову.

Аомине стонал, когда прохладная смазка текла между его ягодиц.

И выталкивал их вверх, навстречу пальцам Кисе, осторожно входивших в узкую дырку.

Кисе сам стонал — от нетерпения и скручивающейся в паху пружины, напряжение которой требовало немедленной разрядки. Это было так… по-человечески.

Кажется, это мысль стала последней из тех, что заслуживали такого названия. Потом мыслей не было.

Движения, рывки, толчки, прикушенная соленая от пота кожа.

Стекающая на простыни смазка и сперма.

Ускользающее удовлетворение — Кисе было мало, мало!

Задыхаясь, он снова обнимал Аомине, переворачивался вместе с ним, чуть не падая с кровати, оцепенело смотрел в синие глаза, слишком осмысленные для спящего.

Сам размазывал смазку по его члену — ненатуральный запах клубники тяжело оседал в легких, Кисе нечем было дышать. Из-за поцелуев и сгустившегося в воздухе жара. Из-за вспышек наслаждения — он чуть не закричал, усаживаясь на член Аомине.

Медленно, медленно. Каждый сантиметр — еще один стон. Каждый толчок — вскрик.

Клубника и жара.

Человек и демон.

Аомине и Кисе.

* * *

Утро было солнечным и ясным, и Кисе определенно не должен был встречать его в квартире Аомине.

И тем более, не должен был лежать, придавленный тяжелой рукой, с ногой, заброшенной на чужое бедро, чувствуя горячее сонное дыхание на своей шее.

Ад и всего его демоны! Включая, блин, самого Кисе!

Кисе тоскливо застонал и тут же зажал рот ладонью, покосившись на Аомине. Тот сладко спал — совершенно обычным сном — и даже во нем выглядел здоровым и полным сил.

Человеку после ночи с инкубом полагалось выглядеть немного не так.

А инкубу полагалось равнодушно исчезнуть, а не тянуть время, валяясь в объятиях жертвы.

Солнце настойчиво рвалось в комнату через небрежно задернутые шторы — одна была подоткнута стопкой журналов и парой книг, вторая вот-вот грозила свалиться. Кисе, прищурившись, осмотрелся, потом снова повернулся к Аомине Дайки. На него глядеть было куда интересней.

Просто захватывающе.

На смуглой щеке пробивалась щетина, губы чуть потрескались — в левом уголке засохла капля крови. Ресницы, неожиданно длинные, выгорели на кончиках до рыжины. На ухе розовел след от укуса.

Кисе представил, как Аомине открывает глаза и смотрит на него, и сердце пропустило удар.

Надо было уходить.

Он осторожно подвинулся, стараясь выскользнуть из-под руки, и Аомине вдруг нахмурился, пробормотал что-то невнятное. Еще и губы скривил недовольно.

И прижал Кисе к себе.

Наверное, не надо было рисковать — немного магии, и Аомине бы беспробудно уснул на ближайший час — но Кисе не стал ничего делать. Невесомо погладил горячую кожу — от запястья к локтю — и еще осторожнее отстранился, устроив расслабленную руку на скомканном одеяле. Кажется, Аомине не заметил подмены.

Утруждать себя одеванием Кисе тоже не стал. Подхватил одежду, сунул ноги в разношенные кроссовки, огляделся — вроде ничего не забыл — и ушел.

Грудь и плечо все еще горели там, где его обнимал Аомине.

@темы: Фанфик, The Rainbow World. Другие миры, День правила 34, Touou Team, Ксено!AU

---

Kirisaki Daiichi Team, два арта, хэндмейд, G

[Kirisaki Daiichi Team]

Название: Cuatro Espada
Автор:  Kirisaki Daiichi Team
Форма: арт
Сеттинг: День правила 34 - Ксенофилия!AУ | Винг!AУ
Пейринг/Персонажи: Киёши Теппей/Ханамия Макото
Категория: слэш
Жанр: драма, тлен, бзхднст
Исходник: Bleach. Том 41. Глава 354. Сердце
Рейтинг: G
Примечания: условный кроссовер с Бличом, полноразмер откроется по клику в новой вкладке

Название: Сильная и независимая
Автор:  Kirisaki Daiichi Team
Форма: арт
Сеттинг: День правила 34 - Гендерсвап | Зоо!AУ
Пейринг/Персонажи: Киёши Теппей/фем!Ханамия Макото, коты!Кирисаки Дайичи
Категория: гет
Жанр: флафф
Рейтинг: G
Краткое содержание: День за днём, сильная и независимая женщина Ханамия Макото отказывает своему настойчивому поклоннику. От этого затяжного флирта уже устали даже её коты.
Предупреждения: гендерсвитч
Примечания: полноразмер откроется по клику в новой вкладке

Название: Корзинка с котёнком
Автор:  Kirisaki Daiichi Team
Фотограф:  Kirisaki Daiichi Team
Форма: хэндмейд
Сеттинг: День правила 34 - Ксенофилия!AУ
Пейринг/Персонажи: Ханамия Макото
Рейтинг: G
Количество: 4
Примечания: полноразмер откроется по клику в новой вкладке

@темы: Хэндмейд, Арт, Гендерсвап, Зоо!AU, The Rainbow World. Другие миры, День правила 34, Kirisaki Daiichi Team, Ксено!AU, Винг!AU

---

Kirisaki Daiichi Team, «Прикладная демонология», NC-17

[Kirisaki Daiichi Team]

Название: Прикладная демонология
Автор:  Kirisaki Daiichi Team
Бета:  Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День правила 34 - Ксенофилия!АУ
Размер: 5030 слов
Пейринг/Персонажи: фем!Ямазаки Хироши/фем!Хара Казуя, демон!Фурухаши Коджиро/фем!Ямазаки Хироши, фем!Ханамия Макото, кот!Сето Кентаро, кот!Мацумото Ицуки, подразумевается демон!Фурухаши Коджиро/фем!Ханамия Макото
Категория: гет, фэмслэш
Жанр: PWP, хентай
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Каждая ведьма, желающая вкусить высшей магии, должна пройти малоприятное испытание.
Примечание/Предупреждения: гендерсвитч, ксенофилия, тентакли, дефлорация; отсылки к аниме "Служба доставки Кики"

Хироши и Казуя валялись на деревянной крыше старого амбара. День был жаркий для ранней весны, солнце так и пекло, Хироши сняла кофточку, оставшись голой по пояс, и пробормотала солнцезащитное заклинание. Казуя немедленно нацелилась фотографировать ее, Хироши пяткой выбила у нее телефон, и некоторое время они боролись под возмущенные вопли Ицуки, толстого серого кота Казуи.

Хироши победила, навалившись сверху и прижав руки Казуи за головой.

– Сдаешься? – воинственно выкрикнула она, чуть задыхаясь от возни.

– Сдаюсь, – Казуя подмигнула и, приподняв голову, лизнула ее сосок. – Классная у тебя грудь. В веснушках вся. Красиво.

– Да я вообще вся в веснушках, – с притворным раздражением заметила Хироши и подвинулась, прижавшись бедрами к бедрам Казуи, наклонилась пониже, предоставляя для облизывания оба соска.

Казуя с энтузиазмом принялась лизать, посасывать и покусывать. Хироши тихо застонала, приподняла бедра, запустила руку Казуе под юбку.

Ицуки подошел ближе, клацая давно не стриженными когтями по кровле.

– Спустились бы хоть, – недовольно мяукнул он. – Задки себе занозите.

Казуя метко пихнула его ногой. Ицуки едва не съехал вниз. Вцепился всеми когтями в кровлю, коротко зашипел и убрался на другую сторону крыши, где давно уже спал беспробудным сном фамильяр Хироши – черный, вечно взъерошенный кот Сето.

Хироши гладила пальцами мягкий бугорок сквозь влажную ткань трусиков, надавливала, намекая на проникновение. Казуя подавалась навстречу, ерзала, ахая и не забывая ласкать Хироши грудь.

Они перекатились на бок, Казуя забросила ногу Хироши на бедро. Та сдвинула ткань в сторону и водила ребром ладони между горячих мокрых лепестков, потом сунула два пальца внутрь, а свободной рукой задрала на Казуе маечку и припала губами к ее молочно-белой, крупной груди с темным соском.

Казуя сладко вскрикнула, крутанула бедрами, задергалась у Хироши на пальцах.

— Еще, еще, Хиро-тян, еще!

Хироши двигала рукой, слушая стоны и мольбы, потом вытащила пальцы, все в любовном соке, нащупала заднюю дырочку и вставила один палец туда. Казуя взвизгнула, сжалась, но почти сразу снова стала просить еще.

Хироши трахала ее сначала так, потом тремя пальцами – в обе дырки, терла тонкую перегородку между ними. Она вылизала Казую между ног – та удаляла волосы на теле и была гладенькая и мягкая, как бочок персика. Доведя подругу до изнеможения, Хироши и сама устало прилегла рядом, устроившись головой у нее на животе.

– Скоро можно будет по-настоящему, – пробормотала она, – скорей бы. Я готова ручку метлы в себя засунуть. Или свечу ритуальную.

– Которая красная? – хихикнула Казуя. – Или золотая?

Хироши засмеялась и ущипнула ее за грудь.

Красные свечи для заклятий материального мира были толщиной с запястье взрослого мужчины. Золотые, для мира высших духов, – тоньше, зато витые, рельефные.

– Тебе испытание не назначили еще? – спросила Хироши лениво.

– У меня хвост по каббалистике. Сдам вот… А тебе?

– Угу. Послезавтра.

– Да ты что? – Казуя села рывком, смахнула с глаз челку. – Уже? Вот это да! А кого будешь вызывать, уже решила?

– Сейчас покажу.

Хироши завозилась, достала из кармана кофточки телефон, полистала страницы читалки. Повернула экран к Казуе.

– У-у, какой. Фур…

– Цыц! Еще по имени назови.

– О, прости. Но он же такой… человекообразный? Не знаю, мне кажется, интереснее какого-нибудь этакого, – Казуя поводила руками в воздухе, рисуя некую невероятную фигуру, – ну, со всякими штуками. Это же единственный раз в жизни, когда можно вызвать демона просто потрахаться, без платы.

– Как это без платы? Девственностью же расплачиваемся.

Казуя махнула рукой:

– Это получается не плата, а бартер. Им оно вообще нужнее, чем нам. Считай, не мы целку отдаем в уплату за секс, а они нам за это платят отличным трахом. Разве нет?

Хироши расхохоталась.

– Какая ты меркантильная! Ну, в общем, я не хочу никаких вот этих вот, – она тоже покрутила руками в воздухе, – я хочу нормальное теплое существо, две руки, две ноги, одна голова, один член. А то еще будет как с той ведьмой, помнишь, как ее… ну, которая на дефлорацию вызвала себе Стража Шестого Круга, а потом жить не могла без того, чтобы он ее трахал, принесла ему в жертву толпу народа, и ее сожгли в конце концов. Я как-то лучше бы без экстремизма в этом плане.

Улегшись обратно, Казуя почесала нос.

– Резон в этом есть, конечно. Расскажешь потом, как чего, может, я тоже его призову.

– Да уж расскажу…

Хироши посмотрела в телефон еще раз и вздохнула:

– Ладно, хватит валяться. Я к парикмахеру записалась после обеда.

– Прихорашиваешься перед испытанием? Хочешь демону понравиться? – Казуя захихикала.

– Демона во мне будет интересовать то, что между ног. Понравиться я хочу Ханамии. Она же не выносит, когда к ней на зачеты лахудрой приходишь.

– Ханамия у тебя испытание принимать будет?! – вытаращилась Казуя. – Директриса?! Ну ты и влипла, подруга…

Хироши пожала плечами:

– Справлюсь. С вызовом точно справлюсь, а дальше уже все вопросы к демону, это же он меня ебать будет, а не я его.

Она взяла кофточку, продела руки в рукава. Казуя змеей скользнула вплотную, обняла Хироши за талию и накрыла ртом ее грудь.

– Ну не могу, – смеясь, сказала она, – ну такие сиськи обалденные, целовала бы и целовала. Хиро-тян, почему ты такая клевая?! Хиро-тян, а когда тебе с парнями можно будет, ты меня не бросишь?

– Дура, – нежно ответила Хироши, – ты лучше всех. Я тебе куплю страпон. Три. Разных. Или мы тебе член наколдуем. И не нужны мне никакие парни.

Казуя довольно мурлыкала, терлась лицом, потом все-таки позволила Хироши одеться.

Спускаясь с крыши, та подумала, что парикмахер – это хорошо, но, пожалуй, интимную прическу тоже сделать стоит. Демону все равно, Ханамия вряд ли рассмотрит, а вот Казую порадовать – святое дело.

***
Разбегаясь и взмывая в небо, Хироши привычно придержала Сето за шкирку.

– Я не сплю, – меланхолично заметил кот.

– Да мог бы и спать. Вообще не знаю, зачем фамильяров брать на дефлорацию, – огрызнулась Хироши. Сето вздохнул-муркнул, перебрал когтями по обитой сукном рукояти метлы, подтягиваясь поближе к хозяйке, успокаивающе боднул ее головой в живот.

Она почесала кота за ухом. Полегчало. Наверно, все-таки есть смысл в фамильяре в такой день.

Хироши бодрилась изо всех сил, но все равно нервничала. Когда она летела проходить первое испытание, тоже переживала, но в основном из-за того, сумеет ли найти город, который ее полюбит и который полюбит она. Первое испытание, обязательное для всех ведьм, – в тринадцать лет год прожить самостоятельно, единственной ведьмой в поселении. Для крупных городов, впрочем, делали исключение: одна ведьма на полмиллиона жителей, а то не напасешься городов.

Второе испытание можно было вообще не проходить. Многие ведьмы низшего разряда так и поступали: возвращались домой или пускали корни в городах, где проходили практику, занимались бытовым колдовством, выходили замуж и спокойно жили до конца своих дней.

Но Хироши хотела продолжать обучение. Ей нравилась высшая магия: превращения материи и управление энергиями, нравилось беседовать с обитателями иных сфер, исцелять – и не ссадины, а оперировать наложением рук, – и хотя многие предметы давались ей непросто, она старалась изо всех сил.

Вторым испытанием для ведьмы, желающей вкусить высшей магии, была ритуальная дефлорация. Следовало вызвать демона из нижнего мира и отдаться ему.

Многим не хватало терпения воздерживаться от секса до совершеннолетия, и почти половина ведьмочек отсеивалась из академии, утратив невинность не тогда и не так, как требовалось.

Хироши и Казуя справились с этой сложностью. Да и с вызовом потусторонних сущностей у Хироши проблем никогда не было. Проблемы у нее были со сдачей экзаменов. А особенно – со сдачей их Ханамии.

Сето перебрался на свое место на черенке метлы, потрогал лапой гроздь брелоков, подвешенных там специально для его развлечения.

– Хироши, – сказал он, – она тебя не съест. Помнишь, она ведь сама ошиблась на этом ритуале.

– Вот поэтому и принимает его придирчивей в десять раз!

Рассказывали, что директриса академии, будучи студенткой сама, во время второго испытания вызвала вместо демона ангела. То ли кого-то из небесного воинства, то ли собственного хранителя – в этом слухи разнились. Но все сходились на том, что в пентаграмме с черными свечами возникло не ужасное существо из ада, а сияющий красавец с крыльями, в хитоне и сандалиях.

Болтали также, что с лишением невинности, ради которого затевался ритуал, у Ханамии тогда тоже возникла сложность, потому что ангел – тут опять были разночтения – то ли не имел потребного для этой цели оснащения, то ли наотрез отказался от соития без взаимной любви.

Сколько в этих сплетнях было правды, Хироши не знала, но имелся факт, отраженный в документах: за всю историю академии одной-единственной ведьме удалось пересдать ритуальную дефлорацию, и это была нынешняя директриса.

И при мысли о том, как Ханамия, кривя губы и делая пометки в блокноте, будет наблюдать за тем, как демон лишает Хироши невинности, хотелось развернуть метлу, умчаться домой и спрятаться под кроватью.

– Зато если что не так, она поможет, – Сето пытался поднять хозяйке настроение.

– Ну да, – покивала Хироши. – Вмешается в последний момент. Она это дело любит. Дождется, пока тебя пожуют как следует, а потом скомандует демону «фу!»

Внизу показалась посадочная площадка, и Хироши бросила метлу в пике. Сето взвыл, впиваясь в обивку. Вообще-то он был в шлейке и намертво пристегнут к метле: в полетах он обычно спал и частенько пытался свалиться, так что без страховки в воздух не поднимался. Но резких маневров опасался все равно.

Сделав изящный кувырок в десятке метров от земли, Хироши плавно приземлилась точно в центр белого круга, отмечавшего место посадки. Раздались аплодисменты.

– О, Ямазаки! Вот это стрижечка!

– Стильно, Ямазаки! Скинь контакты, где голову делала!

Хироши, посадив кота на плечо и неся метлу под мышкой, здоровалась, улыбалась, поворачивалась, чтобы все могли оценить свеженький ежик и огненно-красный гребень над ним. Она любила пацанские прически и сочетала их с крупными, тяжелыми украшениями, но сегодня ничего лишнего на теле не должно было быть, поэтому оставалось щеголять только гребнем.

– Все, девочки, мне пора. Скрестите пальцы: Ханамии сдаю.

По стайке ведьмочек пронесся почтительный гул. Многие тут же сунули руки в карманы черных платьев – скрещивали пальцы или складывали кукиш на удачу. Что именно сдавать – никто не спросил: плохая примета.

Сделав уверенное лицо, Хироши зашагала в сторону корпуса демонологии. Подол платья бился в ногах, Сето низко мурчал над ухом, ветер трогал невидимыми пальцами гребень на голове. Все просто обязано было получиться как надо.

***
– Ямазаки Хироши. Готова проходить испытание? – приветствовала ее директриса, сидя за массивным столом из черного мрамора. Периодически этот стол использовали для жертвоприношений, но чаще все-таки как письменный.

Хироши, тем не менее, почувствовала себя так, словно директриса собиралась принести ее саму в жертву прямо на этом столе.

– Гх... – она откашлялась. – Готова.

– Площадка, – указала директриса карандашом. – Свечи и огниво где обычно, соль, песок, веревки, ножи… Ах да, ножи вчера прислали новые, вскрой вон тот ящик и выбирай себе по руке.

В общем-то, ничего такого уж пугающего ни в облике, ни в речи Ханамии не было. Директриса была невысокой, средних лет, с отдельными седыми волосками в вороной гриве, с полным отсутствием женственности в фигуре и очень богатым, выразительным голосом. Она разговаривала вежливо и даже дружелюбно.

Но все, кому не посчастливилось сдавать ей – неважно, что, – знали, каким жутким огнем наполняются ее глаза, когда студентка хоть на миг запинается, упустив мысль или запутавшись в последовательности действий. Дальше директриса подобно эринии реяла над несчастной, подмечая и ядовито комментируя любые промахи и ошибки. Нужно было либо обладать флегматичностью, потрясающей воображение, либо заранее укрепить свое сердце на манер древних героев, чтобы пройти сквозь это и все-таки сдать на приемлемую оценку.

Сегодня Хироши вообще не требовалось рассказывать Ханамии что бы то ни было, но все равно она боялась директрису гораздо сильнее, чем демона, хотя это, конечно же, было неправильно и даже опасно.

– Можно приступать? – спросила Хироши, набрав необходимые расходники, разложив их на столике возле назначенной ей площадки и ссадив на землю Сето.

– Да, конечно же, – рассеянно отозвалась Ханамия, не поднимая глаз от блокнота и что-то там черкая.

Возможно, так было даже лучше: рисуя фигуры под внимательным взором Ханамии, Хироши рисковала с перепугу ошибиться. А так, удостоверившись, что директриса не смотрит, она вполне уверенно принялась за дело. Расчертила круг, пентаграмму, подобрав подол к бедрам, чтобы не смахнуть какую-то из линий. Кто только придумал, что ведьмам после первого испытания все еще надо обязательно носить эти ужасные, старомодные платья! Джинсы куда удобнее!

Хироши споро посыпала линии солью, а центральную фигуру песком, воткнула во внешние углы обсидиановые ножи, во внутренние – черные свечи. Осмотрела все придирчиво, убедилась, что чертеж нигде не разомкнут.

– Я готова начать, – заявила она.

– Угу, – директриса все еще была занята своими записями. – Кого вызываешь?

– Номер пятьдесят второй из основного списка.

– Пятьдесят второй? – Ханамия подняла голову, недоуменно нахмурилась, затем улыбнулась. – Ах, ну как же, этот. Разумный выбор. Разрешаю начать.

Хироши вдохнула поглубже, выдохнула и скинула обувь и платье. Под платьем ничего не было.

Она раскинула руки и медленно повернулась вокруг своей оси, демонстрируя Ханамии отсутствие на теле амулетов, магических татуировок или рисунков. Вообще-то на копчике у Хироши был хной нарисован дракон, но чисто декоративный.

– Дракон? – грозно поинтересовалась директриса.

– Просто картинка, без нагрузки.

– Гм.

Хироши почувствовала, как ее кожи касается что-то холодное, как лягушачья лапка.

– В самом деле, – раздраженно пробормотала директриса. – Смывать бы надо такие вещи перед ритуалами, Ямазаки.

– Прошу прощения.

– Можешь продолжать.

Хироши высекла огонь, зажгла черную свечу, отложила огниво на столик, шагнула в центр чертежа и взглядом перенесла пламя на все остальные свечи. Она любила летать, неплохо владела магией земли, но лучше всего ей давалась огненная магия во всех проявлениях.

Свечи запылали ровно и жарко, запахло горячим воском.

Хироши начала, полуприкрыв глаза, читать заклинание. Демона, которого она выбрала, звали Фурухаши, он носил титул Надсмотрщика Адских Печей. Никакой мифологии о нем в библиотеке не нашлось. Просто имя в списке и красочная иллюстрация – не иначе, с натуры.

Договорив формулу призыва, Хироши стала ждать, стараясь не озираться и не открывать глаз широко. Людям очень не рекомендовалось заглядывать в те двери, откуда приходят демоны: много скверного, сводящего с ума можно было случайно увидеть за плечом гостя из нижнего мира.

За спиной что-то хлюпнуло или, может, чавкнуло. Хироши содрогнулась: меньше всего ей хотелось общаться с демоном вслепую, но поворачиваться теперь было нельзя. Вообще нельзя было шевелиться, покуда формула не завершена. Как в яме со змеями.

– Ты позвала, и я пришел, – произнес бесстрастный, как у автомата, но совершенно человеческий по тембру голос. – Зачем ты позвала меня?

– Я предлагаю тебе сделку, о Надсмотрщик Адских Печей, – незамедлительно ответила Хироши, стараясь говорить ровно и четко, хотя чувствовала, как от напряжения подрагивают губы.

– Что это за сделка?

– Я желаю, чтобы ты доставил мне плотское удовольствие, поместив свой уд в мое лоно, – почему-то эта формальная фраза слетела с губ куда как легче, чем простые слова «трахни меня», сказанные Казуе прошлым летом.

– Какова будет моя выгода от сделки?

– Ты сорвешь цветок моей невинности.

Демон выдержал паузу секунды в три, и Хироши чуть не стиснула кулаки. Что он тянет?!

История не знала случаев, чтобы демоны отказывались от заманчивого предложения. Добыть себе девственницу иным способом они не могли, разве что кто-то приносил такую жертву, но по нынешним временам это была редкость и, кроме того, уголовное преступление. Бывали случаи, что демоны, особенно если их неосторожно назвать по имени незадолго до ритуала, врывались в пентаграмму с детородным органом наголо и приступали к делу до того, как была произнесена заключительная часть формулы. Тогда-то и вмешивались экзаменаторы, вышибая торопыг обратно в нижний мир мощным экзорцизмом, когда те заканчивали с сексом, но еще не приступали к обеду.

А вот такого, чтобы демон сказал «нет», до сих пор не бывало.

С другой стороны, ангела вместо демона тоже вызывали только однажды. Все когда-то случается впервые.

– Я, Фурухаши от Адских Печей, принимаю твое предложение, – изрек демон.

Хироши выдохнула. И повернулась к демону лицом.

Он действительно был человекообразен – по форме. В остальном картинка в списке не то чтобы врала, но всего демонического великолепия не передавала. У Надсмотрщика Печей была светло-серая, как зола, кожа, очень гладкая, совершенно безволосая; костяной венец вместо волос, причем кости были черными; полупрозрачные черные же когти, каждый длиной в мизинец Хироши; и матовые серые глаза без зрачков. Демон явился одетым в переплетение каких-то ремешков из чешуйчатой шкуры, с которых на тонких шнурах свисали обсидиановые… похоже, чьи-то кости, точно не человеческие. Он шевельнулся – косточки заударялись одна о другую, издавая тихий мелодичный звон.

Фурухаши протянул руку и провел когтем по телу Хироши от ключичной ямки до паха. Таким движением и таким когтем он мог, наверно, просто вскрыть ее, как вскрывают тушку курицы, чтобы распластать на сковородке. Но прикосновение получилось едва щекочущим и не то что не повредило кожу – вовсе не оставило следа.

Так же, кончиком когтя, демон потрогал ее сосок. Хироши затаила дыхание, не зная, каких ощущений ждать.

Бесстрастный голос прозвучал прямо у нее в голове:

– Что это за пятнышки у тебя на коже, дева-костер?

– Веснушки, – ответила она вслух, совершенно растерявшись. – Это от солнца.

Фурухаши растянул рот в подобии улыбки. Зубы у него тоже были черные и очень, очень острые даже с виду.

– Солнце целовало тебя? – его интонации не изменились, но Хироши почувствовала глухое эхо веселья. – Что ж, приятно будет взять то, что не досталось даже солнцу.

И откуда-то из-под ремешков его наряда выползли, извиваясь, десятки щупалец и потянулись к ней.

Хироши не завизжала лишь потому, что ужас перехватил ей горло. Она до истерики, до судорог боялась змей и осьминогов, всего, что извивается и движется неслышно, холодного и скользкого.

– Я не причиню тебе вреда, дева-костер, – сказал голос в голове. Так же безразлично. – Ты пожелала удовольствия, и я дам его тебе. В том, чтобы барахтаться в песке, нет удовольствия.

Щупальца обхватили ее талию, обвили локти и колени, приподняли над землей. Они были совсем не скользкие и теплые, как остывающая печка. И присосок на них тоже не было. Скорее они походили на слоновий хобот. Такие… дополнительные руки. Хироши осторожно перевела дыхание.

Другие щупальца поглаживали ее, трогали за шею, за живот, охватывали ягодицы. Хироши закрыла глаза и попыталась представить, что это руки Казуи, губы Казуи…

– Нет, – бесстрастный голос стал как будто чуточку насмешливым, – в сделку не включен никто третий. Ты со мной, дева-костер, а не со своей подругой. Ты ведь не хочешь, чтобы я делил тебя со своими друзьями?

Это не было угрозой, по крайней мере, Хироши никакой угрозы не почувствовала, но поспешно тряхнула головой, изгоняя образ Казуи из головы. Не нужно раздражать демона с такими когтями. А то ведь директриса и экзорцизм выкрикнуть не успеет…

Щупальца поднесли Хироши ближе к демону, так, что она коленями коснулась его бедер.

Демон наклонил голову и накрыл ртом ее грудь, точь-в-точь как Казуя. Только у Казуи не было во рту черных зубов, острых, как осколки стекла!

– Я осторожен, маленькая, – в мысленном голосе Фурухаши померещились новые нотки, только Хироши не могла определить, что это: ласка? удовольствие? недоумение? – Не бойся.

Что-то теплое и сухое потрогало ее сосок, невидимое за серыми губами. Неприятно не было.

Демон поднял голову, и Хироши постаралась не смотреть ему в глаза.

Между зубами шевельнулся и скользнул наружу язык. Темно-серый и длинный… очень… очень длинный. Прямо к ее лицу. Коснулся губ – Хироши невольно сжала их, затем постаралась расслабиться. Он ведь ничего плохого не делает, правда?

Да даже если бы что-то плохое, она ничего не смогла бы поделать.

Язык демона был совершенно сухим. Ни капли слюны.

– Во мне нет влаги, – мысленно объяснил Фурухаши, – я порождение камня и пламени. Оближи, тебе будет приятнее.

Хироши сглотнула, выдохнула, приоткрыла рот.

Внезапно она подумала: а ведь Ханамия сейчас наблюдает. Очень-очень внимательно. Записывает что-то.

Испытание не требовало от студентки активного участия, а общие правила взаимодействия с демонами рекомендовали, если уж оказалась в слабой позиции, не сопротивляться и вообще ничего не делать. Хироши имела полное право и дальше висеть безвольной куклой, слушаясь команд Фурухаши. Но… ей вдруг захотелось что-то доказать Ханамии. Что она, Ямазаки Хироши, настоящая ведьма, способная извлечь выгоду из любой ситуации.

Хироши потянулась вперед, обхватила губами язык Фурухаши, вобрала в рот насколько смогла и принялась вылизывать.

Негромкий стон она услышала не только мысленно, но и ушами.

Язык демона оплелся вокруг ее языка, к губам прижались губы – тоже очень сухие и теплые.

Она целовалась с демоном.

Целовалась. С демоном.

И ему это, судя по всему, очень нравилось.

Как-то вдруг, вспышкой, Хироши осознала: ее не просто лишат невинности, засунув в нее демонический член, как она себе это представляла – больно, противно, но придется потерпеть; нет, Фурухаши определенно рассчитывал выполнить условия сделки буквально и доставить ей удовольствие.

Они будут заниматься сексом. По-настоящему.

Мысль эта как будто сорвала печать со шкатулки с ощущениями: Хироши разом почувствовала, как бережно держат ее щупальца, как ласкают там и тут, приникают к коже, трутся, присасываются. Стало горячо и холодно разом, низ живота отяжелел.

Какой, интересно, видит ее сейчас Ханамия?

– Такой вижу тебя я, – шепнул ей Фурухаши, и вместо голоса в мыслях Хироши вспыхнула, как на киноэкране, картинка.

Зрение демона отличалось от человеческого. Вокруг все было в полутени, и только в середине сияла ровным светом девичья фигурка. Длинные стройные ноги, разведенные в стороны; клинышек рыжих волос, стрелкой указующих на промежность; поджарый живот и маленькая аккуратная грудь, и россыпь солнечных искр на нежной, сливочной коже; яркая зелень глаз и растрепанный, но оттого очень милый огненный хохолок. Щупальца, обвившие ноги и руки, казалось, наполнены были изнутри жидким пламенем, оно текло под стеклистой черной кожей, и это было – по контрасту с хрупким человеческим телом – ужасающе и прекрасно.

– Такую, – не удержалась Хироши, – я и сама бы трахнула…

Фурухаши гулко рассмеялся. Лицо его не дрогнуло, но смех отозвался у Хироши в костях.

Она увидела, как он протянул руку и погладил ее живот, спустился ниже, провел подушечками пальцев между ног. Ее будто током прошило, она дернулась, картинка из головы пропала.

Фурухаши провел рукой перед ее лицом. Пальцы были мокрыми.

— Еще, маленькая, – прошелестел он в ее мыслях, – нужно еще влаги…

Одно из щупалец проехалось по бедру со внутренней стороны, потерлось о промежность. Хироши ахнула, повела бедрами: еще! Тут же добавилось второе щупальце, они завозились у нее между ног, терли, скручивались, нажимали… Демон целовал ее, ласкал грудь языком и ужасными когтями, едва дотрагиваясь, но так, что от каждого прикосновения она всхлипывала в восторге и страхе. Все тело горело, хотелось больше и сильнее – всего сразу, внизу влажно хлюпало, текло по ногам.

Она тоже хотела бы ласкать его, ей нравилась гладкая кожа, источающая тепло, широкие плечи, красиво мускулистые руки...

Мысленный голос Фурухаши оставался бесцветным:

– Теперь ты готова, дева-костер.

Он снова впился ей в рот поцелуем, влажным от ее слюны, тискал ее язык своим, и одновременно в промежность ей уперлось что-то большое, горячее. Хироши на мгновение вообразила, что член у демона может быть и шипастым, например, но Фурухаши со смешком «включил» картинку в ее голове.

Вид был снизу, как будто «смотрело» одно из щупалец, а может, так оно и было. Набухшие лепестки ее лона – даже в зеркале она никогда не могла увидеть их так ясно – и ткнувшаяся в них темно-серая головка, матовая, сухая, как песок в пустыне. Не очень крупная – не пугающе крупная – и никаких шипов.

Демон шевельнул бедрами, и член заерзал, скользя меж лепестков, собирая влагу. Головка заблестела, стала темнее.

Хироши задышала чаще, ожидая, что вот сейчас, сейчас… сейчас эта дубинка воткнется в нее. Но щупальца, охватившие ее, напряглись, и она поднялась выше, и вместо члена ей в лоно протиснулся язык демона.

Казуя так не могла, и пальцами так не получалось. Хироши не сразу поняла, что вскрикивает, коротко, жалобно, и извивается, и кусает губы, пока горячий, напряженный, длинный – о, такой длинный! – язык ласкает ее изнутри. Промежность обжигало дыхание демона, весь мир сжался до того, что творилось с ее телом.

Когда ей показалось, что воздух вокруг разреженный и его не хватает для дыхания, Фурухаши убрал язык. Хироши зачарованно смотрела, как он подносит руку и как медленно погружает в ее лоно палец со смертельно острым когтем. Сил бояться не осталось. Демон сейчас мог бы печень у нее вырвать, а она так и висела бы счастливой бессмысленной тряпкой, которая хочет только трахаться.

– Пришло время сорвать цветок твоей невинности, дева-костер.

Хироши не успела осознать смысл этих слов. Рука убралась прочь, щупальца потянули ее вниз, заставляя шире развести ноги, и плавно насадили прямо на скользкий от ее соков член.

Она закричала.

Она знала, видела, что хозяйство у демона не такое уж внушительное, даже у людей бывает и длиннее, и толще. Но сейчас ей казалось, что ее просто разорвет, если член в ней продвинется дальше хоть на сантиметр.

Он продвигался.

Когда Хироши решила, что еще чуть-чуть, и он достанет ей до горла, щупальца потащили ее вверх. А потом снова вниз, и снова вверх, медленно, размеренно. Она кричала и всхлипывала от невыносимого давления, ее распирало изнутри горячим и твердым… и она упустила момент, когда из пытки все это стало чем-то другим.

В ее мыслях Фурухаши молчал, но теперь она слышала наяву, как за его ровным, немного свистящим дыханием таится эхо другого, много более мощного звука: гудения ли пламени в гигантской печи, горной ли лавины. Он трахал ее не торопясь, размашисто, ритмично, как будто сам исполнял некий ритуал со строгими правилами.

Лодыжки ее были свободны; она вздохнула поглубже и скрестила ноги у него за спиной, сама насаживаясь на член, сама задавая ритм.

Демон зарычал. Низко, устрашающе, и снова – так, словно сюда, в видимый мир, проявилась только небольшая его часть, а где-то там, за узкой щелью открытой для него двери, осталась большая часть его сущности. Этак девять десятых. Или гораздо больше.

Теперь Хироши диктовала ритм, то ускоряясь, то замедляясь. Она стонала, и демон рычал ей в тон. Было все еще ужасно туго, но хорошо – и с каждым движением все лучше.

Что-то ткнулось ей между ягодиц.

– Нет? – испугалась она, но тонкое, скользкое щупальце уже ввинчивалось в задний проход, и у Хироши потемнело в глазах – не от боли, но от обилия ощущений, которого она не могла уже переносить.

– Тебе нравится? – спросил Фурухаши в ее мыслях. – Нравится, маленькая?

– О да! – наверное, она выдохнула это вслух, а может, и выкрикнула.

– Хочешь пойти со мной? – предложил демон. За невыразительным голосом его колыхались тени каких-то чувств – огромные, слишком огромные, вот этот человеческий голос просто не мог их вместить. – Хочешь жить со мной вместе? Я могу доставлять тебе удовольствие в любой момент, когда ты пожелаешь.

– Но это невозможно, – прошептала она. – Человек не может выжить в нижнем мире.

Фурухаши незримо ухмыльнулся.

– Может. Под опекой. У меня достаточно могущества, чтобы уберечь тебя от всех опасностей. Хочешь?

Он поцеловал Хироши. Удовольствие, пронизавшее ее, было сокрушительным.

Она уже не понимала, где находится и что творится. Ей казалось, что она растворяется в остром блаженстве, и только голос Фурухаши удерживает ее от полного исчезновения.

Фурухаши предлагал ей возможность получать все это снова и снова, по первой просьбе...

В уши вонзился пронзительный звук, вой-шипение-визг, противный настолько, что Хироши очнулась.

Выл Сето. Он метался у самой границы магического круга, царапал деревянный бортик площадки, вздыбив шерсть, и орал ужасным, совершенно некотовьим голосом.

Хироши сморгнула. Ее трахал демон из нижнего мира, существо с мертвыми глазами и каменными когтями, без капли воды в теле, и только что она едва не согласилась уйти с ним.

– Я не хочу, – выдохнула она.

Фурухаши чуть повернул голову. По глазам было не понять, куда точно он смотрит, но Хироши уверилась: если бы магический круг пропускал вовне хоть какую-то магию, от Сето сейчас осталась бы кучка пепла.

– Жаль, – прошептал демон и ускорил движения.

Хироши устала, внутри у нее все саднило, а демон, наверное, способен был заниматься этим сутки напролет.

– Это перестает быть удовольствием, Фурухаши от Адских Печей, – произнесла она мысленно. – Если ты нарушишь условие…

– Я не нарушу, – сказал демон. – Если ты не хочешь пойти со мной, может быть, ты дашь мне ключ? Я смогу навещать тебя без сложных ритуалов. Ты нравишься мне, дева-костер. Я хочу любить тебя еще.

Вот теперь Хироши даже задумалась. Ключ – добровольно отданная демону капля крови – сформировал бы между ними связь, подобную связи между ведьмой и фамильяром. В теории, демон не будет иметь на земле особой власти, вдобавок должен будет подчиняться. Может?..

«Хиро-тян, а когда тебе с парнями можно будет, ты меня не бросишь?»

Голос Казуи прозвучал в ушах так явственно, словно она была здесь, рядом.

Фурухаши отпрянул с негодующим шипением.

– Я не дам тебе ключа, – сказала Хироши. – Мне было хорошо с тобой, но пора завершить сделку.

Демон, казалось, вздохнул.

Щупальца очень аккуратно, даже нежно сняли ее с члена, а рука Фурухаши легла поверх ее руки. Повинуясь направляющему движению, она сжала его член в ладони и задвигала ею взад-вперед.

То, что брызнуло из щели, было… огнем? Раскаленная струя рассыпалась каплями, чернея в воздухе, и упала на песок горстью каменных бусин.

Лава, подумала Хироши, холодея, его сперма – вулканическая лава.

– Согласна ли ты, что сделка исполнена? – спросил Фурухаши. Он поставил Хироши на песок, и его щупальца неспешно втягивались обратно под наряд из ремешков.

– Сделка исполнена, – заявила Хироши с уверенностью, которой не испытывала. Она все не могла перестать думать о лаве и о том, что стало бы с ней, выплеснись демон внутри нее.

И его-то предложение стать постоянными любовниками она едва не приняла!

Фигура Фурухаши заколебалась в воздухе и исчезла с тихим звуком, напоминающим чавканье.

На подкашивающихся ногах Хироши шагнула из круга, сбивая пяткой свечу и нож, затирая линии. И упала – прямо в объятия Ханамии.

– Поздравляю, – незнакомым, сердечным тоном сказала директриса, поддерживая Хироши, – добро пожаловать в круг высших ведьм, моя дорогая.

– Сп… спасибо, – еле выдавила Хироши, обалдев окончательно.

Подскочил Сето, громогласно мурча, стал тереться о голые ноги хозяйки.

Ханамия доволокла Хироши до стола.

– Облокотись или приляг, – предложила она, – сидеть пока тебе, наверно, не захочется. Воды?

– Если можно…

В руках директрисы немедленно материализовался кубок. Ханамия специализировалась на водной магии, была одной из лучших в своем деле.

– Судя по поведению фамильяра, – заметила она, пока Хироши глотала воду, проливая на себя, – Фурухаши не отказался от практики соблазнять девушек райской жизнью в аду?

Хироши все-таки подавилась и судорожно закашлялась.

– А ключ просил? – полюбопытствовала директриса.

Хироши закивала.

– Не дала?

– Н-нет…

На этом месте ей стало жутко: а ну как выяснится, что надо было дать? И испытание не зачтут?!

– В общем, может, и зря не дала, – Ханамия пожала плечами, – любовник он исключительный и для своей расы почти что рыцарь. За один визит предлагает с ним эмигрировать не более одного раза, – она усмехнулась. – Но ты, как я понимаю, больше по девочкам, так что тебе неинтересно?

Хироши почувствовала, что краснеет. Не то чтобы они с Казуей скрывали свои отношения, но говорить об этом с директрисой академии…

Которая сказала, что Фурухаши – исключительный любовник?!

– А… госпожа Ханамия… а вы…

– Да?

– Вы ему дали ключ? – рискнула Хироши. Если что, хамство спишется на шок после ритуала.

Ханамия подмигнула и ничего не ответила. Принесла и подала Хироши платье.

– Отлежись дома. Лучше бы сегодня не праздновать успех с твоей подружкой. И домой не на метле, воспользуйся кругом перемещений в центральном корпусе.

– Но, – удивилась Хироши, – мне же нельзя одной входить в круг…

– Как это нельзя, – в свою очередь удивилась директриса. – Конечно, можно. Ты же прошла второе испытание. Теперь ты взрослая ведьма, дорогая! Привыкай.

– То есть… да? Я прошла? Зачет? Все?!

Ханамия рассмеялась. И вдруг Хироши поняла, что эта женщина ниже нее ростом, хрупкая и некрасивая, – совсем не страшна. Она старше, опытнее, возможно, умнее, но она не страшная. Демоны – вот они страшные. А Ханамия – нет.

Директриса почесала Сето за ухом и помогла Хироши водрузить его на плечо.

– Секретариат пришлет тебе предложения по курсам, которые ты можешь выбрать для дальнейшего изучения, жди письма на днях. И, дорогая, ты не могла бы поделиться контактами своего парикмахера? Прелестная прическа.

– Конечно, – ответила Хироши, чувствуя, как улыбка расползается по лицу. – Я вам пришлю мейл, хорошо?

Идя к центральному корпусу, стараясь не морщиться от саднящей боли между ног и предвкушая, как она сейчас позвонит Казуе и расскажет об успешной сдаче, Хироши подумала вдруг: а ведь, похоже, именно Фурухаши вызвала себе Ханамия, когда пересдавала второе испытание.

Разумный выбор, о да. Очень удачный выбор.

@темы: Фанфик, Гендерсвап, The Rainbow World. Другие миры, День правила 34, Kirisaki Daiichi Team, Ксено!AU

---

Kirisaki Daiichi Team, «Живые души», NC-17

[Kirisaki Daiichi Team]

Название: Живые души
Автор:  Kirisaki Daiichi Team
Бета:  Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День правила 34 - Соулмейт!АУ
Размер: 7851 слово
Пейринг/Персонажи: Сето Кентаро/Сакурай Рё, Имаёши Шоичи/Сакурай Рё (односторонний), Имаёши Шоичи/Ханамия Макото (фоновый), Аомине Дайки/Куроко Тецуя (упоминается)
Категория: слэш
Жанр: романс, ангст
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Закон предписывал в первую очередь вступить в связь с искусственным интеллектом — киреем.
Примечание/Предупреждения: футуристическая АУ

Сакураю исполнилось восемнадцать, и ничего кроме суеты это ему не сулило. Закон предписывал в первую очередь вступить в связь с искусственным интеллектом — киреем. На это отводилось шесть дней, не очень-то много, и Сакурай надеялся, что проблем не возникнет. Он слышал истории о том, как люди, бывало, выбирали не то, не «свой» кирей, и мучились от этого, даже если все же удавалось установить связь. Как выбрать «свой», «тот самый», как говорили в новостях, он не имел ни малейшего понятия.

Киреи — К-rei, «кибердуши» — помещались в предметы, чаще всего в сложную технику, и Сакураю нужен был мотоцикл. С первого года старшей школы он, как и полагалось, нашел себе работу — устроился в гараж одной довольно известной в Токио команды байкеров. Все время обучения он значился механиком, хотя чаще занимался росписью корпусов. Капитан команды, Имаёши Шоичи, сочетал в себе любовь к частой смене имиджа и тотальную неспособность провести ровную линию. Помимо росписи машины требовали постоянного ухода и обслуживания, поэтому Сакураю всегда было чем заняться. Он с нетерпением ждал совершеннолетия, после которого смог бы официально вступить в команду и не только чинить, но и ездить. Все профориентационные тесты сулили ему карьеру выдающегося гонщика.

Каждый мотоцикл в гараже Тоо был киреем кого-то из команды, и Сакураю, чтобы участвовать в гонках, нужен был свой. «Занятие вашей жизни и ваш спутник должны быть неразрывно связаны», — базовое правило выбора кирея.

Сакураю не терпелось скорее покончить с поисками — они казались скучной формальностью, вроде оформления документов, подтверждающих совершеннолетие — и приступить к настоящим тренировкам. Вступить наконец в команду и начать ездить, а не только бесконечно ковыряться в чужих двигателях и расписывать чужие баки.

Но мотоциклы-киреи были довольно популярны, и искать «свой» можно было бесконечно: они продавались на каждом углу. Сакурай немного завидовал Аомине, которому ничего искать не пришлось. Он был связан со своим киреем еще лет с двенадцати: случайно зашел в салон, просто поглазеть, и так же случайно установил связь. Киреи в салонах обычно стоят отключенными, но Куроко Тецую отключить, видимо, забыли. Вышел Аомине уже не один.

Закон не запрещал вступать в связь до совершеннолетия, но это было не принято. Так никто не делал. Негласное правило, из тех, на которые Аомине виртуозно плевал.

Сакурай плевать на правила не умел, да и встретить «тот самый» кирей включенным можно было, наверное, лишь божественным промыслом. Сакурай не верил в божественное в отношении себя, поэтому ему нужны были конкретные рекомендации. Имаёши великодушно переслал ему адрес салона, в котором нашел свой кирей.

— Он у меня тот еще засранец, конечно, — говорил Имаёши, любовно поглаживая сиденье, — но очень хорош, ты и сам видел.

— Как будто вам был бы интересен кто-то добрый и покладистый, семпай, извините, — Сакураю стало грустно и горько.

Ханамия Макото был самым вредным и капризным байком из всех, с кем Сакураю приходилось работать. Судя по тому, как он вел себя на дороге во время заезда, только высшие силы и лично Имаёши Шоичи удерживали его от того, чтобы перекалечить всех соперников сразу после старта. Рассказывали, что в первый год, когда Имаёши еще не до конца приручил его, Ханамия изувечил гонщика соперников настолько, что тот не просто ездить — ходить не мог. И все же Имаёши нежно гладил черное кожаное сиденье и сам каждый день старательно полировал весь корпус до морозного блеска.

— Ты прав, — Имаёши мягко улыбнулся, будто видел Сакурая насквозь. — Не знаю, осталась ли у них еще эта серия, но очень рекомендую поискать. Серия Кирисаки Дайичи, запиши. Тебе тоже не нужен кто-то добрый, Рё.

***

Время поджимало, и Сакурай сразу направился в указанный салон. Из головы никак не шла фраза Имаёши «тебе тоже не нужен кто-то добрый». Хуже всего, что это была правда.

Казалось бы, знать такие вещи Имаёши полагалось по должности. Он был капитаном команды, и хорошим капитаном. Много времени уделял Сакураю, его обучению, рассчитывая, что тот присоединится к гонкам, как только станет совершеннолетним. Ничего необычного, да, но для Сакурая фраза Имаёши прозвучала так, будто он не просто знает, что ему «не нужен кто-то добрый», а знает точно, какой именно «не добрый» нужен. Знает — и издевается.

Сакураю нужен был Имаёши.

А у Имаёши был его Ханамия. Романтические отношения между людьми в обществе не порицались, они просто были смехотворны: редкие сексуальные контакты существовали для очевидного размножения, а все остальное люди получали от кирея. Ни одному взрослому — и, значит, имеющему кирей — человеку и в голову не могло прийти вступить в связь с себе подобным иначе как ради рождения детей.

Сакурай не раз замечал, что Имаёши не отходит далеко от Ханамии, постоянно к нему прикасается, невзначай, будто даже неосознанно гладит его кончиками пальцев. Часто по его лицу бродила довольная острая усмешка без всякой видимой причины. Сакурай хотел бы, чтобы Имаёши так смотрел на него, но все эти улыбки и взгляды безраздельно принадлежали Ханамии, и это злило до дрожи в руках. Так вели себя все — все больше существовали где-то внутри, под поверхностью реальности, — но на остальных Сакураю было плевать.

Назло Имаёши и самому себе Сакурай не пошел спрашивать про Кирисаки Дайичи. Да и какой был шанс, что ограниченную серию известного мастера за столько лет не распродали? Он бессмысленно бродил между рядами мотоциклов. Сакурай отлично разбирался в механике, но совершенно не представлял, что нужно лично ему. Вокруг были мотоциклы любых цветов и размеров, расписные и однотонные, большие и, наоборот, компактные. Спустя полчаса шатаний все это разнообразие смешалось в сверкающую цветастую кашу. Хотелось передохнуть, прочистить глаза — нужен был какой-то аналог кофейных зерен в магазине парфюмерии. И почему люди додумались до искусственного интеллекта высочайшего уровня, а до подобной мелочи — нет?

Сакурай уже собирался выйти из салона на улицу, как вдруг его взгляд приковал совсем неяркий мотоцикл. Он выглядел так, будто на него накинули обесцвечивающий фильтр. Не заметить его было очень просто, но ровно до тех пор, пока не начинали болеть глаза от пестроты всего остального.

Это был красивый чоппер, с вилкой чуть ли не длиннее самого Сакурая. Никаких рисунков, хотя расписывать бак было принято. Глянцево-черные детали перемежались холодным блеском хромированных труб, двигателя и вилки.

Сакурай не мог отвести взгляд. Глаза действительно отдыхали. В чоппере будто бы воплотились все представления Сакурая о красоте и гармоничности. Он ежедневно расписывал чужие машины, но сам больше всего любил простоту и черно-белую графику. На досуге он рисовал мангу, и не было ничего приятнее, чем листать черно-белые страницы, среди которых лишь изредка попадались цветные вклейки.

Сакурай подошел ближе. На руле висела бирка — дорогая тисненая бумага, зеленая атласная лента, строгий дизайн. Обычно салон предоставлял информацию на экранах, но для особенных моделей мастера делали бирки.

«Ограниченная серия "Кирисаки Дайичи"
Сето Кентаро
Уникальный номер: 5»

Пока Сакурай тупо вертел бирку в руках, стараясь не думать о божьем промысле и Имаёши, который никак не мог знать таких вещей заранее — или мог? — подоспел консультант.

— Давайте я вам о нем расскажу?

— Да, пожалуйста. — А что еще остается?

— Это последняя модель из серии «Кирисаки Дайичи». Остальных у нас уже давно нет, но этот ждал именно вас! — выпалил консультант с восторгом. Выглядело так, будто он действительно верил в то, о чем говорил.

«Вера — это очень важно для человека, который торгует искусственными душами», — ласково сказал Имаёши, накрепко засевший где-то в голове Сакурая.

— А почему он остался? — не то чтобы Сакурая это действительно волновало. Но вопрос был логичным. Должен же он что-то спросить перед тем, как выбрать своего «спутника».

— Так ведь он чоппер. Это сейчас не слишком модно. Вы же видели современные модели, едва ли они похожи на то, что принято называть чоппером. А здесь — классика. Длинная хромированная вилка, бак в форме капли. Вы видели, какой двигатель? — теперь Сакурай действительно верил ему. Восхищение, сочившееся из слов консультанта, едва ли можно было подделать.

— А кирей? Тут нет никаких данных о нем, кроме имени, — Сакурай показал на бирку, — извините.

— Мастер о нем ничего не сообщил, — консультант немного смутился. — Мастер передал нам всю серию с минимумом информации. Про остальных тоже ничего не было известно — только имена, номера и самые обычные технические характеристики. Этот обладает высоким показателем интеллекта и максимально возможным объемом памяти. Он довольно своенравен, по словам мастера. Но она так сказал про всех пятерых. Больше мы ничего не знаем, увы.

— Ничего страшного. А можно на него сесть? — Сакурай уже все решил, но в голове крутилось беспокойство: слишком все гладко, просто, быстро, слишком идеально. Если б не наводка Имаёши, он был бы, наверное, спокойнее. А так все смахивало на какой-то очередной гениальный план. И то, что этот Сето Кентаро приходился в каком-то смысле родственником Ханамии Макото… Это было неприятно.

— Да, конечно, пока он отключен, садиться на него безопасно, случайной установки связи быть не может.

Сиденье оказалось жестким, но удобным. У других мотоциклов производители всячески старались увеличить сиденье, украсить, сделать мягче. Здесь же явно ничего такого сделать не пытались. Это было просто сиденье — жесткое, узкое, не выходящее за корпус, полностью в рамках общего дизайна. Ничего лишнего, но все необходимое.

— Ну как вам? — у консультанта горели глаза, будто бы продать Сето Сакураю было его мечтой с самого детства. Очень заразительно.

— Приготовьте бумаги, я выбрал, — это все было так неожиданно и так чрезмерно просто, что Сакурай запоздало сообразил: он разговаривает грубо и некрасиво. — Извините, спасибо, подготовьте его к подключению, пожалуйста. Извините.

Он поклонился, заметив, как по лицу консультанта скользит сначала радость, а потом удивление от такого количества извинений в одной фразе. Это было довольно забавно.

Сакурая извинения успокаивали. Они были удобной и надежной стеной. Вежливость и готовность признать свою ошибку отлично защищали от любой неприятности в обществе. Это вошло в привычку, и Сакурай уже давно извинялся, совершенно не думая, за что. Всегда проще извиниться, чем разбираться. Проще, если это не касается чего-то действительно важного. А важного в жизни Сакурая было не так уж много. Работа, рисование, Имаёши. За Имаёши Сакурай не извинялся даже перед самим собой.

***

Для установки связи Сакурая отвели в отдельное помещение на другом конце салона. Длинный белый коридор с одинаковыми дверьми — комнаты для покупателей. Сето доставили на парящей платформе.

Сакурай подписал договор, оставил данные своего счета. Сето оказался очень и очень дорогим, но семья Сакурая выделила ему часть денег, еще когда он поступил в старшую школу и выбрал, чем будет заниматься. Родители познакомились с Имаёши, который умел производить нужное впечатление. Он пообещал позаботиться о Сакурае, и сразу же после встречи с ним родители перечислили сумму, достаточную для покупки неплохого мотоцикла. На Сето этого не хватило бы, но Сакурай вдобавок откладывал деньги с каждой зарплаты, мечтая купить себе нечто идеальное — раз уж кирея принято называть спутником жизни. Не то чтобы он в это верил. Просто делал, что мог.

Семпай же нашел себе Ханамию. Значит, и Сакурай может и должен. Может, повезет, и кирей окажется похожим на Имаёши?

Для первой установки связи нужно было подключить провода к чипу в шейном позвонке. Разрешалось задействовать и беспроводное соединение, но так было проще и быстрее.

— Удачи, Сакурай-сан! — консультант закончил с подключением и поспешил уйти.

Удача. «Удача очень не помешает».

По телу колко прошелся разряд, под опущенными веками сверкнуло, а потом стало совсем темно — яркий свет комнаты не просачивался сквозь ресницы. Сакурай читал инструкции и рассказы о первом «погружении», но чувствовать все на себе было совсем по-другому. Ему казалось, что он падает в пустоту, но ощущения двоились — он одновременно чувствовал под собой жесткое сиденье мотоцикла, рельефные рукояти руля под ладонями.

Падение быстро завершилось мягким ударом ступней о поверхность. Тьма вокруг превращалась в помещение: из цифровой пустоты появлялись пол и стены, у одной сразу же возник огромный, обитый плюшем диван, рядом с ним книжный шкаф. Книги в шкафу выглядели как настоящие — те, изначальные, из бумаги, с тиснеными корешками и обложками. Таких сейчас почти не осталось. Сразу же захотелось взять одну, провести пальцами по обложке, по выпуклому названию, прочесть его подушечками, закрыв глаза. Почему-то даже в голову не приходило, что все вокруг — не настоящее, а лишь порождение его сознания.

У другой стены простроился кухонный уголок: полки, заполненные одинаковыми крохотными чашечками, небольшой холодильник, огромная кофемашина, тоже какая-то винтажная. Откуда такое могло взяться в у него сознании, Сакурай не имел ни малейшего представления. Кофе он не любил, ему всегда куда больше нравился зеленый чай.

Последним в помещении появился человек. Очень высокий и совершенно голый. Он начался снизу, с худых костлявых ступней, и медленно простраивался вверх, будто полоса загрузки. Сакурай зачарованно провожал ее взглядом, не в силах отвернуться, даже когда прорисовывалась область паха. К моменту появления лица — сухого и спокойного — у Сакурая горели щеки и уши. Как только загрузка завершилась, человек сонно моргнул, чуть встряхнул головой, будто прогоняя дрему, и шагнул к Сакураю, протягивая руку:

— Сето Кентаро.

— Сакурай Ре.

Рукопожатие вышло сильным. Сакурай собирался поздороваться как следовало — поклониться, но этому Сето явно было плевать. Как, впрочем, и на собственную наготу.

— Добро пожаловать, Сакурай, — Сето махнул рукой, обводя комнату. На вежливые обращения ему было плевать тоже. Сакурая это почему-то разозлило.

— Спасибо, Сето-сан, — он все же поклонился.

Сето поморщился. Лицо его сразу стало злым.

— Я твоя душа, Сакурай, — он неприятно хмыкнул, — фамилий для начала более чем достаточно.

Сакурай захлопал глазами. Душа? В школе на уроках обществоведения объясняли, что кирей — искусственный интеллект, дополняющий человека и содержащий все знания, необходимые во взрослой жизни. Увеличение жизненного пространства за счет подключаемого виртуального, безотказная память, моментальные расчеты и точные прогнозы — все то, на что живой мозг способен не был. А также достойный собеседник, личный психоаналитик, тысяча полезных функций в одном устройстве.

Разумеется, вокруг киреев навертели массу романтической чуши: душа или половинка души, идеальный спутник жизни… Но у Сакурая объектом романтических чувств был Имаёши, который с первого взгляда показался и тем самым спутником, и душой, и чем угодно еще, лишь бы не только начальником и капитаном.

А теперь вдруг сам кирей, цифровое псевдосущество, говорит про душу!

Сакурай окинул Сето взглядом. Тот так и стоял, не шевелясь, будто дожидаясь какой-то реакции на свое заявление. Он был худым, очень высоким, широкоплечим, спортивно сложенным — на вкус Сакурая, очень по-японски красивым. Сонно прикрытые глаза вдруг напомнили вечный прищур Имаёши.

— Не веришь в души, да? — Сето устало вздохнул, а увидев удивленный взгляд Сакурая, пояснил: — Чтобы я тебя не услышал, нужно учиться думать очень тихо.

— Извините, — вдруг стало стыдно, и извинение, слетевшее с губ автоматически, было вполне искренним.

— Как я выгляжу, Сакурай? — Сето немного отошел, раскинув руки, приглашая себя осмотреть.

«Идеально», — Сакурай точно думал слишком громко.

— Да, так и должно быть. Я выгляжу так, как ты даже не мечтал никогда.

— Но… — они с Имаёши были явно неуловимо похожи, не как родственники, но как подобные друг другу, — а как же очки? — Сакураю действительно всегда нравились очки: блеск стекол и беззащитность одновременно с защищенностью.

— Не нужны тебе очки. — Сето лениво потянулся и разлохматил челку, до этого зачесанную назад, — а снаружи я как?

Впервые он казался искренне заинтересованным.

— А ты не знаешь?

— Это, пожалуй, единственное, чего я не знаю.

— Очень красиво, — перед глазами встала картинка чоппера, и на душе у Сакурая сразу потеплело.

— Вот видишь. Вас там в школе разве не учили? Души — идеальные спутники. Идеальные лично для каждого.

— Вы подстраиваетесь под желания? — что-то такое Сакурай о киреях слышал. С другой стороны, сейчас под нужды владельцев не подстраивались разве что совсем архаичные программы.

Сето хрипло засмеялся:

— Мы посланники богов, что ты, книжки не читал, — он продолжал тихо посмеиваться, — мы созданы друг для друга. Союз, заключенный на небесах, половинки души, ни один не может существовать без другого, что там еще…

— Ты и сам в это не веришь, — это как-то неожиданно расстраивало.

— Вера не нужна, когда есть знание, — отрезал Сето.

Предполагалось, что кирей человеку нужен в первую очередь для получения знаний. Однако сейчас явно был не тот случай.

Сакурай еще раз оглядел Сето. Тот выглядел абсолютно как человек — со смуглой кожей, россыпью родинок на плечах и бедрах, темными жесткими волосками на ногах, руках, животе, в паху. Лишь слабое мерцание в серых глазах выдавало его нечеловеческое происхождение. Глядя на него, сложно было удержать в голове мысль, что он всего лишь машина — мотоцикл, который Сакурай только что купил, а не живой человек.

Сето еще раз тягуче потянулся и пошел к кофемашине, потеряв к Сакураю всякий интерес. Под его левой лопаткой белел крупный шрам в форме цифры «пять», будто бы кто-то выжег там клеймо — как это делали в доисторическом прошлом. Сакураю сразу же захотелось провести по шраму пальцем, почувствовать, какой он на ощупь. Руки даже зачесались, и он незаметно потер их. Наверное, побочные эффекты установки связи. В учебниках говорилось, что физический контакт, особенно при первой встрече, очень полезен.

— Шрам навсегда связывает меня с этим телом, — пояснил Сето, закончив молоть кофе, — фактически он означает мою принадлежность тебе. Хочешь потрогать?

Вообще-то это походило на утверждение куда больше, чем на вопрос.

— У меня тоже появится шрам? — не то чтобы Сакурай беспокоился об эстетической стороне дела, но боли не хотелось.

— Нет, ты же человек.

— Но это же нечестно, — руки так и зудели, и он уже невольно сделал пару шагов в сторону Сето.

— Почему же. Зато ты не сможешь прекратить связь. Я могу, а ты — нет. Никуда от меня не сбежишь, я всегда буду тут, — Сето резко вскинул руку и указал Сакураю в лоб. На секунду Сакураю показалось, что он на мушке. Сето быстро опустил руку и вернулся к кофе. — Впрочем, я без тебя просто сдохну в течение суток. Сомневаюсь, что боги припасли перерождение для таких, как я.

— Вы… ты не мог бы одеться? — вопрос вылетел раньше, чем Сакурай успел подумать. — Извини.

Шрамы, связь, от которой не сбежишь, все это пугало. Никто никогда не говорил — ни в школе, ни в новостях, ни родители или знакомые, — что все настолько серьезно. Идея идеального спутника преподносилась как величайшее достижение и ценный дар, она шла тонкой нитью через все бытие, но нить была серой, неприметной. Никогда не делали упор на том, что от этого не избавиться. Никогда не упоминали, что если все же сбежать, то душа погибнет. Добровольно. Очень по-японски, конечно же.

— А, это, — Сето хмыкнул и как-то хищно облизнулся. Так же, как до этого и он сам, вырастая снизу вверх, на нем появились серые штаны. — Так достаточно?

— Да, спасибо, — футболка тоже не помешала бы, но она скрыла бы шрам. Сакурай так и не решился коснуться, но хотел видеть.

— Не люблю одежду, — любезно сообщил Сето.

Сакурай сразу почувствовал себя виноватым. И так же мгновенно понял, что чувство вины вызвали у него намеренно. Имаёши регулярно делал то же самое, и в какой-то мере у Сакурая выработался иммунитет — по крайней мере, он сознавал, что им манипулируют. Хотя извиниться все равно хотелось.

— Мы закончили? Хочу спать. — Сето отхлебнул кофе и скривился.

— Невкусно? — как можно пить кофе, который одним запахом мертвого поднимет, и хотеть спать?

— Ненастоящий. Тут же все ненастоящее. Остальное без разницы, но вот кофе… — он болезненно поморщился.

— Я…

— Ничем мне пока что не поможешь. Разбуди, как понадоблюсь, — Сето плавно наклонился и быстро прижался губами ко лбу Сакурая.

В глазах резко потемнело, а ноги будто оторвались от поверхности. Сакурай снова падал и снова в падении чувствовал, что неподвижно сидит на чоппере. Белая комната для установки связи простраивалась перед глазами так же, как и до этого — комната Сето. Будто разницы между реальностью и тем пространством неизвестно где не было никакой.

***

Хотелось поскорее отправиться в гараж — официально вступить в команду, возможно, сразу же получить расписание тренировок. Хотелось увидеться с Имаёши, показать ему Сето, увидеть хоть какую-то реакцию. На то, какой Сето, на то, что Сакурай все же нашел Кирисаки Дайичи, несмотря на очевидную сложность.

Сето спал, как и обещал. В голове Сакурая царила первозданная тишина, мысли ворочались неохотно. Раньше это казалось нормальной усталостью. Теперь ощущалось неприятной пустотой, ущербностью. Как-то он повредил руку, и врач сделал местный наркоз: рука была на месте, но отчетливо чувствовалось ее отсутствие. Сейчас творилось что-то похожее, только прямо в голове, и оттого было страшнее.

Как разбудить Сето, ни в каких инструкциях и руководствах не говорилось. Сакурай попробовал завести двигатель, постарался думать как можно громче — ничего не помогало. Мотоцикл не заводился, Сето молчал, пустота раскинулась в голове, тихо и болезненно ныла в висках. Сакурай знал, что первый контакт после установки связи может быть сложным — к примеру, Ханамия попросту сбросил с себя Имаёши, разбив ему очки, — но он не ожидал, что проблема окажется в невозможности самого контакта.

Единственное, что Сакурай узнал о Сето из их небольшого разговора — что Сето не любит одежду и любит кофе. Еще Сето, очевидно, очень любил спать и подходил к этому занятию профессионально.

Многие киреи-мотоциклы в гараже не воспринимали обычное энергетическое топливо и ездили каждый на чем-то своем. В бак Ханамии Имаёши перед заездами пропихивал кусочки премерзкого стопроцентного шоколада — и ничто другое Ханамия не воспринимал. Сакурай решил попробовать напоить Сето кофе.

Никакого кофе в доме не было, поэтому пришлось сбегать в ближайший магазин. Консультант в ответ на просьбу посоветовать что-нибудь предложил самую дорогую пачку из представленных, но Сакураю ничего не оставалось: сам бы он точно выбрал худшее из возможного.

Кофе был растворимый: готовить молотый Сакурай бы просто не решился. Стоило залить в бак несколько капель, пустота в голове с тихим шипением начала улетучиваться, разбегаться по углам, как тени в комнате, когда включают свет. Ощущение чужого присутствия тепло надавило на макушку, будто на нее положили ладонь. Сакурай продолжал аккуратно заливать кофе в бак, но очень хотелось замереть, закрыть глаза и провалиться в это странное уютное ощущение не-одиночества и тишины, наполненной каким-то смыслом.

— Не умеешь ты кофе выбирать, — доверительно сообщил Сето откуда-то изнутри этой тишины.

— Извини, — Сакурай поймал себя на том, что виновато опускает глаза. Интересно, а Сето видит его вообще?

— Научишься, — Сето немного помолчал, будто бы делая глоток, — поехали?

— Ты знаешь, куда? — где-то среди бумажек было руководство по подключению проводов к чипам для передачи информации. Сакурай так и не понял, чем ограничиваются знания кирея и где все-таки он физически находится. Голос Сето слышался не изнутри головы, а откуда-то еще.

— Все, что есть в твоей голове, есть у меня, садись уже, — судя по голосу, Сето скучал. Голос его был сухим, ровным и немного сонным.

Езда на мотоцикле-кирее оказалась совсем не такой, как на обычном. Стоило Сакураю сесть за руль, перед глазами появилась россыпь экранов, датчиков и счетчиков. Температура воздуха, давление, скорость движения, названия предметов и улиц, ближайшие кафе — почему именно кафе? — какие-то рекомендации.

Сето устало вздохнул, как человек, не спавший несколько суток и очень скорбящий об этом.

— Половину надо отключить, закрой глаза.

— Сето, кафе? — Сакурай послушно закрыл глаза, уже уставшие от беспорядочного мельтешения данных.

— Уберу, как только запомню адреса.

Сакурай кожей почувствовал, как Сето пожимает плечами. Он все еще был бестелесным, все еще был мотоциклом, но его человеческое тело ощущалось мягким теплом, и когда Сето двигался — наклонял голову, показывал что-то руками, — Сакурай отчетливо чувствовал это.

— Поехали. Покажешь мне этого Имаёши, — последнее Сето произнес очень недобро. Сакурай впервые слышал в его сухом голосе столько эмоций.

Пока они ехали, Сето тихо объяснял, как им управлять, как привыкнуть к датчикам, когда крутить руль, а когда вообще лучше убрать с него руки. Дорога — через весь город — для Сакурая пролетела в один миг. Он провалился в странное тепло и слушал инструкции Сето, стараясь хоть что-нибудь запомнить. Казалось, что Сето сам сидит на мотоцикле позади Сакурая и рассказывает ему все на ухо. В какой-то момент Сакураю даже почудилось, что по мочке уха щекотно мажут чужие губы. От этого по всему телу пробежались мурашки, собравшись где-то на загривке.

Когда они добрались, в гараже был один Имаёши, остальные уже разъехались по домам. Имаёши явно о чем-то беседовал с киреем: на лице его была до боли знакомая Сакураю мечтательная усмешка. Он сидел на стуле перед Ханамией и гладил пальцами раму переднего колеса.

— Извините, семпай, — у Сакурая было отчетливое ощущение, что он прерывает что-то совсем интимное, что-то, чего ему не следовало видеть.

— А, Сакурай, привет, — Имаёши встряхнул головой, будто прогоняя дрему, и лицо его сразу разгладилось, сменив едкую красивую улыбку на вежливое безразличие, — что, нашел своего суженого?

— Я лучше, — меланхолично уведомил Сето и отвернулся.

— Кирисаки Дайичи, семпай, я нашел, — Сакурай протянул Имаёши бирку от Сето. Его разбирала бесконтрольная, глупая гордость. Это даже злило, но очень уж хотелось услышать похвалу от Имаёши. Ведь каков был шанс найти…

— О, да, Ханамия мне уже сказал, — Имаёши провел пальцами по рулю, — они чувствуют друг друга, ты же знаешь?

— Нет, не знал, извините, — Сакурай чувствовал, как щеки пылают от злости, и склонил голову, чтобы как-то это скрыть. Ни слова одобрения, ни капли даже притворного интереса, вот как? Здорово! Просто замечательно!

Сето погладил его по голове и сжал мочки ушей между пальцами. Удушливая злоба отступила, будто утекая ему в ладони. Сакураю захотелось поблагодарить его, взять за руку, ткнуться лбом в плечо — обязательно прикоснуться. Невозможность это сделать была странна, никак не получалось ее осознать до конца, понять.

— Не хочешь дать им поболтать? Ханамия говорит, они давние друзья.

— Поболтать? Как? — Сакурай принялся судорожно вспоминать, что было написано в инструкции. Наверное, нужны какие-то провода, чтобы их подключить друг к другу.

Сето молчал, казалось, опять отвернулся, хоть и был совсем близко.

— И этого не знаешь? — Имаёши жалостливо улыбнулся, — Проекции. Спроси у своего Сето. Не я такие вещи должен объяснять.

— Спрошу, спасибо, извините, — хотелось выпалить еще сотню извинений, лишь бы как-то закрыться от этого взгляда.

— Завтра устроим пробный заезд, посмотришь, как это бывает. Мы поедем с вами.

Имаёши выделил голосом множественное число, хотя раньше никогда не объединял себя с Ханамией таким образом. Будто бы теперь Сакурай был способен понять.

— Спасибо, буду ждать, семпай, — он поклонился. Сето мягко подтолкнул его к чопперу.

— Поехали, я все объясню.

— До завтра, Сакурай, — Имаёши помахал рукой, выражение его лица снова стало немного отсутствующим, — и наши поздравления.

Сакурай никогда не видел, как выглядит Ханамия-человек, но почему-то очень живо вообразил, как он кривит лицо от этих поздравлений. Сложно было поверить, что у Ханамии мог быть друг, и в искренность тоже верилось с трудом. Сакурай вдруг понял, что человеческий облик Ханамии понемногу прорисовывается в воображении, будто бы туда медленно поступает новая информация.

— Это ты? Ты знаешь, как он выглядит? — он старался громко думать, но не произносить слова ртом — это неожиданно оказалось непросто.

— Мы же друзья. Я очень давно знаю Ханамию, — в голосе Сето слышалась терпкая теплота, какая бывает, когда говорят о неприятном, но очень родном человеке.

Они ехали домой, и Сето утянул Сакурая куда-то в глубину, в пространство между реальностью и той комнатой, где они познакомились. Уютная тишина, казалась, клубилась плотным туманом, а голос Сето убаюкивал размеренными интонациями. Он рассказывал, что проекцию умеют делать все, и это на самом деле просто. Нужно только по-настоящему наладить связь.

— Ты должен выкинуть своего Имаёши из головы, — добавил он неожиданно жестко, — это самая настоящая глупость.

— Да что ты в этом понимаешь? — весь уют и дрему как рукой сняло, Сакурай так рассердился, что забыл о вежливости, которая обычно пропитывала все его слова и даже мысли.

— Побольше твоего, — зло ответил Сето, — не выбросишь, и ничего не получится. Ты ему не нужен, у него Ханамия есть. А у тебя есть я.

Сето ревновал, и это было очень хорошо слышно, но согласиться просто так Сакурай никак не мог. Они были знакомы меньше суток — как он мог бы отказаться от всего вот так быстро? Конечно, единение душ — Сакурай его даже чувствовал. Быть может, не единение, но какое-то еще новое и незнакомое ощущение полноценности. При том, что он никогда не думал, что ему чего-то не хватает, это было странно.

— С помощью проекции, — Сето продолжил объяснения, голос его снова был абсолютно ровным, — я смогу появиться в твоей реальности. Полностью, понимаешь?

— Физически? — Сакурай даже не знал, что такое возможно.

— Да, на пару часов, у всех разный предел.

— И что нужно? — Сакурай сжал кулаки, пространство вокруг чуть слышно потрескивало, как от статического электричества, будто отвечая его настроению. — При чем тут семпай?

— Примешь меня, и все получится, — Сето замолк. Молчание его было тяжелым, ощутимым, Сакурай не решался его прервать, перебить. — Ты все правильно выбрал, и Имаёши правильно выбрал Ханамию. Прими это.

Звучало очень просто. На деле Сакурай представления не имел, что с этим делать. Ревность Сето он чувствовал остро, как свою. Она разъедала нутро и зажигала под веками огненные круги. Но и нежность Сето к себе он чувствовал тоже. Она мягко обволакивала сознание и все тело, разбавляя напряжение, все волнения, неуверенность. Даже извиняться теперь хотелось меньше. Будто появилась куда более надежная стена.

***

Наутро Сакурай проснулся таким выспавшимся, будто проспал несколько суток кряду. Сето проснулся вместе с ним, будить его не пришлось. Никогда еще Сакурай не чувствовал себя так бодро. Волнение перед первым в жизни заездом — пусть и тестовым — покалывало кончики пальцев, но не захватывало с головой. Сакурай был удивительно спокоен, будто за ночь на нем наросла броня.

В гараже его ждала вся команда, даже Аомине не спал в кои-то веки. Быстро поздравили с днем рождения и с киреем, похлопали по плечу — Вакамацу зарядил так от души, что оно неприятно заныло, — и разошлись по своим делам. Скоро начинался большой фестиваль, на котором Тоо предстояло выступать с другими известными командами. В воздухе висело предвкушение праздника и важных событий. Все готовились, урывая любую свободную минуту. Сосредоточенную тишину прерывало только утробное урчание двигателей и чьи-то тихие шаги.

— Ну что, поехали? — Имаёши единственный остался рядом.

— Да, семпай, конечно, — от волнующего ожидания покалывало ладони.

— Поедем обычным маршрутом, сейчас перешлю, — стекла очков Имаёши засветились, в них угадывались миниатюры дорожных схем. Через несколько секунд перед глазами Сакурая мелькнула увеличенная карта с отмеченным маршрутом. Сето ее перехватил, забирая из поля зрения Сакурая куда-то себе.

Маршрут был простым, единственная возможная сложность — повороты, в которые Сакураю было страшно не вписаться с непривычки. Имаёши ехал немного впереди, взяв на себя роль ведущего. Сето чутко реагировал на все движения Ханамии, сбрасывая скорость в ту же секунду, что и он. Казалось, они как-то сговорились заранее обо всем, настолько точны, даже идеальны были реакции Сето. Разговаривать было некогда.

Ветер фантомно холодил лицо, надежно закрытое шлемом, и Сакурай не помнил себя от восторга. Ощущение скорости захватило его с головой. Перед глазами мелькали экраны с цифрами, информацией о маршруте, но он не понимал ни черта — настолько невозможно было отвлечься от волшебного чувства полета. Под руками слегка вибрировал руль — надежная опора, делающая полет нестрашным. Спиной Сакурай чувствовал сидящего позади Сето, чувствовал его дыхание за ухом, теплые руки на талии, чувствовал что они — единое существо. Потоки воздуха обтачивали их со всех сторон, как вода — камень, спаивая детали между собой.

Спина Имаёши темнела впереди неизменной константой, маяком, и Сакурай впервые ощутил, что Имаёши — отдельно. Отдельно от него, от всего остального мира. Имаёши был только с Ханамией, так же обтачивался воздухом гонка за гонкой и никого к себе не подпускал ближе необходимого. И где-то внутри него присутствовал Ханамия, которого не требовалось никуда впускать — он просто был изначально.

Понимание это пришло как-то вдруг, мягко легло в голову — не резкой вспышкой озарения, а давно позабытой истиной. Так же, как Имаёши был с Ханамией, Сакурай был с Сето, и был всегда. Сето — мотоцикл, кибердуша — был частью Сакурая. Это оказалось очень просто принять — просто ощутить и поверить. На душе стало легко, Сакураю захотелось радостно закричать, расправить легкие, нарушить свистящую тишину скорости — столько в нем самом было сил, ощущения заполненности и завершенности. Сето у него за спиной тепло и мягко улыбался — Сакурай не мог видеть, но чувствовал эту улыбку каждой клеточкой своего тела, и каждой клеточкой улыбался тоже.

Маршрут подходил к концу, но Сакураю хотелось ехать и ехать, никогда не останавливаться, остаться вне времени, зависнуть. Всегда видеть перед глазами узкую спину Имаёши — Сакурай любил его, это тоже следовало принять, просто это не была та самая романтическая любовь, — всегда чувствовать ладонями рукояти руля, а спиной — сонное, но внимательное присутствие Сето. Казалось, стоит им остановиться, вернуться в гараж, в точку отправления, и это чудесное легкое понимание и принятие тоже останется в свисте воздуха, в скорости, вне времени. Целое вновь распадется на детали — до следующего заезда. Снова будет чувство неполноты, которое так мешало жить, хотя раньше, до встречи с Сето, Сакурай никогда его не ощущал.

Когда они остановились, в голове продолжал шуметь ветер, а тело было таким легким, что Сакурай, слезая с Сето, чуть не упал, опасно качнувшись к подъехавшему чуть раньше Имаёши.

— Осторожно, — сказал Сето хрипло и потянул Сакурая на себя. Он тоже напитался скоростью, и от него исходили ощутимые волны силы и довольства.

— Ну как? — Имаёши по-отечески улыбался и смотрел поверх плеча Сакурая, будто мог видеть Сето.

— Потрясающе, — просипел Сакурай, голос едва слушался. Он осторожно присел сбоку на сиденье, все еще пытаясь почувствовать тело заново.

— Результаты очень хорошие. Как я и ожидал, у нас получается неплохая спарка: они, — Имаёши показал пальцем на Ханамию и Сето, — отлично чувствуют друг друга. Готовьтесь к соревнованиям.

— К соревнованиям? — слова Имаёши доходили до Сакурая медленно, неохотно, — извините.

— Да, я беру вас в основной состав, — Имаёши широко улыбнулся, — можете идти праздновать.

Он говорил во множественном числе, как и перед заездом, только теперь это уже не царапало, а наоборот, казалось правильным, даже единственно верным.

— Сегодня у вас выходной, завтра начнете пахать, — Имаёши махнул в сторону ворот гаража.

— Спасибо, Имаёши-семпай, — Сакурай поклонился и снова пошатнулся, все еще нетвердо стоя на ногах, — До завтра!

***

Сето отвез домой Сакурая в совершенно бессознательном состоянии. Перед глазами стремительно, рывками менялись декорации: только что был гараж, а вот уже родная квартира. Между гаражом и квартирой пролегала первозданная темнота, наполненная до краев ненавязчивым присутствием Сето. Следом за квартирой вдруг появилась комната Сето: только Сакурай собрался присесть на диван в своей гостиной, как вдруг мир завертелся, исказился, и он неуклюже плюхнулся на совершенно другой диван, неизвестно где.

Сето был одет все в те же серые штаны, все так же без футболки. Он присел рядом с Сакураем, изучающе заглядывая в лицо. Внутри Сакурая до сих пор клокотал восторг от гонки, и ему казалось, что сейчас он может все, и что можно — тоже все. Он бездумно протянул руку и наконец коснулся шрама на спине Сето. Сето замер, даже грудь его перестала вздыматься дыханием, будто его всего поставило на паузу. Подушечки пальцев Сакурая обожгло, в ушах бешено шумела кровь. Под пальцами была рельефная, бугристая, как после застарелого ожога, кожа, но руку простреливало током, и ощущение было такое, будто Сакурай трогает собственное голое сердце. Спустя целую вечность Сето качнулся к нему и сухо прижался губами к щеке, потом провел губами по линии челюсти, мазнул по мочке уха. От каждого поцелуя Сакурая подбрасывало, а внутри разгорался невыносимый огонь, обжигая внутренности. Каждый поцелуй приходился будто прямо по нервам. Сакурай прикрыл глаза, но продолжал видеть Сето, тонкие веки не могли разделить их, так же как не могло разделить различие виртуала и реальности. Руку все еще жгло шрамом, но убрать ее не было никаких сил. На секунду Сакурай испугался, что на ладони отпечатается цифра «пять», но это сразу же показалось незначительным, да и почему нет?

Сето продолжал неторопливо целовать его лицо, шею так, будто сдерживался годами и наконец почувствовал, что можно. Почувствовал, что Сакурай не будет против. Связь работала в обе стороны, и у Сакурая кожа изнутри горела от желания, которое разрасталось глубоко внутри Сето и него самого. Оно было общим, и очень быстро граница между ними стерлась. Когда Сакурай прижался губами к губам Сето, перед глазами его упала белая пелена, сквозь которую был виден только Сето — его прикрытые веки, родинка на лбу, легкий румянец на скулах. Чужие губы приятно горчили, будто от кофе, и Сакурай весь подался вперед, прижимаясь к Сето ближе. Лишь бы только залезть под кожу, даже если она ненастоящая, и там остаться. Будто бы их разлучили когда-то давно и наконец позволили встретиться спустя годы.

Сето медленно, глубоко целовал Сакурая, водя языком по кромке зубов, вылизывая изнутри щеки. Сакурай проваливался в поцелуй, тянулся за ним, неумело повторял движения Сето, головокружительно сталкиваясь с ним языками. Шумные, беспорядочные впечатления от заезда вымывались из головы, шипящий, пузырящийся восторг превращался в тягучее удушливое возбуждение. Всего хотелось и всего было мало. Сето шарил руками по спине Сакурая, то ли лаская, то ли пытаясь ощутить еще лучше. Сакурай впервые в жизни чувствовал одновременно столько всего, все ощущения обострились, грудь сдавливало влюбленностью, которой он прежде не знал, руки, лицо горели, а спина плавилась от прикосновений Сето даже сквозь футболку.

Безошибочно слыша его мысли, Сето дернул футболку вверх, едва ли пытаясь не рвать. От прикосновения к голой коже под веками разошлись огненные спирали, и Сакурай застонал сквозь зубы, потому что это было почти больно. Сето провел руками еще раз, считая пальцами ребра, и прижался губами к соску, сразу же нежно прихватывая его зубами. Сакурая выгнуло, будто сломало пополам, он вцепился пальцами в спину Сето, прямо в шрам, впиваясь ногтями до боли, так, что Сето зашипел, опалив дыханием кожу. В следующий миг Сето снова прикусил сосок, а рукой накрыл неприятно упирающийся в ширинку член Сакурая и не глядя начал расстегивать штаны, задевая пальцами головку.

Сакурай задохнулся от ощущений, ослеп, замер, боясь шевельнуться, боясь, что все прекратится, боясь, что ощущений станет еще больше, и он просто не выдержит — взорвется, распадется на элементарные частицы. Сето провел пальцами от груди до его горла и мягко надавил на адамово яблоко, напоминая, что надо дышать. Сакурай уже не понимал, открыты у него глаза или нет, видел только, как Сето встает перед ним на колени между разведенных ног и дергает свои штаны вниз, высвобождая темный напряженный член. От вида блестящей багровой головки во рту сразу же пересохло, и Сакурай сухо сглотнул. Сето провел рукой по стволу пару раз, затем прислонился к Сакураю, целуя под пупком, и от этого простого нежного жеста из легких снова выбило весь воздух, и вдохнуть заново не получилось.

По члену мазнул прохладный воздух, и в следующее мгновение Сето обхватил его ладонью. Его руки были жесткими, шершавыми и очень-очень горячими, и Сакурай чуть приподнял бедра, толкнулся навстречу, бессознательно пытаясь оказаться в руках Сето целиком. Когда тот наклонился и взял в рот, Сакураю показалось, что он видит старинную фотографию с двойной экспозицией: Сето смотрит на него из-под полуопущенных век и медленно дрочит себе, и Сето накрывает его член ртом. Головку обняло нежное влажное тепло, и от контраста жестких пальцев и горячего рта Сакурая крупно затрясло. Сето плотно обнял губами ствол и двинул головой вверх-вниз.

Цифровая реальность перед глазами рассыпалась на мелкие кубики и погасла, и Сакурай кончил в кромешной темноте. Рядом было слышно дыхание Сето, и казалось, словно это дышит все пространство вокруг них. Сакурай едва чувствовал свое тело — где оно кончается и начинается темнота, где начинается Сето. Он даже не был уверен, как пошевелить рукой или ногой. Каждая клеточка тела наполнилась сладкой, ломкой истомой, а в голове было так же оглушительно тихо, как и вокруг. Через бесконечно долгое время Сакурай вдруг ощутил на себе руки Сето — все такие же горячие и шершавые. Они гладили, трогали, будто восстанавливая обратно границы его тела. Когда Сето мягко поцеловал его в губы, темнота начала расступаться, уступая место уже привычной комнате с диваном.

Сето уложил его и лег рядом, продолжая невесомо гладить по спине.

— Это… — в горле першило, но Сакураю очень хотелось заново почувствовать свой голос, — это то, чему киреи учат людей?

Сето хрипло засмеялся и мотнул головой в знак согласия.

— Теперь ты можешь делать проекцию.

— Все было ради этого? — Сакурай никак не мог привыкнуть к тому, как Сето быстро переходит к делу.

— Процесс ради процесса, — Сето облизнулся, — но результаты — это же хорошо.

— А результат… — Сакурай смущенно уставился на рот Сето, — что с моим телом у меня дома?

Сето широко провел языком по губам и улыбнулся:

— Все, что происходит здесь, происходит и там тоже. Абсолютно все.

— А… — щеки и уши горели от стыда, и несмотря на то, что между ними было минуты назад, Сакурай никак не мог задать вопрос.

— Закон сохранения никто не отменял, придется чистить обивку дивана.

***

Сакурай вырубился рядом с Сето, так и оставшись в его мирке, поэтому когда, проснувшись, увидел спящего Сето перед собой, ничуть не удивился. Ему было не очень понятно, как взаимодействуют физический мир и виртуальный, но раз он там мог все остальное, значит, и спать мог тоже. Лицо Сето во сне смягчилось, на лбу разгладились мелкие морщинки, на правой щеке был красноватый след от жесткой диванной подушки. Сакурай потянулся и осторожно поцеловал его. Губы Сето тоже оказались как-то мягче, нежнее. Сакурай забылся и скользнул языком в податливый рот. В памяти сразу всплыли события предыдущего вечера, и внизу живота начало разгораться тяжелое возбуждение. Сето шумно вздохнул и начал отвечать, лениво приобняв Сакурая, притягивая к себе поближе.

— Доброе утро, — голос от поцелуя сразу же охрип. Голова немного кружилась.

Сакурай вдруг понял, что Сето в лицо светит солнце, а на на подбородке его лежит тень от оконной рамы. В комнате Сето никаких окон не было, да и солнца там быть не могло. Сето скосил на него глаза, словно ожидая, когда до Сакурая наконец дойдет.

— Ты в физическом мире, — необходимая констатация факта.

— Да, — Сето улыбался.

— Но ограничение, ты говорил, два часа…

— Через какое-то время я исчезну, это правда. Не обязательно через два часа.

— У меня получилось?.. — Сакурай все еще не верил, события последних дней смешались в голове в пеструю кашу, и он никак не мог разложить их по полочкам. Все происходило так стремительно, что он не успевал осознавать.

— Получилось, да, — Сето потрепал его по макушке и со вкусом потянулся, — как приятно иметь настоящее тело. Люблю это.

Сакурая вдруг осенило, и он вскочил с дивана.

— Вставай, пойдем, — он потянул Сето за руку.

— Куда? Я думал, мы будем валяться, — Сето потянул его на себя, почти опрокидывая, — и спать.

— Кофе. Настоящий кофе. Ты же хочешь?

В кофейне Сето сидел абсолютно счастливый. Его удовольствие волнами переходило к Сакураю, и тому казалось, будто лучше и ярче в его жизни дня не было. Голова снова кружилась, и перед глазами периодически все плыло, но он не придавал этому значения. С ним произошло столько всего необычного за последние несколько дней, что легкое головокружение казалось даже логичным. Волшебства же не бывает, всегда есть какие-то побочные эффекты — Сакурай это хорошо знал.

Сето полностью сосредоточился на своей чашечке с эспрессо, бездумно поглаживая Сакурая по колену свободной рукой. Это было на грани неприличия, но их заметила только официантка, да и та лишь покосилась с легким неудовольствием. Сакурай даже не ощутил потребности извиниться. У Сето все так же мерцали глаза, так что любой бы узнал в нем кирея, а значит, ничего особенного или неправильного не происходило.

Крепкий запах кофе забивал ноздри, и Сакурай прикрыл глаза, хватаясь сознанием за него и за теплую руку Сето на колене. Его мутило все сильнее, мысли путались, а горло сжимал спазм. Странно было, что Сето ничего не замечает — должен же почувствовать. Сакурай откинулся на спинку диванчика, прижимаясь щекой к прохладной коже, но и это не помогло. Не хотелось оставлять Сето, но нужно было выйти на улицу, подышать. Не исчезнет же он за пару секунд.

Сакурай что-то пробормотал и побрел к выходу из кафе. Свежий воздух немного помог, тошнота отступила, но перед глазами так же все плыло. В голове кубарем неслись мысли, воспоминания — совершенно непрошеные, а некоторые словно чужие. Он вспомнил, как пришел в гараж Тоо впервые и познакомился с Имаёши. Следом за этой картинкой всплыла совсем незнакомая — тоже знакомство с Имаёши, но в гулком зале с деревянным полом, Имаёши почему-то одет в спортивную форму старинного образца и крутит в руках мяч. Он вспоминал, как взял у Имаёши адрес салона мотоциклов-киреев и впервые увидел Сето — в груди сразу же разлилась радость, а ведь несколько дней назад Сакурай даже не верил толком во все это. И снова незнакомая картинка: Имаёши все в той же форме, за его спиной стоит Ханамия Макото с кривой усмешкой на губах, а чуть поодаль — Сето. Имаёши что-то говорит, но картинка беззвучная, и Сакурай видит только Сето, и видит, что тот тоже смотрит только на него.

Перед глазами замельтешили слайды, очень похожие по смыслу — первые встречи, знакомства, но почти все Сакурай видел впервые. Везде был Сето, и все повторялось раз за разом, сменялись только декорации. Каждый раз их знакомили Имаёши и Ханамия. Каждый раз они видели друг друга и не могли отвести взгляд.

В себя Сакурай пришел оттого, что кто-то крепко схватил его под руку и куда-то потянул. С глаз спала темная пелена, он увидел Сето — реального Сето. Тот повел его в сторону дома.

В голове царил хаос.

— Ты как? — поинтересовался Сето буднично, как если бы состояние Сакурая было в порядке вещей.

— Не знаю. Что со мной происходит? Это из-за тебя? Извини, — привычка извиняться вернулась, Сакураю было страшно и непонятно.

— Потерпи еще немного, сейчас должно стать легче, — Сето мягко погладил его по голове.

От его прикосновения зрение снова пропало, замещаясь беспорядочными картинками каких-то чужих жизней. Воздуха в легких не хватало, голова шла кругом, Сакурай боялся упасть, несмотря на то, что Сето крепко держал его под руку.

Среди чужих воспоминаний мелькали и выбивающиеся из общего ряда: Сето в них не было. Такие картины были мрачными, и Сакурай кожей ощущал, что в них нет ничего счастливого. От этих разрозненных образов простраивалась короткая и лишенная всякого смысла история.

Когда Сето положил ладонь ему на шею, прямо на седьмой позвонок, туда, где был вшит основной чип, отвечавший за центр обработки мозгом данных, внезапно все встало на свои места. Головокружение отступило. Стало страшно — так же страшно, как и в тысяче жизней до этого. Каждый раз Сакурай пугался до дрожи в коленях.

— Ну что? — Сето наклонился, обеспокоенно заглядывая ему в лицо.

— Я вспомнил, — захотелось плакать от ужаса. Воспоминания и знание того, что такое Сето, накладывались на знания о мире, и это было похоже на кошмар. — Ты все знал, да?

— Да, я ждал, — Сето все еще внимательно глядел на него, и Сакураю вдруг захотелось спрятаться от этого взгляда. Ему не хотелось, чтобы Сето разглядел его ужас. — Раз мы встретились, то нужно было просто ждать.

— Все киреи — настоящие люди.

— Да.

— Я тебя купил. Копил несколько лет, что-то дали родители.

— Я знаю.

— И что, правительство знает об этом? Об этом все знают?

— Все вспоминают, как ты. Налаживается связь, и приходят воспоминания, — Сето глубоко вздохнул, видя, что Сакурай собирается спорить. — У меня давно нет человеческого тела, Рё, и уже не будет. Этот мир не остановить.

— Как ты стал таким? Почему? — «Почему ты, а не я?»

— Ты же помнишь, что когда-то придумали способ заморозить душу для тех, чья половинка не переродилась с ними одновременно?

— Да… — это Сакурай помнил. Сначала — решение для самых богатых, потом — выход для всех, кто не хотел метаться по перерождениям с риском так и не встретить свою половину, разминувшись на полсотни лет.

— Через два поколения усыплять одиночек начали принудительно, — губы Сето сложились в прямую линию, и лицо сразу стало жестче, напряженней. — Якобы для экономии ресурсов Земли. Чтобы одновременно жило поменьше народу. Ты тогда не переродился.

Извиниться хотелось по инерции, но извиняться было не за что, и сказать было нечего.

— Но почему техника? — спросил Сакурай в конце концов, чтобы спросить хоть что-то: тишина угнетала его. — Ведь были разработки… биотела… Я помню, как на весь мир шумели, что удалось переписать матрицу сознания в выращенное тело!

Сето пожал плечами.

— Ресурсы, — сказал он. — Тело растить дорого и долго. Техника намного проще.

И снова повисла тишина.

Сакурай не заметил, как они пришли к дому. Теперь он, родная улица, все вокруг казалось незнакомым и даже враждебным. Слишком многое скрывалось, весь мир знал, но все молчали, будто происходящее было в порядке вещей. Неправильность, извращенность системы никак не укладывала у Сакурая в голове. Мысли панически метались, нужно было что-то сделать, как-то исправить все.

— А когда я умру, — спросил Сакурай в каком-то мазохистском порыве, — что будет с тобой, когда я умру?

— Меня усыпят. Заберут в хранилище, и я буду спать, пока ты снова не появишься. В хранилище поступит сигнал, и меня пустят в оборот, чтобы ты мог найти.

— В оборот?! — от этого выражения Сакурая аж подбросило.

— Я не революционер, Рё, — Сето мягко улыбнулся, — и ты тоже нет. Ханамия вот бесится от этой системы. Страшно представить, что происходит у них в вирте. Может быть, они с Имаёши что-нибудь придумают.

Они вошли в квартиру. Заходящее солнце всю ее заливало кровавым багрянцем. В мягких тенях от предметов Сакураю теперь чудилась опасность. Он прижался к Сето, с ужасом вспоминая, что тот может исчезнуть в любой момент — будет рядом, но не так, не настолько. Сето обнял его, утыкаясь носом в макушку.

— Просто не умирай подольше, — он невесело усмехнулся, — с тобой спать лучше, чем одному.

Они немного постояли. Тишина теплела, обволакивала, забирая страхи и хороня их где-то внутри себя. От вернувшихся воспоминаний голова слегка побаливала, переполненная новой информацией, но Сакурай чувствовал почти физически, как ломота в висках потихоньку утекает в сторону Сето, а в мыслях становится чище. Образы совсем давних дней, первых десятков перерождений мягко утопали в памяти, придавленные более свежими.

— Если Имаёши и Ханамия, — Сакурай впервые в этой жизни думал о Ханамии без неприязни, — что-нибудь придумают, мы пойдем с ними.

— О, они нас даже не спросят, не сомневайся, просто потащат с собой, — хмыкнул Сето, — а пока что…

Он наклонился к Сакураю и настойчиво поцеловал, сразу же толкаясь языком в рот. От смеси страха и возбуждения кровь зашумела в ушах гулким набатом. Сакурай послушно потянулся к Сето и позволил себе не думать, не переживать, не нервничать.

Пока что можно было оставаться вместе, спать, пить кофе и быть готовыми ко всему — просто на всякий случай.

@темы: Фанфик, Соулмейт, The Rainbow World. Другие миры, День правила 34, Футуристическая AU, Kirisaki Daiichi Team

---

Kirisaki Daiichi Team, «Во благо, во зло», PG-13

[Kirisaki Daiichi Team]

Название: Во благо, во зло
Автор:  Kirisaki Daiichi Team
Бета:  Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День правила 34 - Соулмейт!АУ
Размер: 7755 слов
Пейринг/Персонажи: Имаёши Шоичи/Ханамия Макото
Категория: слэш
Жанр: романс, драма, ангст
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: «Потому что меня от тебя тошнит, и тебя от меня тошнит»

You made a fool out of me
And took the skin off my back running
Royal Blood

Считалось, что такие, как они — счастливчики. Ханамия скорее удавился бы, чем сказал, что хоть одному из них повезло. Он знал Имаёши, а насчет себя самого просто не строил иллюзий: выиграв друг друга в генетической лотерее, они порядком обезопасили мир друг от друга же. Едва ли Ханамии было на мир не плевать.

Когда через пару недель после выпуска из средней школы последствия метки проявили себя во всей красе, Имаёши даже нашел в себе силы сочувственно улыбнуться. Он понимал. Этот ублюдок все понимал, возможно, лучше него самого, потому что был старше и чувствовал острее — иначе говоря, мучился еще больше, чем сам Ханамия.

— Думай об этом как о приеме лекарств, — Имаёши сжимал его руку прохладными пальцами, — одной или двух встреч в неделю должно хватить. По крайней мере, на первое время.

Ханамия мрачно посмотрел на него, сдувая челку с глаз, и перевел бесцельный блуждающий взгляд на парковую аллею, откуда слышались чьи-то разговоры и детский смех. Кто-то выгуливал собак, кто-то кормил уток в пруду. Пастораль.

— Больше похоже на подписку о невыезде, — проворчал он наконец, — или домашний арест.

— Не будь таким пессимистом, Ханамия. Мы оба даже можем играть — и не обязательно в одной команде.

Ханамия взглянул на него с интересом, приподняв брови.

— А если ты покалечишься на товарищеском матче, мои визиты в больницу зачтутся?

— Да, — невозмутимо отозвался Имаёши, поглаживая костяшки его пальцев, — зачтется любая личная встреча. Но такую — я бы не советовал. Слишком похоже на личную месть. Будет много лишних вопросов, — он усмехнулся, — все знают, что ты меня едва терпишь.

Фыркнув, Ханамия перевернул руку, сжимая его пальцы в своих, и тут же уловил остаточный мелкий тремор. Как он вообще до сих пор умудрялся играть в полную силу?

Чувствуя, как первый раз за месяц отпускает головная боль, отчаянная тошнота, чертово сердцебиение, не дающее спать по ночам, он ощущал нечто похожее на мрачное удовлетворение: во всяком случае, Имаёши тоже было тошно.

*

Они продержались до самого выпуска из старшей школы, прежде чем метки проявили себя в полную силу. И встречи на полчаса раз или два в неделю пришлось просто внести в расписание между тренировками и матчами. Про себя Ханамия, вздыхая, называл это приспособлением. Уделяй больше внимания опорной ноге — на нее идет основная нагрузка в прыжке. Не забывай о балансе в питании, витаминах и протеинах. Попробуй сделай так, чтобы тело, ведомое какой-то давней глупой эволюционной ошибкой, не убило тебя.

— В этом нет смысла, — Ханамия стянул форму и бросил прямо на пол душевой, гибко потягиваясь. Запах пота забивал ноздри — времени между матчами в этот раз было настолько мало, что после тренировки и пробежки пришлось звонить Имаёши, даже не успев переодеться. — Идиотский рудимент, не более. Так какого черта...

— Аппендикс — тоже рудимент, — Имаёши устроился прямо на полу, поджав ноги. То, как он старается не смотреть ему в спину, Ханамия отлично видел в зеркале. — Но когда ты заработаешь аппендицит, тебе будет не до мыслей об эволюции.

От близости знак на ладони дергало и покалывало, рука, казалось, немела до самого локтя — мнимое чувство, раздражающее. Вставая под прохладные струи, с наслаждением стирая с себя пот и грязь, Ханамия в сотый раз надеялся, что знак удастся стереть тоже — но он, разумеется, оставался на своем месте, чернея явно и очевидно для всех.

Ступая на прохладный пол и вытирая полотенцем волосы, он в сторону Имаёши старался даже не смотреть, но все равно улавливал, как тот бесцельно блуждает взглядом по светлому кафелю, рядам пузырьков, тому, как истаивает конденсат на зеркале — лишь бы видеть его.

Сунув форму в ящик с грязным бельем, Ханамия прошел обратно в комнату, жестом позвав за собой. Одевался, стоя спиной к нему, так же, как до этого сбрасывал с себя одежду в душевой — без малейшего стеснения, будто рядом никого не было. Смущение истаяло еще в общих раздевалках в средней школе, а теперь им обоим вовсе было не до того. Слишком мало времени — тренировки, матчи, занятия, грядущие экзамены. Слишком мало времени для соблюдения личных границ.

*

Регулярные встречи — неделя за неделей, месяц за месяцем — даже помогали управляться со временем и планировать расчетливо. Став капитаном на втором году старшей школы, Ханамия был почти благодарен за это. Мог бы быть благодарен, если бы все происходящее не было изначально чем-то вроде постыдной повинности, наказания, которое он даже заслужить не смог — просто выиграл при рождении в каком-то идиотском небесном игровом автомате. Да Ханамия с самой средней школы учился оставаться безнаказанным — но получал свое все равно. Не от судей на матчах, нет.

Вынужденная привязанность отзывалась во всем теле так же, как дергало после долгих тренировок натруженные мышцы — неизбежной, привычной болью. От нее немного отвлекали занятия, матчи и командная работа. Особенно последняя — попытки сыграться и выстроить тактику игры были незнакомой территорий, но задачки подкидывали любопытные. Захватывающие.

И как всякий шаг на незнакомое поле, первый опыт должен был запомниться. Поэтому, когда Имаёши, скривившись, впервые дернул его на себя за воротник куртки, пробормотав: «У меня мало времени», Ханамия запомнил все. Дышать потом было тяжело и больно, а губы саднило оттого, что Имаёши кусал и зализывал укусы кончиком языка. Метку не то что дергало под кожей — жгло.

Спрашивать, какого черта, Ханамия не стал. Все было очевидно.

Имаёши смотрел на него хмуро и улыбаться даже не пытался.

— Если не поможет, — бросил он, — позвони мне. Значит, эксперимент провалился.

И не оглядываясь, скрылся в толпе на перроне — невысокий, сухощавый, он всегда умел быть незаметным. Когда поезд отъехал и на несколько минут стало тихо — лишь из динамиков доносились сухие объявления, — Ханамия запоздало автоматически кивнул сам себе. А потом, помедлив, поднял руку, трогая кончиками пальцев саднящие губы, и, отведя ее, почти удивился, не увидев крови.

— Эксперимент, значит, — пробормотал он, раздраженно засовывая руки в карманы, и, ссутулившись, пошел прочь тяжелым, неуверенным шагом.

*

Эксперимент оправдал себя полностью, и встречи, продлившейся несколько минут, вполне хватило для того, чтобы продержаться, не чувствуя тоску, усталость и тошноту — все канонические признаки боли от разлуки, буквальные до зубного скрежета. Имаёши понимал это прекрасно — чувствовал на себе, ублюдок, — поэтому при следующей запланированной встрече он без слов потянул Ханамию на себя, положив ладони на плечи. И поцеловал — гораздо мягче и потому отчего-то интимнее, чем в прошлый раз.

Отвечая, зарываясь пальцами в волосы, очерчивая абрис узких насмешливых губ кончиком языка, Ханамия мог только злиться, потому что хотел он того или не хотел — касанием обжигало ладони.

Отстранившись, Имаёши внимательно, без улыбки посмотрел в его лицо:

— Продержишься?

И он продержался.

*

На сухом пайке из регулярных встреч и голодного нереализованного желания — чертовски долго. В ярости переставал видеться смысл — она только отнимала силы. Дернуло колючим страхом, лишь когда Имаёши однажды сказал, что не собирается оставаться в Японии — и взглянул на него поверх чашки кофе задумчиво и почти сочувственно.

Ханамия раздраженно дернул острым плечом и уставился на собственные сложенные на столе руки. Давно остывший чай успел подернуться мутной пленкой. Даже думать о том, что свою жизнь придется подстраивать под другого, было тошно.

— За месяц без меня, — сказал он, — ты на стенку полезешь.

— Нам придется привыкнуть однажды, — Имаёши даже не пытался издеваться или шутить, — мы не можем провести всю жизнь, привязанными друг к другу. Никто не может, Ханамия.

— А должны бы, — он дернул уголком губ, силясь усмехнуться, но не выходило, — если верить биологии.

— Мы много лет об этом говорим, — вот теперь Имаёши улыбался — мягко и нечитаемо. — И ничего нового я тебе не отвечу. Хватит. Смирись.

Ханамия сделал короткий глоток из чашки, даже не заметив, как зубы клацнули о фарфор. Смирение никогда не было его сильной стороной. От попытки представить, как он уезжает на другой конец света, примиряется с незнакомым языком, неподходящим климатом, неизвестностью, страхом — даже тошно уже не было, только пусто. И зло.

Тем вечером Имаёши провожал его до станции, держа за руку, изуродованную меткой, а на перроне склонился, сцеловывая с губ жесткую, злую насмешку, и Ханамия привычно потянулся, обхватывая его руками за плечи и запрокидывая голову. Злоба улеглась на несколько мгновений, чтобы потом стать только острее и отчетливее — как и всегда.

*

Впрочем, долгое время ему было не до страха перед будущим. В панике экзаменов, стажировки, подготовки диплома они едва успевали встречаться и на пять минут. Имаёши, когда наконец удалось выбраться, ждал его у кампуса, кажется, успев задремать стоя. Опущенная голова, черные пряди, упавшие на лицо, сутулая, до сих пор неуловимо нескладная фигура — все это Ханамия помнил отчетливо до тошноты.

Зрение у Имаёши за университетские годы испортилось окончательно, и даже сквозь очки он болезненно прищурился, глядя Ханамии в лицо, прежде чем приобнять за плечи. Тот податливо запрокинул голову и встряхнулся, чувствуя, как наконец проходит головная боль. А Имаёши отвел прядь волос с его лица и усмехнулся.

— Мне нужна пара часов твоего времени. Стерпишь?

Ханамия закатил глаза, давясь невысказанным: «Я терплю уже столько лет, в конце концов». И позволил увести себя от кампуса вниз по шумной улице, до ближайшего крошечного полупустого бара, где на столике в углу едва умещались их папки и сумки с учебниками. Впрочем, почти все вокруг были такими же, как они, так что это начинало напоминать подготовку к какому-то студенческому бунту.

А Имаёши, сделав заказ за двоих — вкусы Ханамии он давно знал, — стянул очки и принялся нервно протирать стекла. Разговор не клеился — их разговоры никогда не клеились, как они не старались сделать эту повинность хотя бы обоюдно интересной. Каждый уважал ум второго, и опыт, и интеллект, но предложить друг другу было практически нечего. И чем дальше их разводило время, тем более это было очевидно.

Впрочем, Ханамия знал его. Знал чертовски хорошо. Совместная болезнь сближала — так, как сближали круги доверия и общества анонимных алкоголиков.

В углу кто-то громко рассмеялся, негромкий, мягкий трек в динамиках над головой сменился чем-то из тяжелого рока, звякнули друг о друга стаканы, поставленные на столешницу. В сбитом, одномоментном шуме Ханамия даже не сразу расслышал до конца, когда он сказал, прерывая никчемный спор о фармацевтике:

— Я уезжаю в июне. На два месяца для начала. А там — посмотрим.

— Что?.. — он переспросил, сначала не понимая, и не договорил, поняв. — Куда?

Музыка начала казаться смутно знакомой. Слабый свет бликовал на стеклах очков Имаёши, кто-то все продолжал хохотать, от этого смеха начинало звенеть в ушах.

— Эл-Эй, — он коротко пожал плечами, потом усмехнулся. — Одна фармацевтическая фирма...

— Молчи, — скривившись, Ханамия выставил перед собой открытые ладони, — оставь свои подробности при себе. Не интересно.

Почти вслепую нащупав на столе свой стакан, он осушил его наполовину в пару длинных глотков. Мир плыл так, будто он надел очки Имаёши — в полутьме едва удавалось улавливать очертания предметов.

Сдернув сумку со спинки стула, он поднялся на ноги, сгребая свои папки, едва не роняя половину на пол и стараясь не замечать, как Имаёши внимательно и чутко смотрит ему в лицо.

— Полчаса прошли, — Ханамия пожал плечами в ответ на немой вопросительный взгляд и бросил пару купюр на столик. — Созвонимся через неделю.

И, проходя мимо, коротко мазнул губами по виску.

*

Казалось, что время начинает убегать из-под пальцев уже здесь и сейчас. Подстегнутый им, Ханамия работал, кажется, на чистой ярости — и в конце концов его краткие, колкие аналитические заметки своего читателя нашли. Он писал о том, чего никогда не видел, не мог видеть, находясь на другом континенте, но в истории о мудреце и капле воды был резон. А анализировать то, что он знал лучше других — механизм разрушения, — было не так уж сложно.

— Лучше бы был политологом, — Имаёши над его заметками только качал головой, сухо усмехаясь, и Ханамия раздраженно отбирал блокнот, убирая в карман.

— Не интересно. Причины скучны. Следствие — вот что важно.

Имаёши вскинул брови, глядя на него с насмешливым интересом.

— Серьезно, Ханамия?

— Вполне, — он пожал плечами, — вот представь. — Придвинувшись ближе, Ханамия оперся ладонями о колени и глумливо посмотрел прямо в лицо. — На межшкольных ты получил травму. Серьезную, очень серьезную травму, семпай, после которой играть в баскетбол ты уже не будешь, — он довольно, сыто облизнулся, и узкие губы скривились в насмешке, — никогда.

— Предположим, — Имаёши кивнул, кажется, с одобрением. Или просто узнавая стиль. — Продолжай.

— Что тебя будет интересовать больше — то, почему я это сделал, или то, как тебе жить дальше?

Он помолчал, потом негромко рассмеялся. И двумя пальцами ткнул Ханамию в лоб.

— То, что ты так легко мне в этом признаешься. Это что, доверие?

— Нет, Имаёши, это гипотеза. Так что?

Теперь он вздохнул, поежившись. Отшутиться, не отреагировать, сменить тему ему наверняка хотелось. Но дожимать Ханамия умел как никто, и Имаёши это знал.

— Хорошо. Да, меня не будут интересовать причины. Может быть, месть, — он коротко повел рукой в воздухе, — или реванш. Но не твои причины.

— И это нормально, — Ханамия дернул плечом. — Так же и с этими людьми. Никто не крикнет: «За что», не начнет молиться, получив пулю под ногу. Они побегут.

Имаёши искоса взглянул на него, поправив очки на переносице.

— На этом базировалась твоя... стратегия?

— Нет, — Ханамия негромко низко засмеялся, — нет, не на этом. Но могла бы. Это интересно. Как механизм. Разве тебе не интересно?

Имаёши молчал, будто давая ему осмыслить свои слова. Ханамия покосился на него снова и раздраженно вздохнул. Они редко говорили, а еще реже могли договориться; продлить момент, пожалуй, хотелось.

— Конечно, нет, — пробормотал он. — Бесполезно спрашивать.

Имаёши вместо ответа мягко положил ему руку на плечо. Левую, не изуродованную меткой руку.

— Я понимаю, — звучало пополам мягко и издевательски — так, как умел он один. — Тебе пойдет твоя... профессия, Ханамия. Ты справишься лучше других.

Ханамия стряхнул его ладонь..

А потом привалился виском к плечу и все-таки рассмеялся.

*

Месяцы до отъезда — дату Имаёши догадался сказать заблаговременно, и Ханамия не знал, благодарен он, или ненавидит его за это — тянулись ожиданием казни. Предчувствие боли дается тяжелее, чем сама боль — он знал это лучше других, видел когда-то в старшей школе в лицах соперников на площадке, выходящих на нее почти как на эшафот. Матчи с Кирисаки Дайичи редко обходились без травм. Их репутация была известна всем. Ничего хорошего от встречи соперники не ждали.

И потому игра приобретала определенный интерес.

Оказаться на их месте было сомнительным удовольствием. Принимать неизбежное — и ждать его, продолжая жить дальше, даже когда больше всего хотелось обколоться парой сомнительных препаратов и впасть в токсическую кому, было привычно тошно, но, в сущности, жизнь продолжалась.

Выкраивать время становилось почти невозможно — учеба и работа занимали его целиком, так, что, приходя домой, он уже почти не понимал, где заканчивается боль метки и начинается накопившаяся усталость. И потому, когда Имаёши появился на пороге его крошечной съемной квартиры подле Синдзюку, он даже смог удивиться. Пытался удивиться — до тех пор, пока тот, не разуваясь, не дернул его на себя за плечи, до боли цепляясь пальцами, и не впился губами в шею, наверняка оставляя следы. Ханамия охнул, ручка, зажатая в пальцах, покатилась по полу, набросок статьи, что он пытался написать, испарился из головы за мгновение. Он не смог бы и слова сказать из того, что только что набрасывал в блокноте за ужином. Да он тему бы не вспомнил сейчас, если бы попытался.

Имаёши отстранился, бросая сумку на пол, и посмотрел в лицо с широкой подрагивающей ухмылкой. Ханамия автоматически потер шею, безошибочно нащупывая место укуса. След останется. Точно.

— Мы можем все сделать проще, — произнес Имаёши наконец.

Ханамия вздернул брови, отзываясь с усталым, вымученным сарказмом:

— Когда ты уедешь — нам это не зачтется.

— Зато до тех пор не придется выкраивать минуты. Странно, что мы раньше никогда... — он замолчал, когда Ханамия, скривившись, закрыл ладонью его рот.

— Мы никогда, — проговорил он, — потому что меня от тебя тошнит, и тебя от меня тошнит. Впрочем, проходи.

Когда, быстро сняв обувь, Имаёши запоздало извинился за вторжение, он запрокинул голову и гулко, низко расхохотался, чувствуя, как смех царапает горло и губы, и все смеялся, смеялся и никак не мог остановиться — будто выплескивал все, что накопилось за эти годы.

*

И проще действительно было. Ханамия почти не видел Имаёши, возвращаясь едва не за полночь, а просыпаясь с рассветом, но чужое присутствие успокаивало, как могло бы, наверное, само чувство, что у него есть дом — и в него можно вернуться. Эволюция была жестокой сукой, но механизм самозащиты у нее работал без сбоев.

По крайней мере, впервые за годы было спокойно.

На узкой постели они помещались с трудом, но доставать футон Ханамия не стал, а Имаёши не попросил. Засыпали спина к спине, просыпались так же — и о том, что оба ворочались во сне, говорило по утрам лишь сбитое за ночь к ногам одеяло.

Имаёши оказался неплохим соседом. Непритязательным, тихим — и интересным. С близкого расстояния его захотелось видеть и изучать, потому что впервые Ханамия начал ощущать хоть что-то кроме тошноты и злости, почти перестал видеть многолетнюю привязанность как затяжную болезнь — и сам понимал, как это не вовремя. Как глупо.

И пока они переругивались, спорили или грызлись, время шло, перерабатывая застарелое раздражение в шаткое подобие перемирия. Имаёши готовился к переезду, оформлял документы, вел длинную оживленную переписку на английском — и просил помочь с тонкостями перевода, так что Ханамия был примерно в курсе, как ни старался отстраниться. Стадия отрицания оказалась так себе жизненной стратегией. Неотвратимость вошла в привычку — так со временем становится жесткой, загрубевшей кожа в месте удара.

Но, поздним вечером в тесной кухне стягивая с Имаёши очки, он улыбался. Тот подслеповато прищурился — зрение падало, в планах на будущее помимо переезда встала перспектива лазерной коррекции — и не отстранился, когда Ханамия сел возле него на колени, проводя ладонями по лицу. Будто тоже почти вслепую. Очерчивал острые скулы и мягкую линию подбородка, узкие губы, насмешливый прищур глаз.

— Ханамия... — начал было Имаеши, но он только отмахнулся.

— Помолчи хоть раз в жизни.

И гибко потянулся вверх, сцеловывая сухую насмешку. Имаёши поднял руку, зарываясь пальцами в волосы. Забытые чашки едва не полетели на пол, когда он рывком потянул его за руки, вынуждая встать, и усадил прямо на столешницу, подхватив под бедра. Пуговицы путались под пальцами, дышать оказалось неожиданно больно, каждый выдох получался сбитым и надсадным. Имаёши не смеялся, целуя шею, ключицы, губы, но все-таки расхохотался — без всякого веселья, впрочем, — коротко ведя пальцами от живота к паху и надавливая ладонью на ширинку. Ханамия ахнул, широко распахивая глаза, и уткнулся головой в плечо, слыша только, как громко, резко жужжит молния, а потом — уже ничего не слыша.

— Почти десять лет, Ханамия, — ровно проговорил он в какой-то момент, и тот в ответ только всхлипнул, не в силах произнести ни слова, — какого черта?

Вместо ответа он провел ногтями по спине сквозь футболку, очерчивая позвоночник, жалея, что не может расцарапать до крови — чтобы до Имаёши дошло. Чтобы проняло наконец.

*

Проще действительно было — и потому сложнее во стократ. Когда-то Имаёши сравнивал необходимость видеться для того, чтобы метки не свели их обоих с ума, с принятием лекарств — сам Ханамия предпочел бы термин «наркозависимость».

Суть едино.

Имаёши с его фармацевтикой не дал бы солгать.

Поэтому когда он начал постепенно собирать вещи, это тоже не вызвало никаких вопросов. Глядя в календарь, Ханамия констатировал без удивления — пара недель, неделя, три дня, два. Завтра.

Вечером собранная сумка стояла у порога, и Ханамия в очередной раз удивился тому, как чертовски мало у него вещей. И ведь с этой же сумкой он поедет с утра в аэропорт — и не будет испытывать никаких неудобств из-за того, что вещей с собой максимум на неделю.

Прощания не вышло: Ханамия вымотался, недосып и нервное напряжение наконец дали о себе знать, и он отключился прямо за столом, уткнувшись лицом в блокнот с недописанными набросками к статье, безнадежно размазывая чернила. А проснулся с мучительной болью в спине, анальгетиками под ладонью, краткой запиской с пожеланиями хорошего дня и пометками красными чернилами в блокноте. Имаёши отметил пару фактологических ошибок, подсказал удачную метафору и с явной насмешкой приписал внизу совет найти хорошего корректора. Ханамия мучительно щурился, пытаясь вникнуть, и только с трудом поднявшись на ноги, понял, что квартира совершенно пуста. Будто Имаёши здесь никогда и не было .

Пожав плечами, он принялся собираться. Метку на ладони уже дергало болью, но пока слабой, привычной, терпимой — до того, как терпеть станет почти невозможно, у него впереди была примерно неделя. За неделю нужно было сделать чертовски многое.

Ханамия еще мог бы успеть в аэропорт, но не собирался. Не видел смысла. До отлета оставалось несколько часов — а у него, как и долгие годы до этого, было мало, критически мало времени на то, чтобы чувствовать себя живым. И в тот момент, когда самолет Имаёши взлетал, Ханамия расплачивался в аптеке за такой запас анальгетиков и седативных, что при желании — необходимости, что точнее — смог бы тривиально устроить себе передозировку. В конце концов, посреди двадцать первого века было бы слишком глупо и пошло пытаться умереть от любви.

*

Он знал это чувство, выучил, как в такие моменты мучительно тяжело функционировать и отчаянно не хочется попросту жить. Но чертовски давно, еще с тех пор, как в старшей школе они ставили эксперименты по выносливости, не испытывал его так полно. И если на вторую неделю Ханамию держался почти хорошо, то к началу третьей все стало тем, чем и было с самого начала — ломкой для наркомана.

Впрочем, во время редких звонков он ничем себя не выдавал. Имаёши по телефону не собирался жаловаться тоже. Он вскользь рассказывал о клинике, в которой стажировался, и совсем коротко — о своих пациентах. Будто уехал в соседнюю префектуру, а не на другой континент. Впрочем, когда в голосе мелькал скупой восторг — становилось понятно, ради чего он все это затеял. Едва ли, впрочем, благополучие Имаёши волновало Ханамию. Его беспокоил запас седативных, потому что без таблеток он больше не засыпал, и анальгетиков — потому что без них он не мог встать. И глухая злость на то, что он не может сосредоточиться: боль рассеивала внимание и мешала ясно мыслить.

Он не мог даже предугадать, как долго это продлится, потому что и чужой опыт был слабой опорой — всякая болезнь протекала индивидуально, а это, как оказалось, было именно хронической болезнью, в которой, к тому же, отсутствовала возможность выздоровления как таковая. Только ремиссия. А потом — рецидив.

А Имаёши смеялся сквозь скрип и шипение помех, рассказывая, что в его клинике проводят испытания экспериментальных препаратов как раз для таких, как они, и, возможно, он согласится...

И это был единственный раз, когда он показал, что ему тоже паршиво.

Ханамия почувствовал что-то похожее на мстительное удовлетворение. Хотелось сказать — мучайся. Страдай и сдохни. Потому что ты нас во все это втянул. Но он отмахивался от этой мысли, в глубине души понимая, что Имаёши не так уж виноват. В конце концов, если бы человечество на протяжении всей истории не двигалось бы без оглядки на фокусы эволюции, у них бы даже пенициллина не было.

— Гормоны или хирургия? — Ханамия скучающе откинулся на спинку кресла и сложил ладони на коленях, удерживая телефон между щекой и плечом.

— Комплекс, — Имаёши, кажется, пролистывал какие-то бумаги — может быть, искал подробности. — Метку собираются удалять лазером, все остальное — купировать гормональными препаратами. Плюс психотерапия, разумеется.

— Разумеется, — едко повторил он.

Имаёши рассмеялся в ответ как-то неуверенно.

— В альфа-группе уже двадцать человек. Кто знает, Ханамия, возможно, у тебя будет шанс от меня избавиться.

— Буду молиться об этом, — он закрыл глаза ладонью, но даже сквозь пальцы просачивался слабый утренний свет, обжигая сетчатку. — Когда ты вернешься?

Имаёши помолчал, будто что-то взвешивая. И отозвался негромко, осторожно подбирая каждое слово:

— Не прошло даже месяца, Ханамия. — Помолчав, добавил: — держись.

Ханамия убрал руку и задумчиво посмотрел в стену, подумывая швырнуть в нее телефон. Но сдержался. В конце концов, очевидно, сочувственные речи от Имаёши тоже вписывались в концепцию неизбежного зла.

Сбрасывая вызов, впрочем, он не мог перестать крутить в голове простой порядок временных интервалов — пять недель, четыре недели, три... Хотелось верить, что легче — следуя логике наркозависимости — все-таки станет до конца чудовищно длинного срока. Это было всего-лишь болезнью — и Ханамия не ненавидел Имаёши за это. Впрочем, и не любил. Он просто от него устал.

*

К тому моменту, как Имаёши сказал, что скоро вернется, лето пошло на убыль. Ханамия не столько начал чувствовать себя лучше — или хотя бы чувствовать себя человеком, — сколько приспособился. На таблетках тоже можно жить, как оказалось. Побочные эффекты на фоне общего ощущения себя живым трупом казались не более чем вишенкой на торте.

— Последствия могут быть тяжелее, чем тебе сейчас кажется, — Имаёши говорил на удивление спокойно и осторожно, даже не пытаясь шутить. — И потом придется лечить последствия твоего... лечения. Аккуратнее, Ханамия.

— Я аккуратен, — огрызнулся тот в ответ, мучительно заставляя себя открыть глаза — о разнице часовых поясов порой забывали оба, и за окнами была глубокая ночь. — Лучше скажи, что делаешь ты.

Имаёши помолчал, потом отозвался неожиданно жестко:

— Бегаю по утрам. Работаю. Пью D3 и кальций. И держу себя в руках — вот и все.

Кажется, это была отповедь. Ханамия с трудом потянулся, садясь на постели и опуская ступни на холодный пол. Тело ломило — привычно, знакомо до тошноты.

— Спасибо за совет, — он проговорил едко. — Ты просто...

— Ханамия, — Имаёши перебил его, даже не собираясь слушать всю коллекцию заранее заготовленных оскорблений. Вероятно, не видел смысла. Это было на него похоже. — Я вернусь. Скоро. Но следующим уедешь ты — помнишь еще, что хотел стать военным журналистом? И с этим нужно будет жить. Я бы на твоем месте начал сейчас.

Темнота комнаты, темнота под веками — суть едино, поэтому Ханамия закрыл глаза.

— Я пытаюсь, — глухо проговорил он, — я — пытаюсь. Доброго утра, семпай.

И отключился. Для того, впрочем, чтобы до самого утра пролежать без сна и только к рассвету, сдавшись, потянуться за ноутбуком, чтобы добить пару заметок, вычистить сводку, проглядеть новости. Жизнь не ждала — в этом Имаёши был прав, по крайней мере.

И с этого момента — под конец срока тюремного заключения — наметилось улучшение. Не то чтобы боль исчезла — начала затухать, мешая не так катастрофически, как все это время. Или Ханамия попросту окончательно к ней привык. Сложно было понять. Но утром, когда он наконец заставил себя посмотреть хоть куда-то, кроме как себе под ноги, первое, что бросилось в глаза — неприметное объявление в метро, простой лист с незатейливым, скверно отбитым текстом, сообщающим о начале альфа-тестирования экспериментального препарата в больнице Токийского университета.

Слова Имаёши вспомнились сразу же. Гормоны, лазер, психотерапия — последняя бы точно не помешала, судя по всему, что до всего остального... Он ничего не говорил про результаты. Возможно, их еще даже не обнародовали. Полная неизвестность, шаг наугад из знакомого ада в незнакомый. Лечь под нож и позволить кому-то ставить на себе эксперименты. Звучало паршиво.

Однако телефон Ханамия все-таки в последний момент заставил себя записать и вечером, будто вскользь, спросил, не слышно ли что-нибудь о той альфа-группе. Имаёши, помолчав, ответил только:

— Ничего утешительного. У большей части объектов — рецидив до конца терапии.

— Понимаю, — он кивнул.

Но телефон лаборатории не удалил все равно.

*

Но если в разговорах по телефону Имаёши держался хорошо или делал вид, что держится, то встреча в терминале Нариты быстро показала, кто больший и лучший лжец. Ханамия думал, что это он сам. И ошибался.

Сумку — ту же самую спортивную сумку, с которой уезжал — Имаёши удерживал на плече и слабо улыбался, выискивая его взглядом в толпе встречающих. Исхудавший, осунувшийся, откровенно усталый и больной — из них двоих он больше походил на живой труп.

— Выглядишь хреново, — Ханамия улыбался почти торжествующе. И чувствовал, как от желания протянуть руку саднит кончики пальцев.

— Ты тоже, — он мягко кивнул, ухмыляясь одним уголком губ. — Здравствуй.

В такси от аэропорта Имаёши молчал, только стискивал его ладонь — и облегчение от места прикосновения расходилось волнами по всему телу. В крови закипал коктейль из восторга и злорадства, а Имаёши, кажется, даже не вслушивался в поток полускрытых оскорблений — только отстраненно улыбался, глядя ему в лицо, и кивал. Вероятно, в этот момент его можно было заставить переписать на себя все имущество или выгрести содержимое банковской ячейки. К сожалению, в обратную сторону это тоже работало. Эволюция все еще была сукой — но, как Имаёши и предсказывал когда-то, сейчас до нее не было никакого дела.

Разговор — монолог, по сути — оборвался на середине пути, безнадежно затихая, но едва они вошли в квартиру, Имаёши дернул его на себя за лацканы пиджака и одним жестом стянул ткань вниз, бросая прямо на пол. Ханамия насмешливо приподнял брови, слыша, как упала на пол сумка — слыша, но не видя, потому что смотрел только в глаза.

— Здесь? Сейчас?

Имаёши посмотрел в ответ с невозмутимой глумливой заинтересованностью.

— А ты предлагаешь сначала выпить кофе?

Ханамия вместо ответа с негромким шипением толкнул его к стене, раздвигая коленом ноги, вжимаясь всем телом и длинно, влажно вылизывая ключицы и горло, прежде чем впиться поцелуем в приоткрытые губы — и услышать в ответ длинный низкий стон на выдохе.

И даже вжимаясь лопатками в стену, подставляя плечи и грудь, Имаёши не переставал мягко, издевательски улыбаться — и его улыбку хотелось то ли стереть укусом или ударом, то ли просто — хотелось. И это тоже злило до красной пелены перед глазами, и злость ударяла в голову едва ли не сильнее, чем возбуждение.

— Как я тебя ненавижу, — Ханамия бормотал, отстраненно слыша, как, стуча, покатилась по полу отлетевшая пуговица с воротничка, — как меня от тебя тошнит.

Имаёши ухмылялся, отводя пряди волос с его лица и спокойно считывая невысказанное: «И как без тебя это все вообще ничего не стоит, превращается в формикарий». Он понимал, чертов ублюдок, он все всегда понимал. Хуже всего было знать, что для кого-то ты всегда читаем, прост, раздет. Точно как долгие годы назад в душевой, когда он сидел на полу, застегнутый на все пуговицы, в то время как сам Ханамия скидывал грязную форму на пол и переступал через нее босыми ступнями. И пока он злился, кусал, целовал, вылизывал, будто пытаясь отыграться сразу за все, хотя теперь времени было в избытке, Имаёши молча вел чуткими ладонями по лопаткам и позвоночнику — и лишь на мгновение отстранился, чтобы снять очки и почти вслепую подвесить их за дужку на крючок для ключей.

Ханамия, проследив этот жест, попытался расхохотаться. И почему-то не смог.

*

Были счастливчики, выдавшие в ответ на клинические испытания простую ангедонию, но часть альфа-группы спустя неделю после окончания курса препаратов показала классическую депрессию. Опасно помахивая перед собой чашкой кофе, Имаёши говорил, что в этом есть своя логика. Что на гормональном и психологическим уровне процедура удаления метки сродни ампутации. Отсечь конечность для того, чтобы остановить заражение — мысль действительно казалась здравой. В извращенной системе координат Имаёши Шоичи, во всяком случае, точно.

— Пропить антидепрессанты проще, чем научиться жить с протезом, — он мягко улыбался, потирая пальцами лоб. Ханамия смотрел из-под челки, едва понимая, к чему он клонит.

— А были хоть какие-то последствия, кроме несущественных?

— О, множество, — Имаёши говорил с каким-то тонким, едва скрываемым удовольствием. — Один сатириазис чего стоил. Знаешь, как тяжело остановить волну промискуитета в крошечной закрытой лаборатории?

Гиперсексуальность, помноженная на невозможность получить удовольствие. Ханамия почти жалел, что пропустил самое унылое порно в своей жизни.

А Имаёши все мечтательно улыбался, будто воспоминания казались ему приятными. Ханамия скрипнул зубами. Он знал Имаёши чертовски давно, знал, что по натуре он был естествоиспытателем — а еще ублюдком.

— Скука, — он только дернул уголком губ. И поднялся было из-за стола, чтобы подлить кофе, но Имаёши без улыбки перехватил его за запястье и притянул к себе, прижимаясь головой к животу. Дыхание казалось частым, горячим — чувствовалось даже сквозь футболку. Хмуро посмотрев на растрепанную черноволосую макушку, Ханамия потянулся, чтобы поставить чашку обратно на стол, и быстро провел ладонью по волосам.

— Тяжелее всего — на третью неделю, — вдруг глухо проговорил Имаёши, сцепляя руки за его спиной, и он нахмурился. — Мы пробовали разные методы: гештальт-терапия провалилась, круги доверия себя не оправдали, а имплозию лучше было даже не начинать.

Ханамия даже не сразу понял, что он говорит не о себе.

— И когда антидепрессанты и бета-блокаторы за завтраком мы начали давать вместо витаминов...

Он сжал в кулаке гладкие черные пряди, и Имаёши замолчал на полуслове, запрокидывая голову. Ханамия хмуро посмотрел ему в лицо. Склонился, проводя губами по лбу, переносице, скулам, молча сминая приоткрытый рот — не столько целуя, сколько почти умоляя заткнуться. И Имаёши, негромко рассмеявшись в поцелуй, не произнес больше ни слова, только дернул на себя, усаживая на колени, и быстро, нетерпеливо скользнул ладонью под футболку, почти царапая ногтями грудь и живот. Коротко поцеловав в шею, ключицы, губы, Ханамия на мгновение отстранился, стягивая одежду, и откинулся на локтях на столешницу.

Имаёши оглядел его с мягким глумливым любопытством, скользя насмешливым взглядом по груди, ребрам, паху, — и запрокинул голову, глядя теперь, кажется, только на алые, злые пятна на скулах. Замер, прищурившись, будто никак не мог наглядеться — смотрел на приоткрытые влажные губы, бледные щеки, злой, жесткий прищур. Чувствуя себя под этим взглядом не то раздетым, не то выпотрошенным, Ханамия скривился, до боли закусив щеку изнутри.

— Насмотрелся?

Имаёши улыбался, проводя по телу горячими ладонями, и он точно чувствовал — не мог не чувствовать, как Ханамия вздрагивал, когда он случайно или намеренно скользил пальцами по внутренней стороне бедра.

— Никогда.

Зашипев сквозь зубы, он запрокинул голову, когда узкая ладонь накрыла пах, едва ощутимо поглаживая сквозь ткань, и Имаёши рассмеялся с явной издевкой — и восторгом. Кто бы смог разобрать, чего в этом смехе больше. Ему это нравилось, всегда нравилось — доводить, издеваться и давить. Чудовище, которое Ханамия знал и понимал порой лучше, чем себя самого. И пока они изводили друг друга, и спали друг с другом, и заново нащупывали слабые точки, и выучивались сосуществовать, это по крайней мере было весело.

А потому, рассмеявшись, сдавшись, он глухо застонал сквозь зубы, закрывая глаза.

Раз уж монстр отказывается жить под кроватью — стоит начать получать от этого удовольствие.

*

И он получал — забирая и отдавая все, на что хватало сил, выдержки и времени, потому что обратный отсчет так и не закончился. Сродни перспективе спать в обнимку с гранатой: никогда не знаешь, в какую ночь проснешься от взрыва, но рано или поздно это точно произойдет.

Для того, чтобы точно знать содержание письма, Ханамии даже не потребовалось перегибаться через плечо и заглядывать в экран — он и по лицу Имаёши отлично читал каждое слово.

— Второй этап испытаний начинается через две недели.

Ханамия только коротко пожал плечами, автоматически прикидывая, что осталось от запаса таблеток с прошлого раза. По всему выходило, что тогда дозировку он рассчитал оптимально, и расход — тоже, так что...

— И сколько он продлится?

— Неизвестно, — Имаёши, прищурившись, смотрел ему в лицо. — Результаты были гораздо лучше ожидаемых, так что нам дали зеленый свет. Расширяем альфа-группу, попробуем пару специфических методов... — он повел пальцами в воздухе, а потом, будто одернув себя, сжал ладонь в кулак на столешнице. — Я сообщу тебе.

Прозвучало еще более формально, чем те письма, что Ханамия помогал ему переводить перед прошлым отъездом.

Кивнув, он задумчиво склонил голову к плечу.

— Сначала ты сделаешь кое-что для меня.

Имаёши вопросительно приподнял брови, отставляя ноутбук в сторону. В его лицо даже смотреть не хотелось — там была привычная маска насмешливого сочувствия и готовности помочь..

— Я слушаю, Ханамия.

— Рецепты, — ровно произнес он наконец. — Антидепрессанты, обезболивающие, ноотропы, снотворное.

Имаёши помолчал. И скрестил руки на груди, будто обозначая внешнюю границу, прежде чем спросить хрипло и надтреснуто:

— Предпочтения?

— Сам разберешься, — Ханамия пожал плечами. — Из нас двоих ты фармацевт.

Он кивнул. И вырвал лист из его блокнота, что-то отмечая для себя. На обратной стороне был план недописанной статьи, кажется. Плевать.

— Я сделаю, — Имаёши говорил негромко и задумчиво. — Сделаю что могу. Но...

— Молчи, — Ханамия скривился, выставляя перед собой открытые ладони. — Потому что альтернатива у меня — героин.

Кажется, это его убедило, и других вопросов он не задавал.

Две недели прошли быстро — так, что Ханамия сначала не успевал фиксировать время, а потом забыл о нем. Таймер обратного отсчета остановился, когда интервал до взрыва превратился в несущественную величину. Бомба все равно рванет. Не может не рвануть. Она создана для этого, в конце концов.

И когда Имаёши уехал — так же тихо и просто, как в прошлый раз, не потревожив его и не разбудив, — Ханамия даже удивиться не смог, проснувшись с головной болью, проламывающей затылок, и таким жжением под кожей на руке, будто окунул ладонь в кислоту.

Рецептурные бланки обнаружились на столе рядом с россыпью полупустых конвалют из старых запасов. Будто сжалившись, Имаёши оставил подробную записку о том, какие препараты не стоит сочетать, чтобы побочные эффекты в этот раз проявили себя мягче. Больше ничего в том послании не было — ни прощания, ни извинений.

И оглядывая все это: бланки, таблетки, чужие почти брезгливые советы — он покачал головой, понимая, что это тоже не решение, но другого у него нет. Хотя одна вероятность все же оставалась.

Сварив кофе и ссыпав шуршащие блистеры в коробку не глядя, Ханамия тяжело осел прямо на пол, мучительно пытаясь проснуться. Боли еще не было — только логичные последствия многодневного недосыпа да предощущение, основанное на прошлом опыте.

Покосившись на часы, он попытался прикинуть время отлета — по всему выходило, что до него оставалось не больше получаса, но точнее он не знал.

Поставив чашку на пол рядом с собой, он нашел нужный номер в телефонной книге и пару мгновений смотрел на него, прежде чем нажать на вызов.

В лаборатории ответили сразу.

*

Тесты длились бесконечно — тяжелые, изматывающие, порой и унизительные. Казалось, что его обследуют перед тем, как отправить в космос, а не для того, чтобы попросту излечить. Экспериментальная группа, толком не испытанная методика — всего-то вторая волна тестов, в то время как где-то на другом континенте для Имаёши стартовала третья. Но даже оказавшись в одной клинике, они были бы по разные стороны истории болезни — врач и пациент.

Засыпая в пустой палате под капельницей, он считал от скуки, сколько на этот раз на его теле электродов и датчиков, еще прикидывал, устал ли Имаёши разговаривать с его автоответчиком. В клинике были запрещены любые средства связи, об этом его предупредили сразу же, так что все, что было у Ханамии с собой — несколько книг.

И он надеялся, что его голос в записи успел надоесть Имаёши до тошноты.

А боль нарастала исподволь, медленнее, чем в прошлый раз, хотя анальгетиков или успокоительных Ханамия теперь не получал — слишком тщательному исследованию подвергались эмоциональный фон и физическое состояние, сбивать их химией было нельзя. Но на второй раз все оказалось проще. Может быть, сказывался больничный покой. А может — просто надежда.

Надежда, густо замешенная на страхе.

За окнами клиники простирались парк и пруд, а внутри белоснежные стены будто выжигали глаза. Покончив с тестами, он впервые познакомился с альфа-группой — и только тогда понял, что все предыдущее больничное заключение было почти камерой сенсорной депривации, способной разве что вызвать эффект Ганцфельда. Пустые стены, молчаливые лаборанты, многостраничный контракт с целым сонмом подпунктов мелким шрифтом. И в противовес этой тихой стерильной белизне — чужие истерики в группе доверия.

Начиналось лечение не с гормонов, даже не с хирургии — с терапии. И ходили слухи, что это последний этап отбора — были те, кто решал, что с обсессивной зависимостью тоже, в конце концов, можно жить. Страх перед будущим, предпочтение ему реального ада, практического зла — много факторов, ни один из которых Ханамия к себе не относил. Он точно знал — нет, нельзя. Будучи зависимым, жить просто не получается. Только перебиваться от дозы до дозы.

И его история мало чем отличалась от десятка других. Он рассказывал ее бессчетное количество раз — в группе и на индивидуальных занятиях — до тех пор, пока она просто не затерлась, заставляя биографию пестреть дырами и сомневаться, было ли что-то кроме. Казалось, что вся личная история свелась к временным интервалам — и от этого тоже было тошно и зло. Как и должно было быть.

Подготовка была долгой — и физическая, и психологическая, — и о возможных последствиях Ханамия успел наслушаться. Будто его пытались спугнуть — и может быть, в самом деле пытались. Потому, когда наконец назначили дату операции, он не поверил своим ушам.

Сначала метки удаляли хирургически. Для этого требовалось пропороть руку практически до кости — и Ханамии еще повезло, что у него знак был на ладони, иначе операция могла бы быть куда более травмирующей. От нее оставались грубые шрамы, заживало долго, у большей части альфа-группы первой волны — мучительно, а еще в некоторых случаях знак проступал снова. Далее следовала гормональная терапия. А за ней — долгие годы ожидания возможного рецидива, этап, который пока не закончился ни для кого, а для него должен был только начаться.

За неделю до операции после групповых занятий на сеансе индивидуальной терапии Ханамия в очередной, в сотый, кажется, раз проходил тест Роршаха — и глядя в чернильные узоры, отвечал на стандартный вопрос на удивление честно:

— Это просто пятна.

А боль была жгучей, выламывающей и страшной, и оставалось всего ничего — семь дней до того, как ее вместе с рассудком ненадолго сотрет общий наркоз.

И Ханамия ждал.

*

Все, что продолжало держать на месте — оговоренная контрактом необходимость регулярно обследоваться. Это тоже было подпиской о невыезде, но гораздо более мягкой, а главное — добровольной.

И короткие поездки она все же вполне допускала.

Из пекла его вместе с десятками таких же, как он, вывозили силами Корпуса мира — в бронированные грузовики набивалось столько людей, что пытаться отстраниться было бесполезно, и Ханамия даже не пытался. Кто-то спал у него на коленях, кто-то положил голову на плечо. Он выворачивался, пытаясь положить блокнот хотя бы на собственное предплечье, придерживая кончиками пальцев, и писал, писал, писал — все, что видел, потому что это было важно, это был материал на миллион. Да, о перестрелках в крошечных прибрежных деревнях, о ночных бомбардировках, о том, как огонь жадно схватывает крытые соломой дома — об этом писали десятки, сотни других до него, но в их деле каждый опыт был особенным. Важным. Уникальным. И нужно было быть полной бездарностью для того, чтобы не сделать из этого интересный материал.

Бездарностью Ханамия не был точно.

Улетали ночными одиночными рейсами из крошечного местного аэропорта на чахлых корейских «фонгах», видевших, кажется, еще семидесятые. В полете страшно трясло, самолет, кажется, едва выдерживал груз, хотя все, буквально все пришлось бросить прямо в поле — и камеру, и одежду, и личные вещи. При себе у Ханамии остались лишь россыпь карт памяти и блокнот во внутреннем кармане. Оказалось, что больше ничего и не нужно. Правда, немного жаль было лэптоп — грубый шрам на руке саднило, жгло, дергало к перемене погоды, и долго писать вручную не выходило.

В полете почти удалось впервые за последние три дня задремать, и выдернуло его из сна лишь объявление пилота, говорящего, что через час они приземлятся в аэропорту Даллес. Вашингтон... До Эл-Эй он добирался бы долго, даже если бы решил безрассудно сбежать от собственных спасателей и двинуться через всю страну от одного побережья к другому без денег и документов. Ханамия едва не рассмеялся от мысли, что еще недавно вполне мог на такое пойти. Долгой привычкой все еще дергало, как фантомной болью, но избавлялся от этого он со злорадным удовольствием, понимая, что не проиграл.

Поглаживая блокнот во внутреннем кармане, Ханамия криво улыбался, глядя на сигнальные огни на крыле самолета. Вез он с собой чуть больше, чем прочие, и это было самой интересной частью будущего материала. Статистические сводки, снимки со спутников, планы, расстановки сил. Стоило потратить столько усилий — и лет, чтобы занять себя чем-то полезным. Оглядываясь на последние годы, он сам едва понимал, почему от скуки раньше не сводило зубы.

Кто-то из соседей переругивался на хинди, кто-то спал, кто-то молился. «Фонг» трясло в эпилепсии зоны турбулентности, но это только усыпляло еще больше — что угодно может стать колыбельной, когда несколько суток удавалось задремать лишь на считанные минуты прямо на жесткой земле, а до этого неделями — по очереди с другими такими же счастливчиками, прижав к себе рюкзак, чутко и некрепко. Усталость становилась хронической, глаза жгло, а голова гудела. И все это не имело значения.

Имаёши говорил когда-то, что с выбранной профессией он справится лучше других. И он справлялся. И ночью — одной из десятков ночей что он провел в посольстве, прежде чем его наконец переправили домой — даже попытался рассказать об этом, но разговор не складывался. Имаёши на линии долго молчал, и его дыхание — тяжелое, сбитое, сонное — слышалось сквозь шипение и помехи. Ханамия отстраненно подумал, что они не разговаривали сколько — полгода? И едва не расхохотался, поняв, что это неважно.

Рассказ об операции уместился между стопкой пустых конвалют и первым выездом из страны — сразу в самое жаркое пекло, куда отправляли с дипмиссиями и Красным Крестом новичков, чтобы не дать себе времени привыкнуть. Имаёши слушал молча, потом все-таки спросил:

— И как твоя теория причин и следствий? Оправдала себя?

— Более чем, — Ханамия ухмыльнулся, невидяще глядя в темноту перед собой. За окнами была ночь — глубокая, глухая, беззвездная.

После недолгой тишины Имаёши сказал наконец:

— Четвертая волна оказалась самой удачной. Думаю, я пройду процедуру тоже.

Все оказалось чертовски просто. Не сложнее, чем забить данк.

*

Имаёши вернулся в Токио только через месяцы — и тогда они лишь мельком встретились взглядами в Нарите между терминалами, и все, что Ханамия успел заметить — то, как отчетливо проступал бинт под его перчаткой. Задумываться об этом было некогда, незачем — он торопился домой, чтобы успеть перед сдачей материала свести воедино разрозненные заметки. Доработать еще можно было в процессе, а вот картинку стоило отразить здесь и сейчас. Потому лэптоп на коленях он открыл прямо в такси — и между съемками рельефа со спутника и собственными снимками совершенно забыл и о встрече, и об Имаёши, и о его перчатке. Времени, кажется, по-прежнему не было, но совсем не так, как все эти годы — теперь его дефицит лишь подстегивал, обжигал разум злым азартом, тем чувством, что в средней школе погнало на площадку, пожалуй. Суметь, доказать, справиться. Совершенно неважно, какой ценой.

Материал был сырым, но снимки — превосходными.

А дома отчетливо пахло пылью и запустением. Бегло встряхнув шторы, сняв плед и простыни, Ханамия устроился прямо на полу и рухнул в работу до поздней ночи, до тех пор, пока от усталости не начало ломить спину и плечи — и усталость мешалась с удовлетворением.

До следующего вылета оставалась всего ничего. И пусть оформить документы тем, кто работал через Крест и Корпус мира, было проще в десятки раз, это все равно каждый раз оборачивалось суматохой и паникой — выйдет ли? Успею ли? И он успевал — потому что в этом был резон и интерес.

В этом был смысл.

И хотя он думал об Имаёши, даже звонил ему — из крошечных прибрежных городков в странах третьего мира, из мегаполисов, из шиитских деревень и затерянных островных государств, где даже связи-то толком не было, и приходилось долго бродить по пляжу, прежде чем получалось поймать хоть какую-то сеть — в следующий раз увидеться удалось только через пару лет. Два года Ханамия учился работать с информацией, анализировать ее, а еще — красть, он усвоил, что она меняет мир и меняет людей. Но читать хоть что-то в непроницаемом лице Имаёши, кажется, так и не научился.

А тот мягко улыбался, сидя напротив, и выглядел откровенно хреново — почти так же, как в предпоследнюю встречу около трех лет назад. Видимо, работал на износ. Но рассказывал с удовольствием — о том, что препарат скоро поступит в широкую продажу, что терапия показывает прекрасные результаты, что такие, как они, попросту перестанут существовать, и эволюция вернется на свои рельсы. Ошибки кто-то должен был исправлять.

Ханамия слушал почти без любопытства. Это было пройденным этапом. Интересовало другое.

— И как тебе живется без клейма? — он сам чувствовал, что улыбка вышла кривой, безжалостной. Шрам на руке кольнуло какой-то застарелой фантомной болью.

Имаёши вздрогнул, а потом отозвался без улыбки:

— Превосходно.

И рефлекторно сжал ладонь в кулак — ладонь в тонкой матерчатой перчатке. Ханамия сам носил такие — довольно долго. Потому что шрам болел, и его постоянно приходилось смазывать анестетиками и заматывать, а в перевязке не так много смысла, когда третьи сутки спишь в пустыне на голой земле. Помогали перчатки без пальцев или матерчатые перевязки поверх бинтов — что удавалось раздобыть. Но у Имаёши вряд ли могли быть такие проблемы — да еще спустя столько времени после операции.

Прищурившись, Ханамия кивнул. И отвернулся к окну, бессмысленно глядя на то, как мимо проезжают машины, проходят люди — стоял теплый солнечный полдень, свет бликовал на стеклах, крошился бликами в лужах после недавнего дождя.

Он повернулся снова, лишь увидев, как Имаёши расплачивается по счету — за них обоих. Хмыкнув, он легко поднялся и подхватил ветровку.

— Прогуляемся?

Парк и пруд — совсем как перед старшей школой, когда они только решали, что делать дальше, устанавливали границы и правила. Имаёши все молчал, странно сгорбившись, и даже насмешки отбивал почти без интереса — все равно что играть в пинг-понг с автоматом. Метко, но предсказуемо. Ханамия все разглядывал его с какой-то смутной тревогой, которую сам едва осознавал, и, в конце концов, для того, чтобы решиться, потребовалось просто не задумываться. Раньше он Имаёши не жалел. Не стоило и начинать.

Впрочем, когда он все-таки жестко перехватил его за запястье и потянул на себя, тот даже отреагировать не успел и начал вырываться, нахмурившись и болезненно стиснув зубы, лишь когда Ханамия расстегнул мелкую пуговицу на запястье. Имаёши все пытался отнять руку, но тот держал крепко и цепко, а вот перчатку стягивал почти неуверенно. Продирало холодом неизбежного — впервые хотелось сжалиться, не увидеть и не узнать.

Но, в сущности, Ханамия знал с самого начала. И когда он наконец стянул перчатку, сминая и бездумно засовывая в карман, а потом развернул его ладонь, рефлекторно поглаживая костяшки пальцев и теплую, тонкую кожу на тыльной стороне, метка, конечно, была там — яркая, черная, как и прежде.

@темы: Фанфик, Соулмейт, The Rainbow World. Другие миры, День правила 34, Kirisaki Daiichi Team

---

Kaijou Team, День правила 34, два арта, PG-13 и G

[Kaijou Team]

Название: Попалась
Автор:  Kaijou Team
Форма: арт
Сеттинг: Гендерсвап
Пейринг/Персонажи: Имаёши Шоичи/Касамацу Юкио
Категория: фэмслэш
Жанр: юмор
Рейтинг: PG-13
Примечание: по клику на арте в новом окне откроется полный размер

Название: Догони
Автор:  Kaijou Team
Форма: арт
Сеттинг: Фурри
Пейринг/Персонажи: Аомине Дайки/Кисе Рета
Категория: слэш
Рейтинг: G
Примечание: по клику на арте в новом окне откроется полный размер

@темы: Фурри, Арт, Гендерсвап, The Rainbow World. Другие миры, День правила 34, Kaijo Team

---

Seirin Team, «Один на миллион», миди, NC-17

[Seirin Team]

Название: Один на миллион
Автор:  Seirin Team
Бета:  Seirin Team
Сеттинг: соулмейт
Размер: 10 000 слов
Пейринг/Персонажи: Аомине Дайки/Кагами Тайга, Момои Сацуки, ОП
Категория: слэш
Жанр: романс, мистика
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: У каждого на свете есть свой особенный человек. Шансы встретить его — один на миллион. Про такое еще говорят — «судьба». И если Дайки удастся найти его и завоевать — проклятье спадет.
Примечания: постканон, университетская AU
Ссылки на скачивание: doc | txt

— Минако-чан проплакала вчера весь день, и мне пришлось ее утешать, — жалуется Сацуки. — Это никуда не годится!

— Это она меня бросила, — говорит Дайки.

— Но не она же тебе изменила!

Дайки понимает, что с Минако вышло… ну, некрасиво. С другой стороны, они и трех недель не провстречались, Дайки не обещал ей не то что любви до гроба — вообще ничего не обещал, а у той девчонки с вечеринки Ешинори были клевые сиськи, и она была не против. Дайки даже жалел, что Минако застукала их раньше, чем он успел узнать номер телефона или хотя бы имя.

— Шесть девушек за полгода, — продолжает Сацуки. — Это просто ужасно, Дай-чан!

Семь, хочет уточнить Дайки — о первокурснице, с которой он мутил всего три дня, Сацуки не знает, — но вовремя прикусывает язык. С Минако Сацуки дружит, поэтому так сердится сейчас, но Дайки правда ничего не может с собой поделать. Он слишком молод, чтобы связываться с кем-то всерьез и надолго, а девчонкам это бесполезно объяснять.

— Я популярен, — смеется он.

— Скоро никто в университете не захочет иметь с тобой дела, — говорит Сацуки.

Без злобы, просто констатирует факт. Дайки и сам в курсе, что еще прошлая его подружка распустила какие-то тупые слухи, после чего замутить с кем-то из сокурсниц стало задачей повышенной сложности. Минако — и та сдалась не сразу: поверила Сацуки, что все не так страшно, потому что Дайки давно ей нравился.

Да, и правда фигово вышло.

Дайки знает, что должен чувствовать себя виноватым сейчас. Но сильно заморачиваться из-за всей этой ерунды лень. В конце концов, девушек полно и за пределами университета, а его слава ушла не настолько далеко, чтобы во всей Японии никто не захотел с ним трахаться.

— Ты кретин, — сообщает Сацуки, когда он высказывает мысль.

— Какой уж есть, — ухмыляется Дайки.

***
Мандарин яркий и сочный. Когда Дайки протыкает ногтем тонкую кожицу, плечо обжигает резкой болью. Он тянет рыжую шкурку и шипит сквозь стиснутые зубы: будто собственную кожу чулком стянули с плеча, и на обнажившуюся плоть попадает кислый мандариновый сок. Дайки упорно пытается очистить мандарин и в итоге отбрасывает подальше: боль терпеть невозможно, и он вертится что есть силы, но она не проходит. Только становится острее и настойчивее.

— Дай-чан! Дай-чан!!! — звенит над ухом, и Дайки вскидывается.

— Сацуки? Какого хрена?!

Он барахтается в кровати, стремясь скинуть ладонь Сацуки с плеча и избавиться наконец от обжигающей боли.

— Ты еще спрашиваешь? Ты уже на два занятия опоздал, я боялась, ты руки на себя наложил с горя, что больше тебе никто не даст, — Сацуки улыбается, цепко держась за него, и Дайки осознает: сон уже спал.

А вот боль осталась. От прикосновения Сацуки словно током прошибает каждую косточку в теле, и Дайки отскакивает. Скатывается с кровати:

— В душ надо.

И смотрит на себя в зеркало, оперевшись на раковину. Плечо, за которое трясла его Сацуки, все еще фантомно горит, Дайки морщится: это что еще, нафиг, такое?

Холодный душ прогоняет остатки сна и вместе с ним — все противные ощущения. Выходит из ванной Дайки свежим и спокойным.

— Ты как? — на этот раз Сацуки не шутит, оглядывает его серьезно.

— Великолепно, а ты как думала? — широко зевает Дайки. — Мандарин бы сейчас.

***
Фуюко вполне ничего. Грудь могла бы быть и побольше, но зато ноги длинные и — это главный плюс — Фуюко новенькая, а значит, не в курсе любовных похождений Дайки.

— В кино? С тобой? — морщится Фуюко. Или в курсе. Впрочем, Дайки не теряет надежды.

— Ну да, посмотрим какую-нибудь романтичный фильмец, а потом еще куда-нибудь сходим. Как тебе?

— Не интересно, — Фуюко качает головой и отворачивается, принимаясь раскладывать тетради в сумке.

Однако Дайки не привык сдаваться так легко.

— Да ладно! У тебя есть планы на вечер? Нет? А это чем не план? Отличный, по-моему, план, — он подходит ближе, отрезая Фуюко пути к отступлению.

Где-то в этот момент та должна понять, что всю жизнь мечтала пойти в кино с Аомине Дайки, и перестать наконец строить из себя недотрогу.

Где-то в этот момент Дайки кажется, что Фуюко проделывает дыру у него в груди и оставляет дымящийся отпечаток ладони на легком.

— Слушай, просто отстань! — цедит она и уходит, перекинув ремешок сумки через плечо.

Дайки прижимается к стене и ощупывает грудь: все цело, никаких дыр, только кожа еще ноет, как бывает, когда в душе сперва делаешь воду слишком горячей, но обжечься толком не успеваешь.

Фуюко оттолкнула его, чтобы пройти, только и всего. Но Дайки трясет: эта странная боль настигает его второй раз за день, и он понятия не имеет, почему это вообще происходит. И чем больше думает — тем сильнее хочет оказаться подальше: от университетских стен, шума и спертого воздуха.

Он ловит себя, когда пробирается через толпу спешащих на занятия студентов, и снова теряет. Вернувшаяся с новой силой боль застилает мутной пеленой глаза, Дайки пытается сбежать от нее, но с каждым шагом наталкивается на кого-то, задевает плечом, рукой, бедром — и это больно. До слез, до першения в горле, когда вот-вот готов заорать, до плывущих стен, за которые невозможно ухватиться руками, потому что всегда натыкаешься на кого-то — и снова вздрагиваешь от скручивающих тело в жгут спазмов.

— Эй, ты обкурился, что ли? — несется ему вслед.

— Ты как, нормально?

Дайки отмахивается от вопросов, отскакивает от рук, пытающихся остановить его, но делающих только хуже. Он переходит на бег, двигаясь к заветной цели, и замечает, что уже не в университете, только когда знакомая баскетбольная площадка вырастает перед ним, как сказочный домик, в котором можно найти спасение от чудовищ.

Дайки задвигает сетчатую дверь и прижимается к ней спиной. Кровь в ушах стучит в унисон со звуком мяча, отскакивающего от прорезиненного покрытия. У Дайки нет с собой мяча, он даже не играть пришел.

Но вместе с рассеявшейся болью возвращается способность нормально воспринимать окружающее, поэтому он присматривается к парню, задорно вертящемуся под кольцом. И невольно улыбается:

— Вот так встреча!

***
— Ты разве не должен в универе быть? — Кагами смешно хмурится, но Дайки не сомневается: тот рад встрече.

— Могу спросить о том же.

— Преподаватель заболел, вот я и решил потренироваться в свободное время.

— Аа… И я.

— Без мяча? — удивленно приподнимает бровь Кагами, и Дайки чертыхается мысленно.

— Надеялся, что встречу тут какого-нибудь придурка, у которого можно будет позаимствовать мяч.

— Эй, сам ты придурок! — ожидаемо ведется Кагами. — Но раз уж притащился, давай один на один? Сто лет не играли!

Что правда, то правда, и Дайки скучал по тем временам, когда они с Кагами могли зарубаться на площадке, пока совсем не стемнеет. После поступления уличные игры отошли на второй план: Дайки знал, что Кагами пока что безуспешно пытается прорваться в основу университетской сборной, да и у самого него появились другие, отнимающие немало времени заботы. Но сейчас все это неважно, раз можно сыграть как в старые времена, и даже развести Кагами на обед: ведь тот наверняка продует.

Дайки уже открывает рот, чтобы предложить пари, когда вспоминает, как все тело будто сгорало живьем от чужих прикосновений. Как он сможет играть, если снова будет больно? А баскетбол — контактный спорт, так что вряд ли удастся избежать случайных столкновений.

— Зассал, да? — понимающе ухмыляется Кагами. — Я так и знал, ведь не зря говорят, что ты стал играть хуже.

— Кто это стал играть хуже? Я, между прочим, лучший первогодок в своей сборной, — Дайки легко выбивает мяч у Кагами из рук и в прыжке забрасывает в корзину. — Играем до десяти, кто продует — тот покупает еду. Я повел.

— Ублюдок! — восторженно восклицает Кагами, ловит отскочивший мяч и моментально сравнивает счет.

За следующий им приходится бороться, притираясь грудью к груди под щитом: выигрывает Дайки, но Кагами быстро возвращает себе очко.

Он все такой же быстрый и сильный, и Дайки не понимает, почему его не берут в сборную. Слепые там все, что ли, или тупые? Кагами не уступает Дайки по скорости и умело финтит. Конечно, до самого Дайки ему далеко, но вряд ли в его сборной аж целых пять человек на голову выше. Дайки в это просто не верится.

— Твою мать, это нечестно! Я поскользнулся! — рычит Кагами, цепляясь за Дайки в попытке не дать ему забросить решающий мяч, но поздно.

— Поплачь еще, — он устало валится на скамейку. — Но только когда купишь мне бургеров.

— Прожорливая скотина, — незлобно отзывается Кагами, рухнув рядом. Прижимается плечом к плечу, дыша тяжело и шумно.

И Дайки понимает, что почувствовал Ньютон, когда яблоко рухнуло ему на голову.

— Ты… меня трогаешь? — неуверенно спрашивает он.

— А что, нельзя? — хмыкает Кагами и нарочно закидывает руку ему на шею.

Дайки ежится: ему никогда не нравилось, как вольготно Кагами это делал. Но не нравиться — это совсем другое. От этого кости не ломит, будто их начинили мышьяком, и кожа не пылает, как поджаривающийся на костре кусок мяса.

— Ну что, пошли жрать? — спрашивает Кагами, и Дайки встряхивается, но в голове все еще мутно.

Он идет за Кагами: спина у того прямая и напряженная, Кагами злится сейчас, хотя и пытается скрыть это за молчанием. Еще бы: спонтанная встреча и вполне ожидаемый проигрыш. Кагами всегда смешно бесился, когда продувал и приходилось раскошеливаться на обед.

Дайки увлекается, вспоминая, как забавно было выводить Кагами из себя — молчать тот долго не мог, рано или поздно начинал рассказывать, что в следующий раз непременно размажет Дайки, в красках расписывал. Хорошее было время.

Теперь оно мчится картинками перед глазами Дайки, пока круговорот воспоминаний не тонет в красном облаке боли, резкой вспышкой взрывающимся перед глазами.

— Смотри, куда прешь! — гремит на границе сознания недовольный женский голос, и сразу же к нему примешивается голос Кагами — встревоженный:

— Эй, ты в порядке?

Дайки оборачивается, натыкаясь взглядом на девчонку с синими прядями в волосах и килограммом черной подводки под глазами. Девчонка морщится, показывает ему средний палец и отступает, словно готовясь сбежать, если он вдруг захочет ей врезать. Дайки, разумеется, не стал бы, впрочем, ему и не до этого: рука, которой он задел девчонку, до сих пор ноет, будто ее обварили в кипятке.

— Аомине?! — Кагами разворачивает его к себе лицом и трясет за плечи. Вид у него испуганный, и Дайки бы посмеялся — таким Кагами он даже не представлял никогда. Но веселиться нет сил: Кагами держит его, и Дайки чувствует: крепкую хватку, сильные руки, пальцы, вминающиеся в кожу так, что, наверное, останутся синяки. Вполне терпимые ощущения, от которых не меркнет перед глазами и не хочется выть.

Наверное, он сходит с ума, и последнее, что ему хочется сейчас — объясняться перед Кагами, который, судя по всему, именно этого и ждет.

— Я тут вспомнил — мне нужно вернуться в универ, — Дайки стряхивает его руки. — Увидимся еще.

— Эй! Бургеры я тебе больше не должен! — кричит Кагами ему в спину.

Дайки не отвечает. Он ускоряет шаг, пристально смотря на дорогу, чтобы больше ни с кем случайно не столкнуться.

***
Сперва Дайки кажется, что это все — сон. Только во сне от прикосновений людей может быть больно. Правда, во сне Дайки умеет летать, а тут, подпрыгнув, бьется макушкой об полку для головных уборов.

— Дай-чан, ты что, решил совсем перестать ходить на занятия? — спрашивает за дверью Сацуки.

Дайки молчит, крепче прижимая пакет с замороженными овощами к голове. Надеется, что Сацуки решит, будто его нет дома, и свалит. Несколько блаженных секунд надежды, пока в замочной скважине со скрипом не поворачивается ключ.

— У тебя есть ключ от моей комнаты? — Дайки едва не задыхается от возмущения.

— А ты думал, до этого я пробиралась через окно? — Сацуки деловито снимает туфли, ставит возле сумки на полу.

— Я думал, ты показывала охраннику грудь, и он тебя пропускал.

— Дай-чан, ты невыносимый придурок! Господи, что у тебя с головой?!

— Не трогай! — Дайки хочет увернуться, но сделать это непросто, когда пытаешься удержать ледяной пакет в онемевших от холода руках.

Боль туго натянутой леской прошивает виски. Те несколько секунд после свидания с полкой, когда Дайки казалось, что его стошнит прямо на месте, теперь представляются почти лаской, потому что сейчас Дайки невыносимо.

— Крови вроде нет, — бормочет Сацуки, и каждое произнесенное ей слово взрывается в голове маленькой Хиросимой.

— Отпусти! — кричит Дайки, и Сацуки отшатывается. Смотрит на него с ужасом, а потом всхлипывает:

— Я только помочь хотела! Ну почему ты вечно такой?!

Дайки фыркает: вовсе и не вечно, только последние пару дней. Но сказать это вслух не может — боль еще оседает фантомной дымкой, Дайки дышит-то с трудом. Сацуки качает головой, надевает туфли быстрее, чем сняла, и уходит, громко хлопнув дверью.

Пожалуй, таким козлом Дайки не чувствовал себя ни с одной из девушек, которых успел бросить. Он не собирался обижать Сацуки, он просто понятия не имеет, что с ним происходит.

И знает только две вещи. Это реально. И это не работает с Кагами.

Еще недавно Дайки и подумать не мог, что будет видеться с Кагами так часто, но жизнь непредсказуемая штука, уж это он знает.

***
— Спросишь, как я узнал, где ты живешь? — Дайки улыбается самой глупой улыбкой, на которую способен: кажется, что так ситуация будет менее неловкой.

Однако хмурый вид Кагами быстро сводит надежду на нет.

— Куроко сказал, — бормочет тот. — И меня скорее волнует, что ты делаешь здесь в такую поздноту.

Вообще-то Кагами неправ: его адрес давным-давно вычислила Сацуки, а с Тецу Дайки почти не общался с тех самых пор, как тот поступил в университет на другом конце Японии. Впрочем, это все неважно: вопрос Кагами ставит Дайки в тупик, а ведь по дороге сюда он уже придумал и даже отрепетировал вменяемое объяснение.

— Мне нужна твоя помощь… Или даже не помощь… Не знаю, как объяснить.

— Если ты завалил тесты, то как в школе уже не прокатит, Аомине. Это университет, хоть здесь и можно прогуливать занятия, все равно нужно что-то учить…

— Да нет же, ничего я не заваливал! — перебивает Дайки и, пользуясь удивлением Кагами, протискивается в квартиру.

Она не поражает простором, как предыдущая, и на первый взгляд создается ощущение, что в ней не живут, а только ночуют. Дайки нигде не видит личных вещей, только пару бутылок со спортивным питанием на полу возле разобранной кровати и баскетбольный мяч в углу. Впрочем, он слышал, за учебу Кагами взялся всерьез, так что с него сталось бы целыми днями торчать в университете.

— Так что тебе нужно-то? — напоминает о своем присутствии Кагами. Его рука ложится на плечо, и Дайки вздрагивает, но тут же расслабляется. — Ты время видел?

— Ага, — снова улыбается он. — Прекрасное время. Мой сосед по комнате как раз должен уже вернуться, а у него, знаешь ли, любовь к тактильным контактам. Это и в обычное время бесит, а теперь… Иногда мне вообще кажется, что он играет за другую команду. А зачем еще его вечно тянет меня полапать?

— Так, я понял, — Кагами закатывает глаза. — Что ты принял?

— Чего?

— Ты еще днем вел себя странно, а сейчас притащился чуть ли не ночью и порешь какую-то чушь. Так под чем ты?

— Эй, я чист! — возмущенно выпаливает Дайки. — Просто… просто… — Нет, обойтись намеками и походами вокруг да около не получится, особенно если нужно понять, почему именно с Кагами у него все в порядке в плане прикосновений. Придется рассказывать все как есть. — Кое-что случилось. И мне нужно, чтобы ты мне поверил.

Кагами прислоняется к стене, скрещивает руки на груди и зевает.

— Ну, валяй.

Вздохнув, Дайки начинает: с самого начала, с мандаринового сна и болезненного пробуждения.

***
— Если скажешь, кто продал тебе дурь, обещаю, не буду тебя сдавать, — говорит Кагами, когда он заканчивает. — Просто набью ему морду.

— Да, твою мать, не принимал я ничего! — Дайки знал, что будет не просто, но даже не представлял, что настолько.

— Конечно, все так говорят, — кивает Кагами. — И все-таки этому уроду нужно врезать, чтобы не подсаживал на свое дерьмо спортсменов.

— Так, слушай, — не выдерживает Дайки. — Если не веришь на слово, я могу доказать!

— Как? Позволишь мне себя пощупать? Но ты уже сказал, что я особенный и со мной это не работает.

— Да. Поэтому скажи, кто из твоих соседей не вызовет полицию, если позвонить им посреди ночи?

— Ты охренел? Мало того, что мне спать не даешь, так решил еще и соседей моих подоставать? — бурчит Кагами, но Дайки видит огонек любопытства в его глазах и цепляется за него, как утопающий за соломинку.

— Мне нужно, чтобы ты поверил, а для этого, видимо, нужно показать тебе все наглядно. Так кто, Кагами?

Кагами задумчиво жует губу, а потом выдает:

— Ито-сан с четвертого этажа. Она — «сова». А еще я давно обещал помочь ей вынести на помойку старый морозильник, но все никак руки не доходили. Правда, не думаю, что идея делать это в пол-двенадцатого ночи ей понравится…

— Идем, — Дайки выпихивает его к двери.

— Постой, дай хоть кроссовки надену!

***
Невооруженным взглядом видно, что морозильник — только предлог, а на самом деле Ито-сан просто хотелось, чтобы Кагами зашел к ней, и время суток не имело значения. А вот то, что он пришел не один, стало ложкой дегтя в бочке меда, но Дайки плевать. Отношения с соседкой он решает оставить на откуп Кагами: мало ли, почему тот не заглядывал раньше, может быть, рыжие надувные куклы не в его вкусе или еще чего. В любом случае сам он тут по чрезвычайно важному делу и решает приступить к нему, как только Кагами и Ито-сан заканчивают положенный обмен любезностями.

— Так где «покойник»? — хмыкает он и намеренно шагает в комнату, явно отведенную под спальню.

Ито-сан реагирует моментально:

— Нет, не сюда, — и, взяв Дайки за предплечье, направляет по нужному курсу.

На Дайки плотная толстовка, так как уходил из общежития он уже вечером, когда прилично похолодало. Но даже она не спасает от обжигающего прикосновения, от которого, кажется, что ткань буквально приварилась к коже. Дайки кривится, но мужественно не издает ни звука. И на Кагами не смотрит, хотя краем глаза видит, как тот наблюдает за ним.

Вдвоем они быстро выносят морозильник на улицу и оставляют возле мусорки, а потом Кагами заявляет:

— Актер из тебя что надо!

— Актер? — вяло уточняет Дайки. Боль уже проходит, но он намеренно дал Ито-сан подержаться за себя подольше. Ради этого момента. — А это что, по-твоему? Грим?

Он задирает рукав толстовки до локтя и сует руку Кагами под нос. По тому, как округляются глаза Кагами, Дайки понимает, что наглядная демонстрация прошла успешно. И только после этого сам решается посмотреть на отпечаток на коже. Он больше походит на шрам, какие остаются после ожогов. Еще красноватый и вздутый, но уже белеющий. Обычно на такое заживление уходят годы, а тут реабилитация занимает минуты. Но Дайки все равно нервно сглатывает: позволь он Ито-сан прикасаться к себе дольше, кожа могла бы прогореть до кости. И неизвестно, как быстро это бы прошло. Если бы вообще прошло.

— Ну как, теперь ты веришь, или мне пойти с ней еще и пообниматься?

— Нет, не надо, — качает головой Кагами. — Не знаю, что это, но, похоже, ты в большом дерьме, чувак!

***
— Проклятье? Ты серьезно? — Дайки ворочается, пытаясь устроиться на диване: бессмысленное дело, потому что Кагами все равно прогонит его на котацу, но пока тот сидит за компьютером, можно и поваляться вволю, тем более, даже этот жесткий диван удобнее койки в общежитии, больше похожей на доску для серфинга.

— А ты думаешь, что это? Внезапно открывшаяся аллергия на людей? — Кагами громко стучит по клавиатуре и щурится, вглядываясь в синее пятно экрана. — А проклятья, кстати, вещь нередкая. Вон, на каждом форуме про них пишут.

— А еще на форумах пишут, что можно увеличить член, если натирать его арахисовым маслом, думаешь, тоже правда?

— Не знаю, не пробовал, как-то не требовалось. А ты?

— Да пошел ты! — бурчит Дайки и, проигнорировав смешок Кагами, переводит тему: — Так что там с проклятьями?

— Конкретно про твое я ничего не нашел, но они разные бывают. В основном, всякие неприятные вещи насылают, когда хотят, чтобы люди мучились. У тебя есть враги?

— Смотря кого считать врагом… — задумчиво отвечает Дайки. — Если так взять, то меня еще в Тейко ненавидела половина соперников. Та, что не завидовала.

— Если бы тебя прокляли в Тейко, все началось бы еще тогда, а ты говоришь, что симптомы у тебя только второй день, — Кагами откидывается на спинку стула и устало трет переносицу. — Думай, кого ты мог обидеть недавно? В последнюю неделю. Месяц, год.

— С этим может возникнуть проблема, — вздыхает Дайки.

***
Утром для прохода в университет Дайки выбирает самую безлюдную улицу и выигрывает: он ни с кем не сталкивается и не доставляет себе лишних неприятностей. Только тело все равно чешется с непривычки: пришлось позаимствовать одежду у Кагами, чтобы не идти на занятия в грязной, и она ощущается слишком инородной. Впрочем, этот дискомфорт можно терпеть.

Кошмар настигает его позже, когда он переодевается в форму и выходит на тренировку, сегодня назначенную до основных лекций. Дайки надеется, что пару часов он уж как-нибудь вытерпит, и поначалу все действительно идет неплохо: разминочные упражнения вполне можно делать, держась в стороне от остальных игроков, и ко всему прочему они хорошо разгружают мозг от лишних мыслей, позволяя сосредоточиться на важном.

Пускай Кагами и ненавидит его сегодня, потому что на занятия ему пришлось идти невыспавшимся, но за ночь они с горем пополам составили список всех девушек, которым Дайки так или иначе плюнул в душу. Правда, список подозреваемых вышел весьма объемный, и как проредить его, ни Дайки, ни Кагами не знали. Не спрашивать же у каждой: «Послушай, ты случаем не наслала на меня отвратительное проклятье?». После прихода в зал Дайки добавил в список несколько парней из второго состава, которые явно злились от того, как легко Дайки получил свое место в основе, и тоже могли наслать на него всякой мерзости, но все-таки вариант с девушками кажется реалистичнее. В глубине души Дайки всегда знал, что каждая девушка — немного ведьма, по крайней мере, те, с кем он встречался, рано или поздно начинали подходить под это описание.

— Аомине, ты оглох? — тренер вырастает над ним, когда Дайки, кажется, совершает уже трехсотый подъем пресса.

— Нет, просто задумался. Извините…

— Задумался он. Хватай мяч и в игру.

Дайки нервно сцепляет зубы. Игроки уже разбредаются по командам, готовясь начать тренировочный матч, и, похоже, на этом везение Дайки заканчивается. Играть в баскетбол, не касаясь соперников, может разве что Человек-Муравей, а Дайки до такой крутизны далеко. Но нужно как-то продержаться, и в конце концов он выбирает стратегию — если пасовать, а забивать будут другие, то можно постоянно находиться на периферии площадки и не попадать в кучу малу. Это может сработать.

— Аомине, да что с тобой не так? — рявкает тренер, когда спустя пять минут их команда проигрывает со счетом, который сравнять-то к концу матча будет непросто. — Забыл, какая твоя задача?

— Нет, я просто…

— Разучился забивать? Может, посадить тебя на скамейку, посмотришь, как играет Точимото, глядишь, и вспомнишь?

Точимото — как раз один из тех тяжелых форвардов, которые не попали в основу из-за Дайки. И сейчас он весело поигрывает бровями, будто вопреки всем заявлениям о командном духе и общей пользе, его несказанно радует, что Дайки не в форме. Как знать, может, такой и был у него план, и эта мысль подстегивает Дайки похлеще слов тренера.

— Нет, я играю. Такеучи, пасуй мне!

Он рвется вперед со свистком, умело лавируя, пробирается к корзине и сразу же получает в руки мяч. Но легко забить не удается. Тот самый Точимото прыгает одновременно с ним, блокируя бросок, а слева налетает Сакуяма, готовый сделать подбор. Дайки сам не понимает, как оказывается зажат между двумя игроками, и в этот момент кроссовка неприятно проскальзывает вперед. Он перестает осознавать, что происходит, только видит, что мяч все-таки проскакивает в сетку. А потом Дайки падает, подкосив Сакуяму, а сверху на них рушится Точимото.

И тело взрывается болью. Дайки катается по паркету, как по раскаленному противню, пытается растолкать всех вокруг, тем самым только причиняя себе еще больше страданий. С него будто заживо сдирают кожу, в какой-то миг ему удается вскочить, но болезненный вой сдерживать уже не выходит, и он несется к выходу из зала, который едва видно в красном мареве боли перед глазами.

В спину ему орет тренер, доносятся тревожные крики игроков, на пути вырастают новые люди, от которых Дайки отскакивает, как шарик в пинболе. Ему кажется, что боль не пройдет, пока вся его кожа не слезет чулком, оголив обуглившиеся кости, но на улице становится легче. Ветер успокаивает распаренное тело, Дайки даже может снова дышать и контролировать свои движения. Он слетает по лестнице, не столкнувшись ни с кем, и уже подбегает к воротам, когда его догоняет Сацуки.

— Дай-чан! Дай-чан, что с тобой?

Она тянет к нему руки, и Дайки испуганно отскакивает.

— Не трогай меня!

Наверное, это звучит очень грубо, но Сацуки в кои-то веки не обижается:

— Я была в зале. Видела, что случилось. Дай-чан, что происходит?

В ее огромных глазах — искренняя тревога, а Дайки так устал скрывать и бороться, поэтому он сдается:

— Я расскажу. Только нужно пойти куда-нибудь, где никого нет.

— Я знаю такое место, — кивает Сацуки и снова пытается взять его под руку.

— И ты не должна меня трогать! — отдергивается Дайки. — Это не из-за тебя. Просто так надо. Ты поймешь.

***
— Значит, вы с Кагамином думаете, что это кто-то из твоих бывших девушек?

Дайки открывает глаза и смотрит на Сацуки — та сидит на другом конце длинной лавки, расположенной в самой глубине парка. Действительно хорошее для уединения место, сюда забредают только желающие побыть вдвоем парочки, но сейчас все они на занятиях, и волноваться нечего. Отголоски дикой боли прошли несколько минут назад, и впервые за долгое время Дайки чувствует себя спокойно.

— Кагами еще много чего думает по поводу того, какой я козел, но да, он считает, что это кто-то из девушек.

— А ты?

— Не знаю, все они были очень милыми, когда мы встречались.

— Но ты их бросил. И я знаю только про Минако-чан, она расстроилась, а другие… Может быть, они злились. Очень сильно злились.

— Может быть. Но как выяснить, кто из них злился настолько, что наслал на меня проклятье?

— Ты неправильно мыслишь, Дай-чан, — серьезно говорит Сацуки. — Надо выяснять, не кто злился, а кто был способен.

— Я что-то не понимаю…

— Ну разумеется. Проклятье — это не просто скачать из Интернета набор слов или какой-то алгоритм. Иначе каждый мог бы колдовать в любой бытовой ситуации. Для проклятья нужно быть готовым, возможно, иметь сильных ведьм в роду. С этого и надо начинать.

— Но значит, мы возвращаемся к тому, что я должен ходить ко всем девушкам и спрашивать, не было ли у них в роду ведьм?

— Не должен. Думаю, я сама смогу это выяснить. А тебе пока нужно просто побыть где-то, где тебе не придется мучиться.

— Это я и сам знаю, — кивает Дайки.

Возвращение в университет или общежитие отпадает сразу, и хотя Дайки уверен, что там, куда он собирается пойти, ему не будут рады, пока что это единственное совершенно точно безопасное для него место.

***
Сперва Дайки даже не слышит, что Кагами говорит, потому что взгляд его прикован к пакету с едой, который тот держит в руках. Дайки направился к Кагами сразу, хотя и знал, что тот до вечера пробудет в университете, и только просиживая штаны под дверью, начал прикидывать, что, возможно, и удалось бы купить что-то в кафе или магазине, ни с кем не столкнувшись. Но все же решил не рисковать. Правда, к вечеру, когда живот стало неприятно скручивать от голода, он уже не был так уверен в своем решении.

— …и не собираюсь еще одну ночь из-за тебя не спать, слышишь! — продолжает бесноваться Кагами. — Кстати, а где моя одежда?

— Прости, когда я думал, что вот-вот превращусь в обугленный труп, мне как-то не пришло в голову забежать в раздевалку за твоими шмотками, — приходит в себя Дайки. — Но я могу попросить Сацуки…

— Ты ходил на тренировку? — сменяет гнев на милость Кагами.

— Да.

— И?

— Все прошло ужасно. И пришлось признаться Сацуки. Но она обещала помочь как можно скорее, и наверняка управится раньше ночи. Мне просто нужно где-то побыть, потому что больше я не выдержу…

То ли вид у Дайки настолько убитый, то ли в природе Кагами склонность жалеть сирых и убогих, но тот кивает:

— Ладно, проходи. Ты хоть ел?

Дайки оживленно мотает головой и послушно следует за Кагами на кухню. Он даже вызывается помочь по мелочи: подготовить посуду, нарезать овощи, и неожиданно ловит себя на том, что так или иначе старается коснуться Кагами. Просто чтобы проверить — это по-прежнему работает.

Кагами словно не замечает его, полностью увлеченный готовкой и какими-то своими мыслями, поэтому Дайки начинает разговаривать первым.

— Сацуки согласна с нашей версией про проклятье. Сейчас она ищет девчонку, которая смогла бы такое провернуть.

— Круто, — кивает Кагами, ссыпая пышущие жаром оладьи со сковороды в тарелку.

— Говорит, что абы кто не смог бы, нужна чуть ли не родословная из ведьм. Я сам мало что понял, но Сацуки разберется, она в этом шарит.

— Угу.

— Да что с тобой?

Кагами ведет себя странно, и Дайки совсем не хочется думать, что это его общество так стесняет Кагами. В конце концов, раньше тот не жаловался, так чего вздумал теперь? Дайки же сказал, что не будет сильно доставать. Да он вообще, вон, помогает, даже чай заварил!

— Все нормально.

— Хрена с два все нормально! Ты на робота похож.

— Чего привязался? — огрызается Кагами. — Я сказал, что ты можешь тут пересидеть, но развлекать тебя не вызывался.

— Да меня и не надо развлекать, — хмурится Дайки. — Я просто думал, ну… может, случилось что. И я могу помочь.

— Ты себе для начала помоги.

Кагами протягивает ему тарелку и молча садится за стол с противоположной стороны. Дайки с отвращением думает, что сейчас их ждет молчаливый ужин как у чопорных богатых семеек из кинофильмов, но неожиданно Кагами выдает:

— Мне, наверное, придется уехать.

— Чего? — Дайки часто моргает. Может, он ослышался?

— Вернуться в Штаты. Здесь ведь ничего не получается.

— Как это не получается? Ты же поступил в универ, занимаешься…

— Уже полгода прошло, а я даже не в основной сборной! — Кагами откладывает вилку в сторону и смотрит на Дайки в упор: без обвинения, просто с дикой тоской в глазах. — И с учебой все сложно, что-то я, конечно, понимаю, но чтобы сдавать все в срок, приходится чуть ли не на всю остальную жизнь забивать. Я думал, все будет не так, но отец настаивал именно на этом университете. А теперь, выходит, я и сам не живу, и его подвожу.

— Постой, а в Штатах что?

— Ничего. Все придется начинать сначала. Найду работу, буду играть в стритбол. Глядишь, кто-нибудь меня и заметит. Алекс ведь заметила.

Дайки не знает, что сказать, поэтому просто медленно пережевывает горячее тесто. По всему выходит, что он первый, кому Кагами все это рассказал, а он даже слова выдавить не может. Потому что не верится, что все на самом деле так плохо. И не верится, что Кагами может взять и уехать. Наверное, это становится решающим моментом. Дайки тянется вперед и крепко сжимает Кагами за запястья, тот удивленно вскидывается, глядя ему в глаза.

— Постой. Не руби с плеча, может, все еще и наладится, — говорит Дайки, надеясь, что это звучит убедительно. И ободряюще. И как-нибудь еще, лишь бы Кагами передумал. Дайки не знает, почему это так важно. Просто важно, и все.

— Да я и не прямо завтра уезжать собирался, — отвечает тот. — Просто вот есть такие мысли.

— Ясно. Но ты… в общем, подумай еще раз. Может, не так все и плохо.

Губы Кагами медленно растягиваются в улыбке, и Дайки тоже улыбается в ответ и кивает. А потом в кармане звонит мобильный, и только тогда Дайки понимает, что все еще держит Кагами за руки.

— Надо ответить, — неловко говорит он. — Это Сацуки.

— Да, конечно.

Дайки жмет на кнопку вызова, и Сацуки тут же начинает тараторить:

— Я на девяносто девять процентов уверена, что знаю, кто все устроил. Встречаемся через полчаса на том же месте.

***
— Так почему ты думаешь, что эта Таканаси… — начинает Дайки.

Едва они встретились, Сацуки схватила его за локоть и потащила за собой, и опомнилась, только когда Дайки вырвался и застонал, потирая руку.

— Потому что в ее роду каждая вторая женщина была связана с колдовством, а ее бабушка до сих пор владеет магической лавкой.

— Но я с ней не встречался и не отшивал ее. Таканаси, в смысле, а не бабушку. Я ее и помню только с вечеринки Ешинори, она там всем предлагала мандарины…

— Зато она лучшая подруга Минако-чан, — отрезает Сацуки, словно этим все сказано. — Но я думаю, лучше спросить ее саму. Мы как раз пришли.

Дом семьи Таканаси вовсе не похож на логово ведьм, напротив, выглядит очень светлым и уютным, словно кукольным. Сацуки жмет на кнопку звонка, кокетливо спрятанную под колпачком в форме лилии, и дверь распахивается почти сразу. На пороге — сама Таканаси, и Дайки не успевает сказать ни слова, как она открывает рот:

— Я ждала, что ты придешь, но не думала, что так скоро. Впрочем, не зря все говорят, что Сацуки-чан может выяснить что угодно. Ну, проходите.

Она сторонится, и Сацуки заходит в дом, а Дайки замирает перед порогом. Теперь, когда ясно, что именно Таканаси — причина всех его бед, становится страшно. Вдруг что-нибудь еще случится, если он переступит порог: например, он уменьшится и навсегда останется лилипутом, или вообще исчезнет.

— Не бойся, — словно читает страх с его лица Таканаси. — Ты и так уже достаточно наказан.

И тут Дайки прорывает:

— Наказан? За что? Я же тебе ничего не сделал! — он проходит в гостиную, еще больше напоминающую кукольный дом: бархатный розовый диван даже пугает своей невинностью, словно сядешь в него, и он сожрет тебя, как гигантская мухоловка.

— Мне нет, а всем тем девушкам, которых ты бросил — да, — спокойно отвечает Таканаси. — Спросишь, какое мне дело?

— Именно! Какое тебе дело?

— По твоему мнению, не должно быть никакого. Как и тебе. Ты ведь даже не задумывался, что с ними стало после твоего поступка? Не думал, что кто-то из них мог навсегда разочароваться в парнях? Или вообще вскрыть вены, например?

Дайки передергивает плечами. Нет, он, конечно, понимал, что любая девушка, которую он бросил, пережила огромную потерю и вряд ли когда-либо встретит настолько крутого парня, но чтобы вот так? Нет, Таканаси права, о подобном он не думал. И все равно это не ее дело.

— Дай-чан козел, я не спорю, — начинает Сацуки. — Но он точно не хотел причинять никому зла, не намеренно…

— Ты, Сацуки-чан, вообще меня разочаровываешь. Минако-чан ведь и твоя подруга, не только моя, а ты продолжаешь поддерживать ублюдка, который разбил ей сердце.

— Ему тоже пришлось нелегко…

— Настолько, что он уже через пять минут пытался склеить очередную дурочку? — хохочет Таканаси. — Да, это явно признак огромной душевной боли. Но ничего, зато теперь Аомине знает, что такое настоящая боль. Вы ведь, наверное, думали, что я сниму проклятье, когда шли сюда. Что он извинится, скажет, что больше никогда так не будет, и я передумаю?

— Ну, примерно так, — бурчит Дайки.

— Тогда вы зря пришли, — Таканаси пожимает плечами.

— Что значит зря? — рявкает Дайки.

— Я не могу обратить проклятье. Так уж оно работает.

Лицо Таканаси светится такой искренней радостью, что Дайки впервые в жизни думает, что, пожалуй, смог бы ударить девушку. К счастью, до этого не доходит.

— Но это неправильно, — Сацуки встает между ними и всплескивает руками. — Твое проклятье… оно сломает Дай-чану всю жизнь! Он не может играть, не может учиться, даже просто с людьми общаться не может. Все девушки, которых он обидел, рано или поздно начнут жить заново, а он, получается, обречен?

— И что в этом неправильного? — Таканаси скрещивает руки на груди.

— Я много читала про проклятья. И проклятья такой силы обязательно несут в себе обратную реакцию тому, кто их наложил. Ты сломала человеку жизнь, такое зло вернется к тебе в гораздо большем размере. Разве это того стоило?!

— А, ты об этом, — ухмыляется Таканаси. — Разумеется, я подстраховалась, и у проклятья есть лазейка, благодаря которой мне ничегошеньки не будет.

— Лазейка? — оживляется Дайки.

— Да, и я даже расскажу, в чем она заключается. У каждого на свете есть свой особенный человек. Шансы встретить его — один на миллион. Про такое еще говорят — «судьба». На самом деле, это давно уже красивая сказочка для детей, но она правдива, просто в обычных условиях ты никогда не узнаешь, твоя ли судьба — тот человек, которого ты выбрал, или просто удобная остановка. А вот у Дайки есть мизерный шанс, потому что на этом, особенном, человеке проклятье не действует. И если Дайки удастся найти его и завоевать — проклятье спадет. Это — его спасение, правда, я сомневаюсь, что Дайки справится, ведь этот человек может быть где угодно и кем угодно. Но для меня это лазейка от обратного зла.

— Ну ты и тварь! — цедит Сацуки, и теперь уже она, похоже, готова расцарапать Таканаси лицо. — Дай-чан, пошли отсюда!

— Удачи вам! — смеется Таканаси им вслед.

Сацуки что-то бормочет о том, как много в мире магов, знахарей и прочих умельцев, какой-нибудь наверняка сумеет снять проклятье, уж она-то разыщет самого способного. А Дайки думает только об одном. Судьба. Человек, на котором проклятье не работает. Нет, в это не хочется верить, потому что Таканаси ошиблась — сложно будет не найти его.

Сложно не свихнуться от мысли, что Кагами может быть его судьбой.

***
— Тебе просто нужно было потерпеть и позволить ей взять тебя за руки! — возмущается Сацуки.

— Попробуй сунуть руки в раскаленную духовку, посмотрим, получится ли у тебя потерпеть! — огрызается Дайки.

— Но я столько добивалась встречи с ней, а ты даже не попробовал! — вздыхает Сацуки и устало опускает плечи.

— Я знаю.

Сацуки действительно сделала для него очень много в эту последнюю неделю. Она раздобыла ему справку о болезни и убедила коменданта перевести его в отдельную комнату, чтобы никого не заражал. Она нашла колдунью, которая согласилась взяться за его проклятье, а он не смог. Просто не смог еще раз подвергнуть себя этой пытке. А еще он врал — ни Сацуки не говорил, что с Кагами проклятье не действует, ни Кагами не открывал всей правды — потому что не мог поверить в эту чушь про «судьбу». Он и Кагами? Да Таканаси наверняка просто прикалывалась, с нее сталось бы, или ее «лазейка» дала осечку, и исключение подействовало на совсем левого человека. Не мог же Кагами всерьез быть его судьбой? Дайки передергивало от одной только мысли, ведь если он правильно понял, под судьбой подразумевался человек, с которым положено всю жить прожить вместе. Целоваться, трахаться, заниматься прочей романтической чушью. Нет, это точно не мог быть Кагами, хотя бы потому, что Дайки он не возбуждал. Ни капельки. Его вообще не возбуждали парни, он любил сиськи, желательно побольше, длинные ноги и тонкие талии. Он любил девчонок. Дев-чо-нок. Черт бы побрал эту Таканаси!

Кагами, впрочем, звонил ему не раз и искренне интересовался, как продвигаются дела с проклятьем. Дайки беззастенчиво врал о том, что никакого выхода, по словам Таканаси, нет, но они с Сацуки не теряют надежду. И отказывался от встреч, находя любой удобный повод. Несмотря на то, что он верил в ошибку Таканаси, находиться рядом с Кагами теперь было ужасно неловко. Дайки бы все время думал об этой долбаной судьбе и даже в баскет не смог нормально сыграть. Поэтому лучшим вариантом было не видеться.

В итоге, как и во все предыдущие дни, он возвращается в свою одиночную комнату и заваливается на кровать. Больше ничего делать он не может, потому что любые дела подразумевают контакты с людьми, физические, приносящие боль. Дайки ужасно не хватает этих контактов, хотя никому кроме себя он, конечно же, в этом не признается даже под пытками.

Хорошо, что хотя бы себя он может безболезненно трогать, поэтому, достав один из любимых журналов из-под кровати, запускает руку в трусы. Дрочить — теперь одно из его главных развлечений. Смешно.

На развороте в этот раз не Май-чан, а другая девушка, рыженькая, с маленькими, похожими на лисьи мордочки, грудями. Дайки крепко стискивает в ладони член и прикрывает глаза. Пытается представить, как обводит языком маленькие острые соски, надавливает на них пальцами. Груди практически плоские, соски темнеют от ласки, становятся тверже. Дайки тихо стонет и жестче толкается в кулак. Ладонь кажется чужой — словно кто-то другой трогает его, и это гораздо приятнее, чем самому. Дайки расслабляется, позволяя руке двигаться, а себе — представлять. Воображаемый некто хорошо знает, как сделать ему приятно, ладонь у него жесткая, натруженная от постоянных тренировок с мячом. Такая, пожалуй, была бы у Кагами. Вторая, сухая и шершавая, скользит по животу вверх, доходит до самой шеи и спускается обратно, задерживается на груди, очерчивая соски, и Дайки выгибается, подставляясь под чужие губы. Касания не происходит, и он разочарованно стонет, но быстро затихает, когда рука в штанах набирает ритм. Это почти реально — думать, что кто-то другой дрочит тебе. И совсем не противно — думать, что это делает Кагами.

Дайки срывается на протяжный стон, выплескиваясь в кулак, а потом долго лежит, моргая в потолок.

***
— Я уже решил, что ты в монастырь съехал, — говорит Кагами, когда они встречаются на площадке.

Дайки жадно смотрит на мяч — еще бы, целую неделю не брал его в руки. Кончики пальцев горят — так хочется вырвать мяч у Кагами из рук и забросить в кольцо. Он и сам весь горит от нетерпения, сразу уводит счет на два очка вперед, и даже не замечает холодные капли, сыплющиеся на плечи.

— Дождь, чтоб его! — Дайки, щурясь, смотрит на небо. — Похоже, сейчас ливанет.

Он прав, тяжелая туча тянется до самого горизонта, и капли падают все чаще, впиваются в кожу ледяными иглами.

— Давай ко мне, — бросает Кагами и, подхватив вещи, припускает бегом.

Дайки не отстает, но дождь все равно настигает их на полпути, обдает с ног до головы за несколько секунд, и можно уже не спешить. Даже нужно: в кроссовках хлюпает, поскользнуться — раз плюнуть. Дайки сбавляет шаг, хоть теперь и неизвестно, когда он снова сможет выйти на площадку, глупые травмы ему ни к чему.

Дома Дайки оценивает ущерб перед зеркалом: штаны в грязи по колено, бурые капли долетели даже до футболки, рассыпались по ней причудливым рисунком. Утешает только то, что Кагами изгваздался еще больше, его черная майка превратилась в пятнистую. Впрочем, если быстро переодеться в сухое и выпить горячего чаю, можно избежать простуды, поэтому Кагами приказывает:

— Раздевайся.

— Совсем? — удивленно спрашивает Дайки. В свете последних событий от мысли, что придется раздеться перед Кагами, начинают гореть уши.

— Трусы можешь оставить, — ухмыляется тот. — Дам тебе сухие шмотки, а эти верну, как постираю.

— Хорошо, мой господин.

Дайки послушно стаскивает штаны, пока Кагами ищет для него смену одежды в шкафу. А потом застывает, рассматривая широкую гладкую спину и узкие бедра, плотно затянутые в боксеры. Серая ткань намокла и стала почти прозрачной, так что можно сказать, трусов на Кагами и нет вовсе. Теперь Дайки кажется, что у него горит все лицо, но он по-прежнему не может отвести взгляд. Сам не знает, почему, сто раз раньше видел голых мужиков — даже более голых, — и никогда они не вызывали даже доли подобной реакции.

— Эй, ты чего? — Дайки пропускает момент, когда Кагами оборачивается и уставляется на него в ответ.

— Тебе это… — качает головой он. — Трусы бы тоже переодеть.

— Спасибо, разберусь, — бурчит Кагами и отворачивается, но Дайки готов поспорить: голос у того смущенный.

— Как твои дела? — спрашивает Дайки, чтобы перевести тему и скрасить неловкость. — Ну, с тем, что ты рассказывал…

— Никак. Я все еще не в сборной. И все еще не лучший ученик курса.

— Значит, ты по-прежнему хочешь уехать? — впервые с прошлого их разговора Дайки чувствует волнение, касаясь этой темы.

Ведь если Таканаси все же была права, отъезд Кагами будет означать для Дайки вечное проклятье. Этого он никак не может допустить.

— Не знаю, я еще не говорил с отцом, а когда расскажу, мы наверняка поссоримся, так что я пока оттягиваю этот момент, — продолжает Кагами.

Он уже переоделся, но невысохшие капли по-прежнему блестят в глубоком вырезе его футболки, и Дайки ловит себя на том, что не может оторвать от них взгляд.

— Можно я до тебя дотронусь? — спрашивает он раньше, чем успевает подумать.

— Что? — мгновенно напрягается Кагами.

— Ничего, просто… я уже больше недели не касался никого. И это так странно, знаешь. Как будто я в каком-то другом измерении существую.

Кагами долго смотрит на него с опаской, а потом все же расслабляется.

— Ну ладно. Дотронься.

Дайки подходит ближе и неловко протягивает руку. Осторожно смахивает пальцами подсыхающую влагу, потом дотрагивается уже смелее. Кагами стоит смирно, будто и не дышит вовсе, а Дайки увлеченно распластывает ладонь на его груди и вздыхает. Кожа под рукой прохладная и на удивление мягкая, не как у девчонок, но все же он себе не так представлял. Интересно, а на спине и животе она такая же, или все-таки жестче? А ниже? Дайки встряхивает головой, отгоняя глупые мысли. Чего только не придет в голову, когда уже хрен знает сколько времени по-нормальному не трахался.

— Полегчало? — серьезно спрашивает Кагами. Он все еще стоит столбом и дышит еле слышно.

— Ага, — берет себя в руки Дайки. — Прямо снова чувствую себя живым.

— Отлично. Тогда сходи завари чай, пока мы не простыли оба.

И не дожидаясь ответа, сматывается в ванную. Дайки не очень понимает, зачем, но это оказывается кстати. Он поправляет затвердевший член в трусах, ополаскивает руки в умывальнике и ставит чайник. Когда Кагами возвращается, у Дайки уже есть идея, которую он тут же и озвучивает:

— Слушай, если у тебя такие проблемы, мы могли бы вместе заниматься, может, тогда тебе легче бы удавалось запоминать материал.

— С каких пор ты стал гением в учебе? — хмурится Кагами.

— Да я же не предлагаю тебе что-то разжевывать. Просто Тецу как-то рассказывал, как они всей командой помогали тебе учить английский. С помощью баскетбола. По-моему, так можно что угодно учить. А мне все равно делать нечего.

Кагами сосредоточенно отхлебывает чай, явно раздумывая над предложением. А потом, вздохнув, кивает:

— Можно попробовать. Хуже уж точно не будет.

***
— Ну, давай, рыночная экономика, еще две особенности, — ухмыляется Дайки, перебрасывая мяч из одной руки в другую.

— Непосредственное участие государства? — Кагами рвется вперед, пытаясь выхватить мяч, но Дайки уверенно перекидывает его за спину, уводя из-под самого носа Кагами.

— Неа, это смешанная.

— Ладно! — Кагами обходит его и рывком выхватывает мяч. — Минимальное влияние государства.

Забрасывает в корзину, успевает на подбор раньше и отскакивает на два шага. Дайки улыбается в ожидании, пока Кагами чеканит мячом о паркет, не пытается отобрать.

— И стимулирование научно-технического прогресса, — наконец выдает тот и совершает новый бросок.

— Отлично, — Дайки хлопает его по плечу и идет к скамейке, на которой лежит раскрытый учебник. — Теперь командная.

— Дай передохнуть, — Кагами плюхается на скамейку и достает из рюкзака бутылку минералки.

— Две минуты.

— По-моему, тебя это настолько прет, что осталось только перевестись в наш универ. Конечно, когда разберешься с проклятьем. Кстати, как у вас с этим?

Хорошее настроение мигом улетучивается. Дайки присаживается рядом: Кагами весь мокрый, но пахнет от него почему-то приятно: горьковато-хвойно и еще — морем.

— Никак. Сацуки нашла еще какого-то мага, он даже трогать меня не стал, поразглядывал, как подопытную крысу, и сказал, что ничего не выйдет.

— Значит, выйдет у кого-то другого, — Кагами ободряюще хлопает его по спине, и Дайки прикрывает глаза. Отчего-то теперь каждое прикосновение в удовольствие. Наверное, от того, насколько они вообще редкие. — А когда выйдет — переводись, у тебя явный талант в экономике.

— Нет, просто я способен запомнить десять фраз, в отличие от некоторых.

— Эй, я тоже в состоянии! Просто так… — Кагами разводит руками, — и правда запоминается легче.

— А даже если я и перейду, — хмыкает Дайки, — то сразу попаду в основу команды, и тогда у тебя уж точно не будет шансов.

Улыбка сползает с лица Кагами, как растаявшая восковая маска, и Дайки понимает, что последнее зря ляпнул.

— Но я правда очень крут, — он пытается спасти положение. — С этим же ты не будешь спорить?

— Не буду, — Кагами вскакивает на ноги и хватает мяч. — Давай дальше. Традиционная экономика — это система, при которой…

Дайки смотрит, как тот вколачивает мяч в корзину, попутно цитируя параграф из учебника, и внутри что-то сжимается. Кагами может выучить хоть десять книжек и быть лучшим в каждом предмете, но ему все равно нужно попасть в команду. Без настоящего баскетбола Кагами как без руки или ноги — неполноценный. И, кажется, Дайки знает, как ему помочь.

***
Похоже, проклятье прогрессирует. Теперь от простого рукопожатия у Дайки ощущение, что руку ему отпиливают бензопилой. Тренер Сато встревоженно смотрит в его искаженное мукой лицо, словно готов прямо сейчас вызывать санитаров, но все-таки дослушивает. А потом спрашивает серьезно:

— А вам это зачем?

— Не могу объяснить, но это очень важно. Просто постойте тут. Всего десять минут. Пожалуйста!

— Ладно, — наконец сдается Сато, и Дайки радостно сбегает по ступеням в зал.

Кагами является через минуту, как по часам. И начинает с порога:

— Ты сдурел? Зачем ты сюда приперся?

— Хотел сыграть с тобой.

— До вечера потерпеть не мог?!

— Не мог. Давай, хватай мяч уже!

— Не собираюсь я играть. Ты что, думаешь, я буду прибегать, когда тебе в голову взбредет? Я тебе не раб!

— Но ты уже здесь, — Дайки начинает терять терпение. — Так что тебе стоит? Давай, как в школе. Помнишь? Тогда ты ни за что не обыграл бы меня, если бы не Тецу!

— Да черта с два! Я бы и без Куроко справился! — с вызовом отвечает Кагами.

— Так докажи!

Этого достаточно. Кагами подбирает мяч, проверяет его и тут же пулей мчится к кольцу. Дайки останавливает его на полпути, обманным движением отбирает мяч, но Кагами настигает его под кольцом, не позволяет забросить. Они начинают сначала: борются так, словно от владения мячом зависит чья-то жизнь, Кагами первым зарабатывает очко, но Дайки не дает ему и секунды на ликование. Ему и самому хочется смеяться, и кричать, и прыгать выше человеческого предела, тело кажется почти невесомым, а от радости распирает грудь. Он очень давно не играл так, в полную силу, пусть даже и перед трибунами, на которых всего один человек. Человек, который сейчас наверняка не может оторвать взгляд от клубка первобытной энергии, в который превратились они с Кагами. Дайки борется, Дайки старается изо всех сил, Дайки зарабатывает очко за очком, но Кагами не отпускает, сравнивает счет, не дает оторваться, выходит вперед. На его лице — спортивная злость, тело двигается как хорошо отлаженный механизм, отливает бронзой в лучах закатного солнца, пробивающегося в зал сквозь узкое окошко под потолком. Кагами прекрасен в этот момент, и хотя Дайки ни на секунду не забывает о победе, которую не собирается отдавать, последний бросок Кагами перехватывает кончиками пальцев и уже сам направляет мяч в корзину.

А потом бессильно валится на паркет и с минуту только дышит, тяжело и шумно.

Дайки садится рядом, стирает пальцем каплю пота у Кагами с переносицы, и тот, будто не заметив этого, спрашивает:

— Ну и как, доволен?

— Ты лучший, — отвечает Дайки под аккомпанемент эхом раздающихся по залу апплодисментов.

— Аомине-кун, раздевалки у нас вон там, справа. Вы не могли бы оставить нас с Кагами-куном наедине?

— Сато-сенсей? — Кагами мгновенно вскакивает на ноги. — Извините, мы не хотели нарушать дисциплину!..

Дальше Дайки уже не слушает. Он умывается и уходит из здания, пока не прозвенел звонок на перемену и в коридоры не высыпали толпы студентов. Сердце еще долго скачет шальным зайцем в груди, и Дайки понимает, что впервые за последний год, а может, и больше, чувствует себя настолько счастливым.

***
— Он взял меня в основу! — Кагами не прыгает, кажется, только потому, что каким-то шестым чувством понимает: за шум в неурочное время соседи могут вызвать полицию. — Извинился, что не сразу разглядел мой талант, и сказал, что со следующей игры я в первом составе!

— Давно пора, — улыбается Дайки.

— Ты этого и добивался, — констатирует Кагами. — Но почему?

— Потому что ты этого заслуживаешь. И потому что я хочу играть на турнирах против тебя, а не против каких-то слабаков. Сегодня ведь было круто?

— Очень круто! — соглашается Кагами и валится на диван рядом с ним.

Сейчас он — как заведенная игрушка, у которой никак не кончится энергия, и таким он нравится Дайки больше, чем тот угрюмый парень, которого ему приходилось лицезреть в последние недели.

— А дальше будет еще круче, — обещает он. — Теперь-то ты не уедешь?

— Не уеду, — отвечает Кагами. — Хотя я и не думал, что тебе это важно. Кстати, а почему тебе важно?

Дайки замирает, крепко сжав бутылку с газировкой в руке. Он не знает, что ответить. По-хорошему бы надо — правду, но эта правда может не понравиться Кагами. Может вообще все испортить, а Дайки так не хочется рушить настроение сегодняшнего дня.

— Кто бы тогда кормил меня бургерами после проигрышей? — ухмыляется он, и Кагами незлобно тычет его локтем в бок.

После они замолкают, налетев на свежую пиццу — Кагами решил как следует отпраздновать столь важное событие в своей жизни. Дайки как раз собирается сходить на кухню за очередной порцией газировки, когда раздается звонок в дверь. Он неспеша возвращается и уже на полпути слышит голос Сацуки.

Черт! На радостях он выключил у телефона звук, а та наверняка оборвала линию, пытаясь до него дозвониться. И раз решила заявиться сюда, значит, нашла что-то действительно важное.

— О, Сацуки, привет!

— Дай-чан, я тебя весь вечер ищу! Вы с Кагамином нарочно выключили телефоны?

— Да, прости, мы хотели отметить кое-что и забыли про мобильные, — пытается оправдаться Кагами, но Сацуки его не слушает.

— Дай-чан?..

Лицо Сацуки вытягивается и бледнеет, блестящие розовые губы удивленно округляются.

— Дай-чан, вы?..

И только тогда Дайки понимает, что стоит, прислонившись к Кагами.

***
Следующие полчаса кажутся Дайки адом, хотя говорить ему и не приходится, даже когда Кагами обращается напрямую к нему. Сацуки пытается ввести Кагами в курс дела, тот кричит, Сацуки в ответ кричит на Дайки, и в конце концов он сбегает на балкон. Прохладный ночной воздух приятно треплет волосы, и Дайки даже посещает мысль, что если сейчас он встанет на парапет, то не упадет вниз, а полетит как птица. Потому что все это с самого начала сон. Не бывает такого в реальности.

Потом за спиной скрипит дверь, и Сацуки встает рядом. Заглядывает за парапет и отходит на шаг назад.

— Почему ты ему ничего не сказал? — спрашивает она.

Дайки молчит.

— А мне?

— А что бы ты сделала? Это — Кагами.

— Выходит, что он — твоя судьба.

— Это Кагами, Сацуки, — с нажимом повторяет Дайки. — Я не говорил ему, потому что я просто не представляю…

Он устало роняет голову на скрещенные на парапете руки. Разумеется, он не хотел, чтобы Кагами узнал обо всем вот так, но вышло как вышло. Он чувствует, как Сацуки протягивает руку, чтобы погладить его по спине, и останавливается на полпути.

— Он злится.

— Я знаю.

— Думает, что ты собирался его использовать.

— Для чего? Для снятия проклятия? — не выдерживает Дайки.

— Да. Чтобы вернуть все как было и снова вести прежнюю жизнь.

— Если бы я хотел, я бы сразу его склеил, ты прекрасно знаешь, как я это делаю, — вздыхает Дайки. — Но это Кагами. Я вообще не знаю, как теперь быть. С тех самых пор, как она сказала про судьбу, не знаю.

— Эй, — раздается сзади голос Кагами. Дайки оборачивается: тот все еще выглядит недовольным, но теперь, по крайней мере, не похож на разъяренного маньяка-убийцу. — Надо поговорить.

— Мне остаться? — спрашивает Сацуки у Дайки.

— Думаю, мы сами разберемся, — отвечает он, надеясь, что Сацуки не придется возвращаться сюда утром с лопатой и черным мешком.

@темы: Фанфик, Соулмейт, The Rainbow World. Другие миры, День правила 34, Seirin Team

---

Kaijou Team, мини, R

[Kaijou Team]

Название: Мечта и реальность
Автор:  Kaijou Team
Бета:  Kaijou Team
Сеттинг: вестерн!АУ
Размер: мини, 2700 слов
Пейринг/Персонажи: Имаеши Шоичи/Касамацу Юкио
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: R
Краткое содержание: Самое лучшее в отношениях — когда мечты совпадают с реальностью.

От запаха гари резало в глазах, а в горле першило. Касамацу натянул шейный платок повыше, прикрывая нос и рот, и двинулся вперед, обходя пепелище. Дурное предчувствие заставило прибавить шагу, и он чуть не запнулся обо что-то металлическое и загромыхавшее под его ногой.

Вывеска.

Покрытые копотью выпуклые буквы почти не читались, только первая «С», дальняя от огня.

— Кто еще там? — крикнули неподалеку. — Предупреждаю, у меня дробовик и очень дурное настроение!

— Это я! — отозвался Касамацу и свернул на голос.

Персонал салуна разместился у конюшни и мазохистски наблюдал за пожаром.

— Шериф, — кивнул Мияджи при виде Касамацу. Дробовиков у него на самом деле было два — второй, видимо, принадлежал сидящему на земле Окамуре, схватившемуся за голову.

Остальные выглядели не настолько убитыми горем. Хмурый Мияджи скорее всего пылал жаждой мести, Хигучи бережно протирал разобранный саксофон — на земле перед ним стоял раскрытый кофр, и, очевидно, самое дорогое для себя постоянный музыкант «Страйка» вынести успел. По лицу Имаеши прочитать его состояние Касамацу не смог.

— Да, ты говорил мне, что не стоит дразнить индейцев, — произнес Имаеши вместо приветствия. — Хочешь виски?

— Хочу, — согласился Касамацу, протянул руку, ожидая, что Имаеши передаст ему бутылку, но тот ловко извлек откуда-то стакан и на глаз плеснул туда виски.

К бутылке он приложился сам — судя по блеску в глазах и покрасневшим щекам, это был уже не первый раз.

Кто-то от пожара спасает музыкальные инструменты, кто-то — оружие, а Имаеши вот — виски и посуду.

— Мы с ребятами думаем прогуляться немного по охотничьим территориям индейцев, — продолжил Имаеши. — Нам бы не помешала компания кого-то, кто хорошо владеет оружием, шериф.

— Как представитель закона я вынужден отказаться, — Касамацу покрутил стакан в руках и сделал глоток.

Виски был хорошим, по горлу будто жидкий огонь пробежался, а из глаз чуть ли не брызнули слезы. Имаеши наверняка вынес самую ценную из своих бутылок. Не стоит, пожалуй, спрашивать, что стало с остальной его коллекцией.

— Вроде погасло, — Имаеши тем временем прищурился на пепелище. — Сходите, проверьте, как там погреб. И будем собираться в дорогу.

Он поднялся на ноги и вручил бутылку Окамуре. Сказал что-то — Касамацу со своего места не слышал, только видел, как дрогнула широченная спина.

Жалко. Касамацу уже привык приезжать пару раз в неделю в «Страйк», чтобы провести приятный вечер и оставить позади все мысли о своей местами бессмысленной и тяжелой работе. А теперь вот с легкой руки банды Молодого Золота, как называли местного индейского вождя, и приходить некуда.

Хотя Имаеши всегда был ушлым. Касамацу не сомневался, что он отстроит свой салун обратно. Но, может быть, в этот раз хотя бы поближе к городку. И наймет в охрану еще кого-то, помимо Окамуры. Или хотя бы Мияджи переведет из официанта-вышибалы просто в вышибалу.

— К счастью, я не храню все дорогое мне там, где это можно уничтожить, — Имаеши, уже без бутылки и не самой твердой походкой вернулся к Касамацу. Покачнулся и ухватился за плечо.

Глаза у него блестели больше болезненно, чем пьяно.

— Я уже связывался с рейнджерами, они обещали навестить наше захолустье и разобраться с этой бандой, — сказал ему Касамацу, морщась от того, что приходилось недоговаривать.

Обещать-то обещали, но, скорее всего, рейнджеры доберутся до них через месяц, не раньше.

Имаеши тоже это понимал: не стал развивать тему.

— И почему ты выбрал законный путь, шериф, — с сожалением вздохнул он. Подцепил пальцем звезду на рубашке Касамацу, чуть оттянул ее. — Это же скучно. И твоя мораль тебе только мешает. Вот сейчас индейцы по сути дела плюнули в тебя, напав на нас. А ты не можешь взять свой кольт и отомстить им, потому что это будет нарушением закона.

— Не могу, — согласился Касамацу, перехватывая его руку. Запястье у Имаеши оказалось неожиданно тонким, а кожа — сухой и горячей. Сколько Касамацу его знал — а они познакомились еще когда оба были охотниками за головами и однажды обнаружили, насколько проще работать вдвоем, — Имаеши всегда такой был. Вроде и тонкий, но сильный. Мысль была настолько неуместной, что Касамацу даже растерялся, не зная, что с ней дальше делать. Тем более что Имаеши не спешил отстраняться, наоборот, поудобнее оперся на его плечо и привалился к боку.

— Но мне придется поехать с вами, — продолжил Касамацу, чтобы отвлечься от этой теплой тяжести. Проклятый Имаеши. Он был слишком близко, и Касамацу все силы приложил к тому, чтобы не обращать внимание — ни на тепло чужого тела, ни на запах виски и дыма, окутавший Имаеши. — Чтобы проследить, что не пострадают невинные, когда вы подожжете деревню.

Имаеши вдруг отстранился и внимательно посмотрел прямо в глаза, так что Касамацу немедленно захотелось уйти от этого его взгляда. Как будто Имаеши мог разглядеть что-то лишнее в его сути.

— Это не похоже на хороший поступок, Касамацу, — негромко заметил Имаеши.

Кажется, он был удивлен его словами.

Касамацу пожал плечами и пояснил — хотя он был уверен, что Имаеши это про него прекрасно понимает:

— Я говорил, что я слуга закона, Имаеши. Но я никогда не говорил, что я хороший человек.

Имаеши все еще опирался ладонью на его плечо, но тут почему-то переместил руку на шею — а потом запах виски стал еще сильнее, и к губам Касамацу прижались чужие губы, сухие и шершавые. Слишком неожиданно. Он не успел отшатнуться, потому что пальцы Имаеши впились ему в шею, не отпуская от себя, и этот странный поцелуй продолжился, с каждым мгновением становясь все более и более страстным.

***

«Касамацу ощутил, как в груди формируется горячий стон, и зажал себе рот ладонью, удерживая его.

— Нас не услышат, не сдерживайся, — Имаеши перехватил его запястье, потянул на себя…»

Бумага под пальцами была гладкой и прохладной на ощупь.

Юкио отвлекся на это ощущение, погладив лист вверх и вниз. В конце концов, несчастная новелла была не виновата в том, что ее автор окончательно и бесповоротно поехал крышей.

Он отложил распечатки, глубоко вздохнул, выдохнул и снова набрал воздуха в легкие, чтобы прокричать:

— Имаеши! Что за пошлость я только что прочитал?

Ладно, он мог привыкнуть к тому, что оказался одним из действующих лиц популярной серии новелл — Шоичи, по крайней мере, заменял все имена и фамилии в последнем варианте текста и утверждал, что проще ему пишется со знакомыми персонажами в главных ролях. Но с каких пор он решил перейти на… на всякую пошлятину?

— Маркетинг, — пояснил заспанный Шоичи, возникнув в дверном проеме. Юкио от негодования потерял дар речи. — Я просто хочу увеличить продажи! Яой — это очень прогрессивно и увеличивает аудиторию фанатов... фанаток. Разве ты не хочешь стать прекрасной мечтой любой девочки от тринадцати до восемнадцати?

Наверное, никогда за почти десять лет знакомства — из них пять совместной жизни — Юкио не был настолько близок к тому, чтобы кого-нибудь убить.

Убить собственным же текстом, жаль, что листов всего около десятка, нормального оружия из них не получится. Юкио свернул распечатки в трубку и упер ее в грудь Шоичи, поднявшись ему навстречу.

— Не хочу, — категорично отрезал он. — И ты тоже не хочешь, я тебя знаю. Что это вообще было?

Шоичи пожал плечами:

— Хотелось тебя поддразнить? Тебе не понравилось, как я обошелся с твоим характером, или?..

Юкио открыл рот, чтобы высказаться, но потом заставил себя успокоиться и вспомнить, с кем он имеет дело.

— Я тебе уже говорил, что не стоит продолжать списывать персонажей...

Он осекся, потому что Шоичи продолжил, одними губами, но так, что Юкио мог по ним прочитать: — «Не стоит дразнить индейцев». Юкио треснул его по голове бумагой и тяжело вздохнул.

— Ты, как всегда, слишком жесток к моему творчеству. Да и ко мне тоже, — заключил Шоичи. Под глазами у него залегли темные круги — будто пытаясь их скрыть, он надвинул очки как можно выше.

Злость постепенно проходила. Юкио разгладил бумагу, заставляя себя сосредоточиться на простых движениях.

Они все еще стояли посреди гостиной, как идиоты какие-то.

— Еще претензии? — поинтересовался Шоичи тоном, от которого у Юкио всегда начинало сводить зубы — от фальшивой бодрости и интереса.

Свело и сейчас, и он ответил слишком резко и быстро, не успев обдумать свои слова:

— Да хотя бы то, какие у тебя позы в сексе нереалистичные. Люди так не... Что?

Шоичи улыбнулся ему как-то очень сладко, так что Юкио внутренне подобрался и приготовился отражать атаку. Этих атак в последнее время стало слишком много, будто Шоичи поставил себе целью подловить и вывести Юкио из равновесия. Вот и сейчас он с этой своей сладкой улыбочкой придвинулся ближе и выдохнул прямо в ухо:

— Проверим?

Юкио несколько секунд просто смотрел на него, не в силах понять, что это серьезно. Но потом смирился и внутренне махнул рукой, отпуская себя. В конце концов, у них давно не было ничего такого, если не считать быструю дрочку друг другу два дня назад — тогда они случайно пересеклись утром. Шоичи добил очередную главу и шел спать, а Юкио собирался на работу. И все, потому что текст и работа очень сильно мешали личной жизни.

— Если я тебя так заверну, ты орать от боли будешь, — хмуро предупредил Юкио.

— Поэтому я и собираюсь заворачивать тебя, — объявил в ответ Шоичи. — Может, тебе сначала разминку сделать?

Юкио хлестнул его футболкой, прежде чем повесить ее на спинку дивана: идти в спальню никому не захотелось.

И как все-таки до сих пор было странно раздеваться друг перед другом. Юкио справился с этим первым, позволил опрокинуть себя на диван, чувствуя, как обивка щекочет кожу, и отвлекся на то, чтобы притянуть поближе Шоичи и поцеловать его.

Шоичи согнул его ногу, побуждая прижать ее к груди. Это было более-менее привычным, хотя Юкио все равно с трудом удержался от сопротивления. Шоичи все равно почувствовал, что он напрягся — и остановился. Его пальцы скользили по коже — от колена к бедру, и иногда это было щекотно, а иногда от касаний бросало в дрожь, особенно когда Шоичи опускал руку ниже, задевая промежность.

Постепенно Юкио привык к прикосновениям, к позе — к размеренным движениям влажных от слюны пальцев внутри — и только вздрогнул, когда Шоичи перехватил его под колено и надавил.

Это было странно. Как будто нога принадлежала вовсе не Юкио — он, скосив взгляд вбок, отстраненно наблюдал, как его колено оказывается прижато к его же плечу.

— Как ощущения? — сорванным голосом спросил Шоичи. Его пальцы на ноге Юкио подрагивали, по лицу тек пот — скорее всего, сам Юкио выглядел не лучше.

— Не понял еще, — честно признался он, попытавшись сдуть челку со лба, потом убрал ее ладонью. — Но это у меня растяжка... хорошая, сомневаюсь, что твой шериф так сможет...

Он сорвался на тихий стон, когда Шоичи вытащил из него пальцы.

И улыбнулся какой-то особенно острой улыбкой — и торжествующей, и почему-то немного нежной, и на вкус эта улыбка тоже была непривычной. Поцелуя они так и не разорвали, трогая друг друга губами и языками медленно и лениво.

Второй ногой Юкио подтянул Шоичи поближе, упершись пяткой в поясницу. Привычно закусил губу, пережидая, когда тело подстроится, привыкнет к ощущению горячей заполненности, и заставил себя расслабиться, дышать ровно. Двигаться сам он почти не мог, и приходилось терпеть эту вынужденную зависимость от другого — но потом Шоичи начал двигаться. Слишком медленно.

— Мы с тобой тихие, никакой помощи творчеству, — после очередного протяжного выдоха пробормотал Шоичи.

— Ты хотя бы сейчас можешь думать не про творчество? — Юкио несильно стукнул его пяткой по спине. Вышло даже лучше, чем он рассчитывал — Шоичи вошел в него глубже и сильнее, коротко застонал и перехватил под бедра.

И наконец задвигался так, как нужно, быстро и резко, не давая ни Юкио, ни себе самому перевести дух. И при этом он все равно пытался говорить. Кажется, на этот раз — правду.

— На самом деле, я бы не стал... описывать в постельных сценах наш настоящий опыт, — заявил он, погладив Юкио под прижатым к плечу коленом. Пальцы у него действительно были горячие и сухие, и лучше бы Юкио об этом не думал — дышать стало совсем уж тяжело.

Но он не смог промолчать.

— Хоть на этом спасибо! Еще бы ты вообще постельные сцены не писал!

— Я пока не собираюсь, — Шоичи наклонился ближе к нему, как-то сдвинулся, и Юкио не сдержал стона. Ему было странно. Немного тянуло мышцы на внутренних сторонах бедер, особенно правую ногу — Юкио время от времени упирался взглядом в собственное колено и замирал, пытаясь осознать. — Разве что для нас с тобой. Вон тебя как завело прочи...

Ступня впечаталась в его грудь почти без участия со стороны Юкио.

— Завязывай, — велел он, переводя дыхание. — Или я сам тебя трахну.

— Заманчиво, — Шоичи цокнул языком.

Юкио зарылся пальцами в его влажные от пота волосы, откинул со лба челку и улыбнулся, когда Шоичи в ответ сначала сощурился еще сильнее, а потом наоборот, широко открыл глаза.

Еще один поцелуй вышел неторопливым и изучающим — и как будто в противовес ему Шоичи начал двигаться сильнее, так что слов и мыслей почти не осталось, только ощущения, с каждой секундой все более сильные.

Кажущаяся раскаленной кожа под пальцами. Движения внутри. Чужие захлебывающие вздохи над ухом.

В какой-то момент Юкио зажмурился до белых пятен под веками, ощущая, как в груди вибрирует проглоченный стон, и кончил, вцепившись сильнее в чужие плечи.

Разогнуть наконец ногу после этого было схожим с оргазмом удовольствием. Хотя в должной мере насладиться этим мешал свалившийся сверху Шоичи, который, кажется, весь состоял из костей. И все его кости в этот момент упирались в Юкио.

И они опять заляпали диван спермой. И друг друга. И надо было и самому добраться до душа, и Шоичи туда загнать…

Вместо этого Юкио предпочел еще полежать.

Взгляд упал на оставленные на полу распечатки, и он вспомнил, что еще его напрягало по мере чтения:

— А еще тебе нужно будет заменить индейцев на плантатора и его рабов. Намного лучше выйдет.

— М-м, — отозвался Шоичи ему в плечо. — Но ты поддерживаешь идею спалить их?

— Наказать их по заслугам, — поправил его Юкио. — Думаю, местный шериф подтвердит, что плантатор часто любил играть с огнем, вот и доигрался.

— Мне иногда кажется, что я влюблен в собственного персонажа, — пробормотал Шоичи. — А то он такой храбрый, честный, великодушный, прямой... и глаза у него красивые, мечта.

Юкио с недоверием посмотрел на него, приподняв голову.

— Мечта, — повторил Шоичи и задумчиво улыбнулся. — Тебе до него еще расти и расти, Юкио.

Юкио досчитал про себя до пяти, а потом — Шоичи продолжал лыбиться — сбросил его с себя, схватил диванную подушку и прижал к его лицу, игнорируя не особо усердное сопротивление. Наконец Шоичи чуть не ткнул его пальцем в глаз, и пришлось его все же отпустить.

— Вот, вот о чем я говорил! — продолжил он, откатившись от Юкио на безопасное расстояние и переводя дыхание. — В душе у тебя больше от варвара, чем от шерифа.

— Если тебе это так не нравится, никто тебя рядом со мной не держит, — хмыкнул Юкио в ответ. Чужие кривлянья ему уже несколько надоели. Шоичи в притворной обиде поджал губы, но хотя бы замолчал, и Юкио смог наконец собраться с мыслями. — Что ты опять на пустом месте развел? Когда тебе отказывали в публикации? Вот и в этот раз не откажут.

Шоичи несколько секунд смотрел на него, не моргая, так что Юкио в конце концов стало неуютно и захотелось прикрыться подушкой. Зря он, наверное, полез... еще слова вышли какими-то неуклюжими, наверняка у него не поддержать вышло, а только хуже сделать.

— Я ошибся, — очень серьезно заявил Шоичи ровно в то момент, когда Юкио уже решил извиниться за свои слова. — Это ты — мечта.

Юкио все-таки спрятался под подушкой, ощущая, как щеки предательски покраснели.

— В отличие от тебя, — пробормотал он, — я бы врагу не пожелал встречаться с тобой.

— Героически взял меня на себя и спас весь мир? — Шоичи потянул за подушку, и Юкио вцепился в нее сильнее. — Пожалуй, про это будет моя следующая история.

— Только попробуй в ней снова написать какой-нибудь идиотизм, — пригрозил Юкио.

Услышал снисходительный смешок, и Шоичи оставил подушку в покое, снова лег рядом — а потом перегнулся через Юкио и подобрал свой текст.

— Ты же заставишь меня этот идиотизм исправить, — заметил он.

Юкио кивнул, забыв, что его не видят. Под подушкой было жарко, а щеки, кажется, наконец перестали гореть, так что он рискнул покинуть свое убежище. И как раз успел увидеть, как Шоичи ведет пальцем по строке с его пометками.

Выражение лица у него стало задумчивым и сосредоточенным, как и всегда, когда он включался в работу. Юкио позволил себе понаблюдать еще немного, а потом выбрался из постели.

Шоичи был потерян для внешнего мира как минимум на несколько часов, так что Юкио написал Момои, что работа будет сдана в срок, и пошел на кухню, чтобы не мешать.

Мечта, надо же.

Все-таки на некоторых влияет работа — делает их излишне сентиментальными и романтичными.

Вот для Юкио Шоичи был объективной реальностью, с которой приходилось считаться. И без которой Юкио себя уже не особо представлял. Главное было не проговориться — а Юкио чувствовал, что близок к этому.

Видимо, он тоже стал слишком сентиментальным и романтичным, пока читал новеллы Шоичи.

Вот об этом ему можно было сказать. И добавить, что раз он виноват, теперь придется ему терпеть сентиментального и романтичного Юкио рядом до конца дней своих.

@темы: Вестерн, Фанфик, День тайми-вайми, Kaijo Team

---

Yosen Team, День тайми-вайми, миди, R

[Yosen Team]

Название: Убийца
Автор:  Yosen Team
Бета:  Yosen Team
Сеттинг: возраст!AU
Размер: ~6000 слов
Пейринг/Персонажи: Кагами Тайга/Химуро Тацуя
Категория: слэш
Жанр: триллер, драма
Рейтинг: R
Краткое содержание: Кагами подозревают в убийстве
Примечание/Предупреждения: смерти оригинальных персонажей,

спойлер

яндере

Кагами не успел среагировать: от двух выпадов ножа он все-таки сумел увернуться, но уйти от третьего не получилось. Раньше он думал, что это больно, страшно больно, но пару секунд просто смотрел на рукоять, торчащую из груди, и не чувствовал абсолютно ничего. Боль пришла мгновением позже, рванула нутро кривыми острыми зубами — Кагами подумал, что, наверное, у него лопнуло сердце. Что-то теплое клокотало в горле, мышцы сокращались сами по себе, их выворачивало невидимой силой, словно она хотела вырвать руки и ноги из суставов. Кагами дернулся и проснулся.

В груди все еще щемило от пережитого страха, и в ночной тишине собственное неровное дыхание казалось невыносимо громким, гулким. Кагами вытер футболкой лицо и вздрогнул, краем глаза скользнув по кровати. Тацуя спал в его постели — одетый, на одеяле, в неудобной позе, словно совершенно случайно шел мимо и решил прилечь на минутку. У Кагами заныло в животе.

— Тацуя, — тот не проснулся, только пробормотал что-то невнятное вроде «отвали».

Темнота давила, закладывала уши, а спину все еще продирало от мокрого пота. Хотелось с кем-нибудь поговорить.

— Тацуя! — Тацуя открыл глаза и удивленно уставился на него. Видно, еще не до конца проснулся и усиленно соображал, где он находится и что происходит.

— Что-то случилось? — всего мгновение — и он подскочил на кровати, уже готовый действовать. Лишь неловкие движения, которыми он пытался заправить волосы за ухо, выдавали: еще секунду назад он спал и неслабо отлежал руку. Наверное, Кагами выглядел из рук вон плохо, раз Тацуя занервничал. Хотя чего удивляться: Кагами был потный, взъерошенный, с испуганными глазами, Тацуя будто с покойником проснулся.

— Я… Почему ты спишь у меня?

— А, — Тацуя выдохнул с заметным облегчением и тут же вспыхнул: — Тайга, не думай!.. Ты начал бормотать во сне — кошмар, наверное, снился, — я пошел тебя разбудить, но история, которую ты рассказывал, была такой увлекательной, — он подавил смешок. — Что-то про тайное общество бешеной собаки и жертвоприношения тридцатисантиметровых сэндвичей. Я заслушался и уснул. Все в порядке?

— Да, — Тацуя был последним, кому Кагами хотел бы демонстрировать слабость. И знал Кагами он слишком хорошо, а потому не поверил и еще несколько долгих мгновений вглядывался в его лицо. Дольше ждать ответа было глупо, и Тацуя спрыгнул с кровати и потянулся.

— Пойду к себе.

— Подожди, — Кагами выпалил раньше, чем успел подумать, как это отразится на его репутации. Хотя какая к чертям репутация, когда вокруг происходит такое.

Тацуя — это Тацуя. Он всегда все понимает. Понял и сейчас, сел обратно.

— Успокойся, его найдут. Кругом полиция, мы в безопасности. Все будет хорошо, — сказал Тацуя так твердо, что у Кагами отлегло от сердца. Оно стало биться ровнее, спокойнее.

Тацуя прав, это Кагами себе накрутил невесть что. Подумаешь, в университетском кампусе завелся маньяк. Подумаешь, утром, придя на занятия, они обнаружили на школьном дворе изуродованное тело одного отморозка, Коямы. Тот определенно сам нарвался — он вообще вечно нарывался, собрал стаю таких же гоповатых выродков, приставал к девушкам, измывался над слабыми, то и дело провоцировал драки. Кагами уже не раз с ним дрался, последний раз позапрошлым вечером, да так, что Химуро пришлось их растаскивать. Кояма полоснул Кагами коротким перочинным ножом по ребрам, неглубоко, но на майке остался кривой разрез, а Кагами успел разбить ему губу — и утром, подойдя к изломанному телу ближе всех, он смотрел на запекшуюся на губе кровь и не мог оторваться, с трудом справляясь с рвотными позывами. Каким бы тот ни был мудаком, Кагами не желал ему смерти. А если бы это был кто-то из его знакомых? Тацуя?

«Подумаешь» не работало.

Тацуя положил руку ему на плечо, и Кагами вздрогнул.

— Ложись давай, — в который раз это было самым здравым предложением.

Стоило двери закрыться за Тацуей, как темнота снова обступила Кагами. Она уже не была такой плотной, почти густой — за окном начинало светать, и скоро нужно было вставать на занятия, идти в аудиторию в левом крыле через университетский двор, исчерченный защитными лентами. Хотя, наверное, там все уже убрали, и единственным напоминанием о случившемся остались патрульные машины возле кампуса и общежития.

Заснуть удалось не сразу — что-то настойчиво подсказывало Кагами, что день будет дерьмовым.

Так и вышло.

«Какие отношения у вас были с погибшим Коямой Ватару?» — спрашивали его. Спрашивали: «Где вы были позавчера, двадцать третьего июня, с восьми до одиннадцати вечера? Кто может это подтвердить?»

Кагами угрюмо смотрел на следователей, вызвавших его на допрос прямо посреди лекции. Один, высокий, усталый, с седыми не по возрасту висками, все время пытался заглянуть ему в глаза. Кагами не отводил взгляда, ему было нечего скрывать, и с вызовом смотрел в ответ — но перед глазами стояли только испуганные лица сокурсников, уродливо вытянувшиеся, когда вошедший офицер назвал его имя. Кагами до сих пор явственно слышал побежавшие по рядам шепотки.

Второй следователь все время писал что-то в блокноте, даже когда Кагами молчал — но когда открывал рот, начинал строчить в два раза быстрее. Это раздражало — он будто заранее знал, как было дело, и давно уже написал об этом красочный рассказ, а теперь просто ждал скандальных подробностей от свидетеля и каждое слово Кагами превращал в десять. Когда ручка наконец перестала скрипеть — как-то совсем внезапно, — и он поднял глаза, повисшая тишина показалась зловещей.

— По показаниям очевидцев, вы не раз вступали с Коямой Ватару в драку, последний раз вечером накануне убийства. Что послужило поводом для ссоры?

Кагами поморщился. Кояма уже почти сутки лежал в городском морге со вспоротым горлом и остекленевшими глазами, но его голос все еще отчетливо звучал в ушах.

«Кто из вас двоих снизу, ты или твой дружок? Когда свадьба?»

Кагами и без того не отличался сдержанностью, но тут окончательно сорвался. Кояма задел что-то темное, тяжелое, что спало глубоко внутри и только изредка ворочалось в груди, заставляло просыпаться ночами и, зажимая рот, стараться быть как можно тише — чтобы Тацуя не услышал. Со стороны, наверное, выглядело, что он зол, чертовски зол, но это была не столько злость, сколько злое отчаяние.

Улыбка Коямы была такой сальной, что невозможно было удержаться, даже во время драки тот продолжал скалиться — ровно до того момента, как Кагами наконец извернулся — уже из рук Тацуи — и смазал эту улыбку кулаком.

— Личное, — прохрипел он, когда усталый следователь кашлянул, не дождавшись ответа.

— А поконкретнее? — переспросил тот и потянул ворот рубашки — все-таки лето, жара, как они, застегнутые на все пуговицы, еще не сварились изнутри в своем панцире темных костюмов, Кагами не понимал.

— Он оскорбил меня и моего друга, — да, отличная формулировка.

— Друга? — внезапно воодушевился второй следователь, и ручка снова запорхала по странице блокнота. — Химуро Тацую? Мы как раз подходим к этому вопросу. Какие у вас отношения с этим свидетелем?

Кагами неопределенно хмыкнул. Если бы только он сам знал.

Они выросли вместе и были близки так, как близки не каждые братья — вот уж действительно, иногда названные узы крепче родственных. И душат они куда сильнее. Много чего было, когда они разошлись, но ведь потом помирились, все, казалось бы, наладилось — Кагами снова чувствовал, что он не один, что быть лучшим уже нужно не только для себя, но и для Тацуи, который верил в него, любил его и гордился им. Тацуя никогда не смущался, так и говорил: «Люблю тебя, Тайга», — и это его «люблю» разгоняло кровь и заставляло сердце биться сильнее. Наверное, не стоило Кагами поступать в тот же университет, не стоило соглашаться заселиться в комнату Тацуи, у которого как раз съехал сосед. Но желание наверстать упущенное время — часы, даже минуты — было сильнее здравого смысла, и Кагами согласился. Жадная, горькая темнота в груди просто выжидала и, почувствовав слабину, тут же начала разрастаться, и Кагами уже не знал, кто они друг другу. И что скажет по этому поводу Тацуя, догадайся он о правде, тоже не знал.

Не хотел знать.

Наверное, Кагами себе нисколько не помогал, заставляя следователей тянуть из него ответы клещами, нервно отвечать на звонки о других вызовах, все чаще смотреть на часы. Конечно, они явно хотели освободиться вовремя и поехать домой к женам и детям, а не убивать целый день на хмурого парня с неправильным японским и злым взглядом, еще и будто воды в рот набравшего.

— Мы вам позвоним, — наконец сказали Кагами, и следователь с синдромом самопишущего пера напоследок — словно точку жирную поставил — настрочил на листке номер телефона и протянул ему. — И вы звоните, если что-то вспомните.

— Обязательно, — зло пробормотал Кагами и выскочил из кабинета, едва не налетев на Тацую.

Видимо, тот был следующим в очереди на допрос — и правда, он ведь разнимал их с Коямой, и домой они ушли вместе.

Тацуя подбадривающее улыбнулся — «Не вешай нос, Тайга, скоро это кончится» — и скрылся за дверью. Офицер, стоявший на входе, недвусмысленно посмотрел на Кагами, и ничего не оставалось, кроме как идти домой — все равно возвращаться в аудиторию, к липким любопытным взглядам, не было никакого настроения. Сама мысль о причастности к случившемуся вызывала у Кагами нервный зуд по всему телу, а то, что его считали потенциальным подозреваемым, злило, страшно злило и раздражало — и чесались уже кулаки, так и хотелось на ком-нибудь сорваться.

Со смертью Коямы его слова словно перестали быть просто издевкой придурка, а превратились в истину, за которую убили, разлетелись по всему университету, переползали шепотками из бесстыжих ртов в бесстыжие уши. Скоро они доберутся и до Тацуи.

Ничего не оставалось, кроме как спасаться бегством, чтобы, взлетев по лестнице на четвертый этаж, скорее закрыться у себя в комнате и чего-то ждать — облегчения, наверное. Под ногами все быстрее и быстрее мелькали плитки керамогранита, Кагами почти бежал, а солнечные лучи пронизывали сквозь открытые окна весь коридор, били в спину — будто преследовали.

Кагами вяло жевал бутерброд, когда Тацуя вернулся. Его не было слишком долго — видимо, все вопросы, которые даже не стали задавать Кагами, чтобы не тратить время, достались на его долю.

— Все нормально, — опередил Тацуя все возможные предположения. — Нас ни в чем не подозревают, Тайга, просто такая процедура, что поделать. — Он помолчал. — Я в душ.

Кагами смотрел, как он ослабляет галстук, снимает рубашку, и ничего не видел. Даже моргать забыл — очнулся, только когда перед глазами пошли цветные круги. Или дело было не в кругах: на правом боку Тацуи, на ладонь выше пояса брюк, расползалось свежее красное пятно.

— Что это? — Кагами сам не узнал свой голос — таким он был хриплым и глухим. Тацуя дернулся, попытался повернуться другим боком, но было поздно. — Тебя били?

Нет, Кагами вовсе не думал, что это дело рук полицейских. Конечно, не все парни, с которыми он общался в Лос-Анджелесе, были в ладах с законом, некоторые и вовсе с малых лет стояли на учете у различного рода служб и инспекторов. Про полицейский произвол ему рассказывали не раз, задирая майки и со странной гордостью демонстрируя уродливые шрамы. Кагами всегда верил и ругал полицейских вместе, но очень сомневался, что усталый следователь и его напарник способны на такое. Да и остальные офицеры, которых он встретил в университете.

Оставалась только свора Коямы. Как бы Тацуя ни был хорош в драке — а он был действительно хорош, куда круче Кагами, куда ловчее, сосредоточенней и жестче, — одному против шестерых выстоять сложно.

— Я их урою, — пообещал Кагами скорее себе, чем Тацуе.

Он даже не успел отреагировать — так быстро Тацуя подскочил к нему и толкнул обратно, на стул. Похоже, он был очень зол и уже с трудом сдерживался.

— Тайга, — в его голосе разве что скрежета не хватало, — прижми зад и успокойся. Не лезь никуда, не провоцируй их. Они как собаки: почуяли кровь и теперь боятся и бесятся. Все нормально, я переживу, а они еще долго никуда не полезут. Ты меня понял?

Кагами посмотрел на него и нехотя кивнул. Тацуя, как всегда, прав, еще и разбирается с его проблемами. Кулаки сжались сами по себе.

— Тайга, — на затылок легла теплая рука, легонько потрепала волосы. Теперь Тацуя говорил мягко и снова смотрел ему прямо в глаза. Что-то странное скользило в его взгляде — будто вспыхивало и снова затухало, что-то важное, очень важное — но Кагами никогда не был силен по части чужих эмоций, он и со своими-то разобраться никак не мог.

— Что с тобой происходит? Ты сам не свой. Нет, конечно, то, что случилось, — это просто чудовищно, все мы на взводе, но я же вижу, что что-то не так. Дело не только в Кояме, да? — Тацуя все понимал, все знал. Не знал только, что за темнота у Кагами внутри.

— Прости, — пробормотал Кагами и потянулся за бутылкой минералки, но Тацуя перехватил его руку, опустился рядом и уткнулся лбом в его лоб — так, что его челка щекотала глаза.

— Ты просто устал. Тебе нужно… расслабиться, — голос Тацуи звучал тихо и неуверенно.

— Расслабиться? — повторил Кагами на автомате. Что-то происходило, а он не понимал — или отказывался понимать, — что именно.

Ладонь Тацуи скользнула по его лицу — почти невесомо, — а потом ниже, легла ему на грудь.

— Оттолкнешь меня? — спросил Тацуя. Он все еще смотрел ему прямо в глаза — с вызовом и… страхом?

Кагами мог только рвано дышать, чувствуя, как сердце бьется неровно и гулко. Конечно, не оттолкнет.

Все-таки Тацуя знает все.

Теперь, когда натянувшаяся между ними струна наконец лопнула, Кагами не знал, что с ней делать. Тацуя просто продолжал смотреть ему в глаза — он явно ждал. Но чего? Поцелуя? Было бы слишком нагло надеяться на это, Кагами бы скорее провалился сквозь землю — сердце, например, уже совершило такую попытку, ухнув куда-то в пятки. А может, Тацуя имел в виду совсем не это, а Кагами просто воспринял все так, как хотел воспринять?

От напряжения свело плечо — похоже, Кагами замер в дико неудобной позе, не заметив этого, — и он непроизвольно дернулся.

Рука Тацуи соскользнула с его груди.

Он смутился.

— Прости, Тайга, я, наверное, не вовремя. Не надо мне было… Прости.

Он резко поднялся и вышел из комнаты, а Кагами остался сидеть на стуле, как истукан, и думать, что с ним будет, если он отрежет себе предательскую руку.

Когда Кагами после долгих мытарств от компьютера в ванную и обратно наконец забрался в постель, самым последним, о чем он думал, был сон.

Что пытался сказать Тацуя? И что теперь между ними будет?

Наверное, Кагами не сможет уснуть, пока не выяснит это, не проговорит вслух. А если не получится поговорить с Тацуей, то он так и умрет через пару недель без сна.

Кагами старался ступать неслышно, обходя все скрипучие половицы на обшарпанном полу, сам не понимая, чего ждет и на что рассчитывает. Возможно, если он увидит, что Тацуя спокойно спит, а дыхание его не сбивается от боли в груди, то Кагами почувствует облегчение и найдет в себе силы посмотреть ему в глаза завтра и задать прямой вопрос.

Лопнувшая струна колола грудь острыми концами, и был лишь один способ расправиться с ней — либо запаять, либо обрезать под корень.

Предположения Кагами рассыпались, как песчаный замок, стоило ему лишь приоткрыть дверь в комнату Тацуи. Тот не спал.

Лежал, запрокинул руки за голову, и невидящим взглядом смотрел в потолок. Соседи сверху затопили их пару месяцев назад, и теперь на потолке в комнате Тацуи расплывались уродливые коричневатые пятна. Возможно, он вглядывался в их формы и пытался найти ответ. Ну, что-то вроде гадания на кофейной гуще.

— Тайга? — спросил Тацуя, отрываясь от потолка и всматриваясь в темноту. — Почему ты не спишь?

Пути к отступлению были отрезаны, и Кагами, потоптавшись какое-то время на пороге, наконец вошел в комнату.

— Садись, — Тацуя сел на кровати и похлопал по простыне рядом собой. — Не спится? — он бодрился и старался говорить как можно беззаботнее, но Кагами тоже хорошо его знал: было в его голосе что-то тоскливое и тягостное.

— Слушай, Тацуя, — пробормотал Тайга, присаживаясь на кровать — чуть дальше, чем место, куда указывал Тацуя. — Я хотел извиниться за сегодня…

— Перестань. Давай не будем про это вспоминать, хорошо? Я облажался, не стоило мне этого говорить и делать. Больше всего на свете я не хочу, чтобы между нами пошла трещина, особенно сейчас. В какой-то момент, мне показалось, что… Я ошибся, и это мои проблемы, прости, Тайга.

— Нет! — Кагами не успел совладать собой, как перехватил руку Тацуи, которой тот пытался растерянно пригладить волосы. — Я не могу больше. Я должен сказать, а дальше будь что будет. Я люблю тебя, Тацуя.

— Тайга… — Тацуя вглядывался в его лицо и следил за малейшими движениями — уголков губ, бровей. — Я тоже тебя люблю.

— Я знаю. Но я… Не по-братски, Тацуя. Прости меня.

Кагами собирался было вскочить с кровати и сделать то, что он всегда делал, стоило только подумать об их с Тацуей отношениях — убежать. Но Тацуя подскочил на кровати, схватив его за руку и притянув обратно. Кагами плюхнулся на кровать, пребольно ударившись затылком о стену, но это не имело значения: Тацуя смотрел на него пьяно блестевшими глазами и хватал воздух ртом.

— Тайга, это правда? Правда?

— Да, — только и успел выдохнуть Кагами, прежде чем Тацуя подался вперед и, навалившись на него всем весом, впился в губы жадным поцелуем.

Кагами не мог — да и не хотел — не ответить.

Они не разговаривали — просто лежали на узкой кровати, переплетя руки и ноги, и не могли оторваться друг от друга. Тацуя, прижимая к себе Кагами одной рукой, второй исследовал его губы, шею, плечи и грудь перед тем, как пройтись по следу пальцев поцелуями, а Кагами жадно хватал его ладонь и целовал — а потом возвращался к бедрам и животу Тацуи, которые он бесстыже лапал. Каждое касание отдавалось в его груди болью, и больше всего на свете он боялся, что на самом деле это болезненный сон, которым он наконец забылся под утро, и еще мгновение — и Тацуя оттолкнет его, а потом растает в утренней дымке.

Но первые солнечные лучи уже пробивались в комнату сквозь опущенные жалюзи, а Тацуя всё не отталкивал его — лишь крепче прижимался к нему и нежнее целовал. Его губы были обветренными и чуть шершавыми, но от долгих поцелуев они увлажнились и налились цветом — и Кагами даже в полумраке различал их оттенок. Если бы еще вчера кто-нибудь рассказал бы ему об этой ночи, Кагами бы просто растворился в своих мыслях, но сейчас остатки сознания не позволяли ему до конца расслабиться: он старался не слишком сильно прижиматься к Тацуе, чтобы тот не почувствовал, как сильно натянулась ткань его пижамных штанов.

Но ведь это Тацуя.

Он сам подался вперед и потерся об Кагами бедрами — и Кагами явно ощутил, что и у него стоит.

— Все нормально, Тайга, — улыбнулся Тацуя. — Не будем торопиться. Мы все успеем.

Кажется, Кагами готов был умереть — и умер бы счастливым.

Предательски зазвонил будильник — и им все же пришлось разжать кольцо рук и отстраниться друг от друга.

— Кто первый в душ? — спросил Тацуя, продолжая сжимать ладонь Кагами в своей. Вся неловкость, копившаяся между ними годами, куда-то испарилась.

— Иди ты, — сказал Кагами, а сам пошел на кухню — готовить кофе, который, в общем-то, был не особо нужен: несмотря на бессонную ночь, он был бодр как никогда. А еще — абсолютно уверен, что день будет отличным, и не только этот, но и все последующие.

Был уверен ровно до той поры, пока по дороге в университет какой-то ублюдок не швырнул ему камень в ногу. Метил, похоже, в колено, но попал по касательной в голень — только это и спасло от рваной раны, которую, невзирая на джинсы, наверняка бы оставил булыжник с острыми краями и торчащим куском какой-то ржавой железяки.

— Какого хрена?! — проорал Кагами, резко оборачиваясь и выискивая взглядом потенциального покойника.

Долго искать не пришлось: со стороны парковки к ним с Тацуей вышагивал Ания, самый наглый после Коямы урод в округе. Одной рукой Ания подбрасывал ещё один камень, а другой придерживал оттопыривающий карман, словно показывая, что снарядов у него еще достаточно.

— Привет, голубки! — выплюнул Ания. — Как жизнь? Пришел передать вам привет от парней — теперь они подо мной. Я тут слышал, вчера твоя женушка поцапалась с моими ребятами. Надеюсь, больше такого не повторится. Вам же не нужны проблемы? Полицейским вы нужны целые, а не по частям.

— Урод! — рявкнул Кагами и бросился на Анию, но Тацуя вцепился в него мертвой хваткой и удержал на месте.

— Я вас всех прибью, только троньте его! — орал Кагами, вырываясь из захвата Тацуи и чувствуя, что его захлестывает волна неконтролируемого гнева.

— Тайга, молчи! — прикрикнул Тацуя, сгибая Тайгу в три погибели. Наклонившись следом, он горячо зашептал ему на ухо: — Тайга, прошу тебя, успокойся. Ты делаешь только хуже. На нас все смотрят.

Кагами, все еще задыхаясь от злобы, обмяк в руках Тацуи и, стоило тому разжать хватку, рухнул на колени.

— Вот и славно, — осклабился Ания. — До встречи, любовнички. Я приду вас навестить за решеткой.

Ублюдок давно скрылся среди машин, а Кагами все еще тупо смотрел перед собой и, часто моргая, пытался прогнать пелену, застилавшую глаза. Тацуя сидел на корточках рядом и осторожно придерживал его за плечо.

На занятия Кагами так и не дошел. Они распрощались с Тацуей у входа в кампус — Тацуе нужно было в другое здание, — и, миновав проходную и поднявшись на три пролета по лестнице, Кагами повернул обратно. Пусть его ждет выговор, да пусть хоть отчислят — он не хотел и не мог сдерживаться, когда на него или Тацую кто-то нападал. А в лектории его явно поджидала минимум сотня любопытных глаз и жадных до новых подробностей ушей.

Вернувшись в общежитие, Кагами, не раздеваясь, повалился на кровать и уснул отчаянным сном без сновидений.

Проснулся он от того, что его волосы перебирали чьи-то пальцы.

— Привет, прогульщик, — улыбнулся Тацуя. — Хорошо выспался?

Кагами подскочил на кровати и скривился от покалывания в затекшей ноге. В комнате царил полумрак.

— Ты так сладко спал, что я не стал включать свет, — пожал плечами Тацуя. — Пока приготовил ужин. Будешь?

Кагами кивнул. Поесть ему точно не помешало бы.

— Сначала в душ. Я быстро, — он соскользнул с кровати и, прихватив домашнюю футболку и штаны, скрылся в ванной.

Прохладная, почти ледяная вода отрезвляла, проясняла мысли. Прокручивая гадкую утреннюю сцену в голове, Кагами наконец осознал, какую пищу для сплетен он дал окружающим и в каком нелепом свете выставил Тацую. Ему стало стыдно. Яростно намыливая кожу, он словно пытался стереть, соскрести с себя чёрные, словно дёготь, слова Ании и мерзкие взгляды студентов, охраны, преподавателей, оседавшие на нем, словно липкий пепел.

Дверь ванной скрипнула — Кагами напрягся.

— Тайга, — позвал Тацуя. — Можно мне войти?

— Конечно, — Кагами ответил, не думая, а теперь судорожно соображал, что случилось и что ему делать дальше.

Створка душевой отъехала в сторону — Тацуя шагнул прямо к нему.

«Он голый, голый», — пронеслось у Кагами в голове. Тацуя, совсем без одежды, почти прижимался к нему в маленькой душевой кабине.

— Все нормально, ничего не случилось, — быстро сказал Тацуя, поймав его взгляд. — Я просто подумал… — Договаривать он не стал, просто приблизился к Кагами еще ближе и мягко прикоснулся к его губам своими.

Ледяная вода будто в одно мгновение стала горячей. Кагами разжал губы, и язык Тацуи скользнул глубже, огладил его зубы, потом обвел язык — у Кагами закружилась голова, и он, покачнувшись, обхватил Тацую за талию: то ли чтобы не упасть самому, то ли чтобы не дать тому отстраниться.

Тацуя не собирался отстраняться. Он блуждал руками по спине Кагами, опускаясь все ниже, пока не добрался до ямочки над ягодицами. Кагами вздрогнул, и Тацуя снова поднял руки к лопаткам, снова пошел снизу вверх. Осыпая мягкими, почти невесомыми поцелуями — а может, это струи воды жадно смывали их, не давая прочувствовать до конца? — он медленно, словно в танце, терся о Кагами бедрами. Между ними больше не было одежды, и Кагами чувствовал, как Тацуя возбуждается все больше и больше — он и сам уже едва справлялся со стучащей в висках кровью и вздрагивал всякий раз, как головка члена задевала мокрый живот Тацуи.

Тацуя внезапно отстранился от него и, хитро улыбнувшись, прикоснулся к своему члену и сжал его.

— Я хочу тебя, Тайга. Люблю и хочу, — сказал он, проводя рукой вверх-вниз. У Кагами потемнело в глазах.

Нельзя, нельзя говорить такое вслух, слова Тацуи, раскаленные, обжигающие, впивались в кожу Кагами, заставляя ее покрывать мурашками, а самого Кагами — чувствовать, как земля уходит из-под ног. Еще минута — и Кагами бы точно рухнул как подкошенный, но Тацуя, прижавшись так, что между ними не проскользнула бы даже капля воды, сжал оба их члена в кулаке.

— Тайга, Тайга, Тайга, — шептал он, и Кагами, удивляясь неизвестно откуда взявшемуся красноречию, бормотал в ответ какие-то глупости. Что-то про то, какая у Тацуи кожа, какие глаза и какие пальцы, про то, как давно он хотел этого и иногда не находил себе места от ревности, зная, что Тацуя ушел на вечеринку с сокурсниками. Как из кожи вон вылез, чтобы поступить в этот университет, чтобы только видеть Тацую каждый день и хотя бы молча любить его со стороны.

Хотя нет, почему глупости — все это было правдой.

— Тайга, — Тацуя чуть повел плечом и, заставив почти навалившегося на него Кагами поднять глаза, заглянул в них. Он тяжело дышал, через слово сбиваясь на тихий рваный стон, и кусал губы. — Тайга, какие мы с тобой идиоты. Всё это могло случиться раньше.

— Раньше, — эхом повторил Кагами, сглатывая, чтобы хоть немного промочить пересохшее горло — даром что они стояли под водой. Стук в ушах постепенно нарастал, и теперь походил на грохот африканских барабанов, тело почти не слушалось, и Кагами, чувствуя постепенно расходящуюся мелкую дрожь, прикрыв глаза, несколько раз толкнулся бедрами в руку Тацуи.

Он кончил первым, а потом завороженно смотрел, как Тацуя, опершись на его плечо, чтобы не пошатнуться, быстро проводит по своему члену, все быстрее и быстрее, задевает головку и помутневшим взглядом блуждает по груди Кагами. Одно движение рукой, второе, третье — и Тацуя, прогнувшись в пояснице, кончил прямо себе в кулак — и его сперма смешалась со спермой Кагами.

Если бы Кагами мог, то кончил бы от увиденного еще раз.

Струи воды жадно обрушились на ладонь Тацуи и смыли их сперму — смешали ещё больше, а потом унесли вниз, к стоку, будто были их сообщниками и уничтожали последние следы преступления.

Если их с Тацуей отношения — это нарушение какого-то придуманного Коямой и его шайкой закона, то Кагами согласен понести наказание.

Из душевой они вышли в обнимку, и еще долго стояли напротив зеркала, вглядываясь в собственное отражение. Холодные капли падали с мокрых кончиков волос и обжигали кожу, но это были, наверное, одни из самых прекрасных ожогов на свете.

— Все, теперь ужинать, — мягко сказал Тацуя и легонько оттолкнул Кагами от себя. — Надевай штаны и приходи.

Надеть штаны Кагами успел, а вот добраться до кухни — нет: в дверь позвонили.

— Кагами Тайга, — объявил стоявший на пороге усталый следователь. За его спиной маячил его верный спутник с письменным недержанием. — Танака Хироши, старший следователь отдела убийств. Косей Такуми, мой помощник. Мы уже встречались. Я могу войти?

Кагами хмуро раскрыл дверь пошире и отступил на шаг назад, не говоря ни слова. И так понятно, что приход детективов в их с Тацуей жилище не предвещает ничего хорошего.

— Что случилось? — наконец выдавил Кагами, видя, что вошедшие следователи деловито оглядываются по сторонам и не спешат начинать разговор.

— Тайга, кто там при… — Тацуя выглянул из кухни и осекся. Наспех вытерев руки полотенцем, он подошел к Кагами.

Детектив Танака еще раз смерил их своим холодным цепким взглядом, а потом сообщил:

— Полтора часа назад Ания Шима был найден повешенным неподалеку от штрафной автостоянки. По оперативным данным, есть очевидцы вашего с ним утреннего конфликта, Кагами-сан, и того, как ваш друг Химуро-сан вас разнимал. У вас есть, что нам сказать на этот счет?

Кагами чувствовал, как его сердце медленно покрывается ледяной коркой.

— Я этого не делал, — прохрипел он.

— Где вы были с половины третьего до пяти часов вечера? Коронер назвал такое время смерти.

— Я этого не делал! Я был… занят.

— В университете вы сегодня не появились, в отличие от вашего друга. Никто из ваших знакомых также не смог подтвердить, что видел вас или хотя бы общался с вами по телефону или иным способом. Слишком много вопросов, Кагами-сан.

— Я спал! — голос срывался от отчаяния, и кулаки сжимались сами собой.

— Ания Шима сегодняшним утром напал на меня и моего друга и повредил ему ногу камнем, — неожиданно ровно и твердо заговорил Тацуя. — Рана неглубокая — Тайга, покажи, — но психологическое давление сыграло свою роль, и мой друг почувствовал себя дурно. Я посоветовал ему вернуться в общежитие и лечь спать. Вы можете уточнить у коменданта, в какое время он пришел и выходил ли после этого.

На несколько мгновений повисла немая сцена. Детективам явно не понравились слова Тацуи, но они не возражали — только ощупывали взглядами каждый сантиметр тела Кагами и пытались заглянуть ему в глаза или дождаться предательского движения, которое выдаст его с головой.

Не глядя на Тацую — что бы он вообще без него делал, как бы жил, — Кагами угрюмо смотрел себе под ноги и не произносил ни слова.

— Вы правы, Химуро-сан, это наше явное упущение, — наконец заговорил детектив Танака, а его напарник словно по приказу снова начал строчить в блокноте. — Мы обязательно поговорим с комендантом и, возможно, вернемся. Приятного вечера и всего хорошего.

Ужин, разогретый трижды, стал совершенно безвкусным. А может, это Кагами уже ничего не ощущал: все его органы чувств словно отключились, перейдя на режим автопилота. А сам он то и дело прокручивал в голове недавний разговор и усиленно пытался переварить не только рис с курицей, но и известия о новой смерти.

Он не трогал Анию.

Не трогал.

А если?..

— Тайга, — строго позвал его Тацуя. — Прекрати накручивать себя. Ты ни в чем не виноват.

Кагами выронил ложку и стукнул кулаком по столу.

— Тацуя, а если это и правда я? Я не помню, что делал, когда вернулся в общежитие.

— Ты спал, — напомнил Тацуя.

— Да, но… Я не помню, как отрубился. Что, если у меня какой-то лунатизм или вроде того?

— Тайга! — крикнул Тацуя. Его ноздри раздулись от гнева, и Кагами поумерил пыл. — Ты несешь чушь. Так сложились обстоятельства. Думаешь, у шайки Коямы мало врагов, кроме тебя? Они постоянно ходят стенка на стенку с бандами из соседних районов. Почему бы полиции не поискать там? Просто ты — удобный подозреваемый, поэтому они пытаются все повесить на тебя. Но если бы у них было хоть одно — хоть единственное! — доказательство, ты бы уже не сидел здесь. Я носил бы тебе рис за решетку.

Кагами жевал и слушал Тацую вполуха. Часть слов пролетела мимо ушей, но то, что в словах Тацуи было здравое зерно, не ускользнуло даже от его воспаленного сознания.

— Так-то лучше, — улыбнулся Тацуя, видя, что Кагами постепенно приходит в себя.

Доедали они молча.

— Я помою посуду. Иди спать, — приказал Тацуя, и Кагами не нашел в себе сил протестовать.

— Спасибо, Тацуя, — сказал Кагами, на мгновение задержавшись на пороге, и вышел из кухни.

Казалось, весть о Кагами — серийном убийце уже разлетелась по всему университету, заползла в каждую щель. Его боялись, обходили стороной, замолкали при его появлении — но не провоцировали, даже отвратительных взглядов на себе Кагами больше не чувствовал: все старательно отводили глаза.

Были в этом и несомненные плюсы, как сказал бы Тацуя: за весь день к Кагами никто не подошел и, благополучно отсидев на лекциях, он отправился домой.

Далеко он не ушел.

— Кагами-сан, какая встреча, — расплылся в омерзительной улыбке детектив Косей Такуми. На этот раз он был без блокнота, но в нагрудном кармане его рубашки явно проступал диктофон.

Кагами молча кивнул — ублюдок не дождется от него откровений — и ускорил шаг, надеясь пройти мимо.

Как бы не так.

— Постойте, Кагами-сан, у меня есть для вас важная информация. Мы нашли убийцу Коямы Ватару и Ании Шимы.

— И кто это? — враз севшим голосом спросил Кагами, позабыв обо всякой осторожности.

— Вы.

— Бред! — взвился Кагами, — Попробуйте доказать! Я ничего не делал. Хватит преследовать нас с Тацуей.

— К слову о Химуро-сане, — продолжал детектив Косей, перекатывая каждое слово на языке. Кагами и забыл, какой мерзкий, похожий на змеиное шипение, у него голос. — Вам очень повезло иметь такого друга. Он изо всех сил старался обелить ваше имя и, наверное, верил в вас, но его попытки, к моему величайшему сожалению, не увенчались успехом.

Кагами молча смотрел на детектива и думал, врезать ему, или это будет расценено как отягчающее обстоятельство и еще одна улика в пользу его вины.

— Слышали ли вы о таком явлении, как трасологическая экспертиза? А заключение психолога-криминалиста? Я думаю, нам с вами стоит пообщаться в более непринужденной обстановке. Например, сегодня вечером.

— Где, — скорее просто сказал, чем спросил Кагами бесцветным голосом.

— Сегодня в десять вечера на заброшенном складе неподалеку от вашего общежития. Я думаю, вы поняли, что я имею в виду.

— Понял, — кивнул Кагами, и детектив, учтиво поклонившись, пошел по своим делам.

Мерзкий ублюдок. Наверняка он пытается обвести Кагами вокруг пальца. Но это ерунда, Кагами не делал этого, а еще приплетать сюда Тацую, чтобы надавить на Кагами — это…

— Тайга, — внезапно позвал Тацуя, и Кагами вздрогнул.

Тацуя стоял напротив и озабоченно вглядывался в его лицо.

— Что ты здесь делаешь?

— Иду домой с учебы, — ответил Тацуя. — Мы живем вместе, и поэтому ходим домой одной дорогой, ты не забыл? Сегодня нас отпустили пораньше. — Он снова нахмурился. — Я видел, что ты разговаривал с детективом Косеем. Он поджидал тебя?

— Нет, — соврал Кагами, — просто столкнулись по дороге.

Тацуя недоверчиво хмыкнул.

— Конечно, и он так же просто и совершенно случайно назначил тебе встречу? Я слышал обрывки слов.

— Пытался, — запинаясь и подбирая слова, пробормотал Кагами. — Но я на нее не пойду.

— И правильно, — сказал Тацуя, все еще подозрительно всматриваясь в его лицо, словно пытался воспроизвести ускользающие обрывки разговора. — Все, идем домой.

Конечно же, Кагами пошел на встречу с детективом.

Ему повезло: у Тацуи был вечерний семинар, а после ему нужно было заехать к однокурснику за конспектами, так что вернуться Тацуя должен был едва ли не к полуночи. Кагами должен успеть вернуться до его прихода.

Просто обязан.

Только он мог, прекрасно зная, где находится склад, пойти в другую сторону. Видимо, сказывался накопленный стресс: даже осознавая, что безбожно опаздывает, Кагами, наконец повернув в правильном направлении, плелся, едва переставляя ноги.

Словно он шел на казнь, и само его тело всеми силами противилось этому.

Словно на этой встрече его ждало что-то, чего он не хотел знать.

Дверь старого склада открылась беззвучно — Кагами даже удивился, кто ее смазывает, — но тут же похолодел.

Похоже, несмотря на опоздание, он пришел вовремя.

Спиной к нему стоял детектив Танака — Кагами понял это не столько по фигуре, сколько по серебрившимся в мутном свете, который пробивался сквозь щели в постройке, вискам. Чуть поодаль, в темноте, стояла еще одна фигура, но Кагами никак не мог рассмотреть, кто это.

— Мне больно осознавать, — срывающимся от ярости голосом начал детектив Танака, — что наша с напарником задумка стоила ему жизни. Но его жизнь потеряна не напрасно, я думаю, он будет рад, что наконец смог остановить вас. Мы не сомневались, что вы придете.

Помолчав, словно собираясь с духом, чтобы произнести ненавистное имя, детектив Танака выплюнул:

— Химуро Тацуя.

Кагами едва не рухнул на землю на месте. Сердце осознало смысл сказанных слов раньше, чем это сделал мозг, и теперь заходилось в диком плаче, гремело в груди, рвалось наружу. Как только детектив не услышал этого и обернулся.

Луна немного поменяла свое положение и теперь осветила дальний угол, который до этого тонул в темноте. Сначала Кагами увидел лишь лужу крови, но понял, что странная куча, которая лежит в ней, — это не прелая солома, а тело детектива Косея.

Из его груди торчал большой кухонный нож — вчера Кагами резал им рыбу, — а рядом стоял Тацуя.

Он улыбался.

— Поймали, — наконец сказал он. — Ну, стреляйте, — потребовал он, и Кагами только теперь осознал: детектив Танака направил на него пистолет.

— Вы не заслуживаете пожизненного заключения — только смерти. Прощайте, — сказал детектив Танака, и в тот момент, когда тишину разрезал щелчок курка, Кагами со всей силы опустил ему на голову огромный камень.

Руки тряслись.

Из глаз лились слезы. К горлу подкатывала тошнота.

Сначала Кагами ползал по земле и пытался прогнать видение, в котором детектив Танака снова и снова падал под его руками, как подкошенный, а из его размозженной головы текла кровь. Кагами рвало, глаза застилали слезы, и он не знал, сколько времени он провел в таком состоянии.

— Все будет хорошо, Тайга, — сказал Тацуя.

Он подошел и присел рядом, осторожно поглаживая его по спине, как делал всегда. Кагами на мгновение перестал шарить руками по полу и поднял на него глаза.

— Зачем? — одними губами спросил он.

— Они вредили тебе, — помрачнев, сказал Тацуя так просто, словно сообщал, что на ужин у них снова будет рис. — Они хотели — и причиняли тебе боль. Я не мог терпеть. Я слишком люблю тебя.

Кагами смотрел на него и не верил своим ушам. И своим глазам, и своему сердцу, и своей памяти, которая настойчиво показывала ему остекленевшие глаза детектива Танаки — всему.

Тацуя сделал это.

Тацуя сделал это ради него.

Тацуя любил его. А он — любил Тацую сильнее всего на свете.

— Что теперь будет? — спросил Кагами, не отстраняясь, когда Тацуя притянул его к себе.

— Мы уедем вместе. Поедем в Америку. Помнишь Руби? Он, говорят, давно забросил учебу, теперь занимается грязными делами. Он сделает нам документы. Поехали, Тайга! Ты поедешь со мной?

Тацуя прижимал его к себе, сжимал его ладони в своих, заглядывал ему в глаза блестящими глазами.

— Тайга, ты поедешь? — повторял он.

Кагами молчал. Весь мир, вся эта чертова жизнь для него ничто, если рядом нет Тацуи — Кагами уже пробовал жить без него.

— Поеду, — твердо сказал он.

@темы: Фанфик, The Rainbow World. Другие миры, День тайми-вайми, Yosen Team, Возраст!AU

---

Kaijou Team, мини, PG

[Kaijou Team]

Название: Зарождение торнадо
Автор:  Kaijou Team
Бета:  Kaijou Team
Сеттинг: путешествия во времени
Размер: мини, 5540 слов
Пейринг/Персонажи: Кисе Рета,

спойлер

Куроко Тецуя, Аомине Дайки
Категория: джен
Жанр: экшн
Рейтинг: PG
Краткое содержание: Незначительное, незаметное событие в одном месте и времени способно привести к совершенно непредсказуемым и невероятным последствиям.

Сестры, в отличие от Кисе, всегда любили печенье с предсказаниями. Обязательно покупали их в каждом кафе, а в праздники приносили из храма целую пригоршню и, хихикая, разламывали на кухне, усыпая стол провощенными бумажками с глубокомысленными изречениями. Кисе в предсказания не верил, да и само печенье было жестким и почти безвкусным, как рисовая бумага. Но иногда одолевала внезапная ностальгия, поэтому вечером во вторник по дороге домой со съемок он на кассе в супермаркете кинул на ленту маленькую прозрачную упаковку.

И теперь, вечером в пятницу, едва не ерзал на стуле, ощущая, как жжет карман кошелек, в котором спрятана длинная узкая полоска бумаги.

— Рета-кун, ты опять меня не слушаешь, — строго, но без малейшего удивления констатировала Танака-сан, поджала губы и аккуратно поставила на блюдечко маленькую чашку с эспрессо.

Он тоже отставил свою чашку, копируя ее жест, и смиренно склонил голову:

— Прошу прощения. Немного устал сегодня…

— Если ты скажешь что-нибудь про возраст, я вылью твой кофе тебе за шиворот, и даже не пожалею эту рубашку от «Эмпорио», которую сама же для тебя выбрала, — объявила она, убирая за ухо выбившуюся из прически седую прядь. — Да, обычно многие твои ровесники-модели именно в этот период заканчивают свои карьеры, но твоя проблема в другом.

Кисе не стал спорить, только опустил голову еще ниже. Этот разговор его личный менеджер начинала уже не первый раз, и, наверное, ему стоило бы серьезно обеспокоиться своим будущим… но почему-то не получалось. Вообще, последнее время стало сложно испытывать эмоции, приходилось заставлять себя и настраиваться.

Он вздохнул и тоже убрал с лица прядь волос — непривычно черную. Коллеги и знакомые считали, что он с детства осветлял волосы, но на самом деле впервые покрасился он всего пару месяцев назад: нетипичный для японца натуральный цвет достался ему с сестрами по наследству от бабушки-голландки.

Танака-сан выпрямилась, чуть откинулась в кресле, поводя в воздухе сухой ступней, затянутой в шоколадную сатиновую босоножку от Стюарта Вайцмана. Шпилька выглядела, как потенциальное орудие убийства. В свое время Танака-сан сама была моделью, но давно оставила эту стезю, хотя сохранила многие привычки.

Кисе тоже выпрямился, естественно отзеркаливая ее движения. Он давно заметил, что может в разговоре в совершенстве копировать жесты и интонации собеседников, тем самым располагая их к себе. Впрочем, на его менеджера это действовало плохо, что она и подтвердила своими следующими словами:

— В тебе нет искры, Рета-кун. Даже если она и была раньше, то давно запылилась и погасла. А красивого личика и фигуры спортсмена в этом бизнесе недостаточно.

Кисе выпрямился еще сильнее, с трудом сохранив вежливую улыбку. А вот это неожиданно задело.

Танака-сан прищурилась, словно почуяв слабину, и продолжила:

— Тебе скучно. И это очень плохо, потому что если скучно тебе — окружающие при взгляде на тебя тоже будут ощущать только скуку, а модель должна дарить фотографам и зрителям вдохновение!

Он тряхнул волосами, пытаясь вернуть самообладание:

— Из вас получился бы замечательный психоаналитик.

У него за спиной кто-то разбил чашку, и официантка принялась торопливо извиняться, убеждая уважаемых гостей не беспокоиться. Несмотря на поздний час, маленькое кафе на углу одной из центральных улиц было набито битком. Танака-сан любила выбирать для деловых встреч такие шумные места, где все вокруг слишком заняты своими делами, чтобы вслушиваться в чужие разговоры.

Она фыркнула, умудрившись сделать это элегантно:

— Я твой личный менеджер вот уже семь лет. А значит — я твоя нянька, психоаналитик, диетолог, наставник, головная боль и все, что потребуется, — она допила свой кофе и решительно поднялась с места, показывая, что разговор окончен, но на прощанье сказала: — Я серьезно. В твоей жизни нет ничего, что бы тебя по-настоящему интересовало. Исправь это.

Кисе проводил ее взглядом, потом уставился на свои колени, с удивлением обнаружив, что в клочья изорвал бумажную салфетку. Уязвленная гордость досадно саднила.

«Исправь»… Легко сказать.

Кисе пытался, и не раз, постоянно пытался, пока не устал от этих бесплодных попыток. Но с самого детства все давалось ему слишком легко, он не ощущал вызова и необходимости прикладывать усилия, чтобы достичь поставленной цели.

Он потер глаза, достал кошелек, собираясь расплатиться, и среди купюр нащупал злополучную полоску вощеной бумаги. На автомате достал и развернул, хотя и так прекрасно помнил, что там написано.

«Четыре дня до смерти прежней жизни отмерено».

Какое-то слишком прямолинейное и мрачное предсказание для шутливого печенья из супермаркета. Хотя, возможно, судьба так пыталась предупредить его об этом разговоре с Танакой-сан?

Он поднял взгляд, чтобы окликнуть официантку, но не успел, потому что внимание привлекла внезапная потасовка: подвыпивший мужчина лет сорока, наверняка отмечавший тут конец рабочей недели с коллегами из офиса, с кем-то столкнулся и врезался в стол. Разъяренно взревел и бесстрашно схватил за плечо стоявшего к нему спиной здоровяка, хотя тот был ни при чем. Вроде бы ничего необычного, довольна типичная сцена для вечера пятницы.

Вот только Кисе видел, как поднимается на ноги и отряхивает джинсы невысокий парень, с которым в действительности столкнулся офисный клерк. Но все остальные, кто бросился разнимать потасовку, словно не замечали ни его, ни разлившуюся по полу лужу молочного коктейля. Парень на первый взгляд казался совсем невзрачным и неприметным, но все-таки не настолько же?

Интуиция иногда говорила Кисе делать очень странные вещи. Слушался он ее не всегда, и с возрастом все меньше... Но в этот момент его заставил встать необъяснимый, нетерпеливый зуд в кончиках пальцев. Он положил деньги на стол, подхватил сумку и поспешил за странным парнем, стараясь не упустить его из виду. Это оказалось неожиданно сложно, тот перемещался очень быстро, тенью проскальзывая между людьми, в то время как Кисе приходилось с улыбкой извиняться почти на каждом шагу.

Наконец он выскочил в длинный светлый коридор, заозирался и едва успел увидеть, как парень помедлил перед дверью с табличкой «Только для обслуживающего персонала», приложил к ней ладонь, словно к чему-то прислушиваясь, потом взялся за ручку, провернул, потянул на себя и шагнул внутрь.

Кисе ощутил что-то полузабытое и необычное, с трудом опознал зачатки азарта, подивился сам себе, но все же тоже подошел к двери. На «обслуживающий персонал» этот тип похож явно не был, но Кисе тоже вряд ли правильно поймут, если обнаружат шастающим в неположенном месте. Хотя, если просто проверить, ничего страшного ведь не случится?

Он хмыкнул, потом чуть ссутулил плечи, словно на них давил груз многолетней ответственности, приложил ладонь к неожиданно холодному дереву, ощущая ладонью шероховатость краски. После осторожно, почти ласково обхватил пальцами ручку и потянул, не сразу сообразив, что неосознанное копирует все движения незнакомца.

Внутри оказалась кладовка. Самая обычная.

И самая пустая, если не считать ведер, швабр и узких полок, заставленных бутылками с чистящим средством.

Ни малейшего следа странного парня. И никакой возможности где-либо спрятаться или уйти в другую дверь. Кисе удивленно моргнул, мотнул головой и на всякий случай шагнул внутрь. Не могли же у него начаться галлюцинации от недосыпа? Он давно привык к такому режиму, и раньше проблем не было. Или правда сказывается возраст?

Дверь с мягким щелчком закрылась, и стало темно. Кисе какое-то время постоял, принюхиваясь к едкой вони хлорки и химического лимона, потом пожал плечами, развернулся и вышел.

И едва не споткнулся, инстинктивно отшатнулся, упираясь спиной в дверь.

Что за ерунда? Это был совсем не тот коридор, из которого он пришел! Свет горел только в дальнем конце, где с потолка свисала одиноко покачивавшаяся лампочка. Стены были выкрашены в кричаще-красный. Пол под ногами мелко вибрировал и подрагивал от низких басов, как во время концерта на стадионе.

Может, в кладовке все-таки была не замеченная им вторая дверь? И он случайно вышел в нее?

Наиболее разумным поступком было бы вернуться обратно в кладовку и проверить.

Но Кисе вдруг понял, что проявлять разумность прямо так сразу ему совсем не хочется, встряхнулся, расправил плечи, готовясь к метафорическому бою — или, как минимум, готовясь удивляться дальше — и пошел вперед по коридору к сияющему нимбу лампочки, где уверенно толкнул еще одну дверь, тяжелую, словно бронированную.

И очутился прямо посреди дискотеки. Потные полуодетые тела толкались на площадке, на потолке крутился серебристый шар, отбрасывая блики на лица и на бутылки за барной стойкой. Из динамиков пульсировал смутно знакомый европейский поп-хит примерно двадцатилетней давности. Было очень душно, и от густой мешанины не самых приятных запахов у Кисе закружилась голова. Он окончательно запутался, где находится и как сюда попал, но прежде всего ему необходим был свежий воздух, поэтому он быстро огляделся, определяя, где выход, и принялся проталкиваться туда.

Улица тоже оказалась какой-то не такой, как привык видеть Кисе. Вроде бы дома похожи, но вывески совсем другие, и этого тату-слона с красными китайскими фонариками он точно никогда не видел, тем более что два года назад в Японии официально запретили тату-бизнес. Фонари казались тусклыми и грязными, в их рассеянном свете Кисе едва успел разглядеть зеркальную лужу, инстинктивно отшатнулся, чтобы в нее не наступить.

И в то же время от громоздкой тени мусорного бака неподалеку отделилась другая тень, маленькая и верткая, метнулась прямо к Кисе и врезалась в него куда-то в районе колен. Удар едва не сшиб с ног, с трудом удалось удержать равновесие.

Смуглый взъерошенный пацан лет девяти на вид поднял на него хмурый взгляд, шмыгнул носом и обвинил:

— Ты не Тецу, — после чего отступил на пару шагов, поправил лямку школьного рюкзака и пробурчал: — Не знаю, почему я вас перепутал, вы совсем не похожи.

Кисе по вполне понятным причинам несколько растерялся. Он и вообще плохо представлял, как вести себя с маленькими детьми: младших братьев или сестер у него никогда не было, племянники тоже пока лишь планировались. С другой стороны, всякое сюсюканье всегда казалось ему ужасно нелепым, поэтому он потер ушибленный живот — лоб у пацана был чугунный — кашлянул и спросил:

— Живешь неподалеку? А то уже поздновато для прогулок.

— Ты же гуляешь, — парировал пацан, недоверчиво его разглядывая.

Кисе вздохнул. Кажется, это будет сложнее, чем он думал. По идее, ему бы для начала разобраться, куда он попал и как отсюда выбраться, но оставить ребенка одного поздно вечером на улице, тем более такой неблагополучной с виду…

— Я как раз собирался домой. Может, тебя тоже заодно проводить?

— Что-то ты какой-то подозрительно добренький, — прищурился пацан и скрестил руки на груди, сразу успокоив подозрения Кисе в его чрезмерной доверчивости. Такой не пропадет. Мелкий поганец.

Стоило придумать достойный ответ — почему-то оставлять за пацаном последнее слово совсем не хотелось, словно так Кисе мог проиграть какой-то важный давний спор, о котором сам и не подозревал, — но не хватило времени: позади хлопнула дверь, и на крыльцо клуба вывалилась шумная пьяная компания.

Пацан тут же схватил Кисе за рукав и с неожиданной силой потащил за угол, прошипев:

— Бежим, нельзя, чтоб нас тут увидели!

А может, вывод про отсутствие чрезмерной доверчивости все же был преждевременным.

— Но… — начал Кисе, запнувшись.

— Ты хочешь, чтоб тебя обвинили в похищении несовершеннолетнего?! — громко фыркнул пацан, вдруг пнул его в лодыжку, словно это должно было помочь ему бежать быстрее, и вырвался вперед.

Кисе не осталось ничего иного, кроме как поспешить следом. Хотя бы чтоб надрать кому-то уши.

Странный, забытый азарт теплом плескался в груди, и задумываться совсем не хотелось, хотя мать и ругала его всегда за опрометчивость и импульсивность.

Пару раз он едва не потерял пацана из виду и довольно быстро заблудился, поняв, что сам снова дорогу к клубу не найдет. Наконец они пересекли проспект, ворвались в парк, спугнув пару поздних собачников — заливистый лай несся следом, кусая за пятки, — и очутились на небольшой детской площадке с качелями и баскетбольным кольцом.

Пацан остановился, шумно дыша, вытер пот рукавом со лба, плюхнулся на скамью. Уставился на Кисе и вдруг нагло ухмыльнулся:

— Молодец, не отстал!

Желание надрать ему уши стало еще сильнее, хотя вообще-то Кисе никогда не был сторонником насилия. Стараясь не показывать, с каким усилием ему дается каждый вдох, — все-таки права Танака-сан, надо бы почаще ходить в спортзал и снова заняться плаванием, — он приблизился и сел рядом, оглядываясь по сторонам. Место казалось смутно знакомым, но, скорее всего, причина была просто в том, что все такие детские площадки выглядят одинаково.

Пацан порылся в рюкзаке и пихнул ему бутылку минералки. Кисе удивился, но решил принять это в качестве извинений и бутылку взял.

И застыл, недоверчиво глядя на знакомую, но совершенно неправильную этикетку. Он сам последние четыре года являлся лицом этой фирмы, снимался в рекламе, именно его улыбка украшала бутылки, и это была одна из констант привычного мира, скучных и обыденных.

На этой этикетке под знакомым названием было совсем другое лицо. И дата, согласно которой срок годности минералки истек семнадцать лет и полтора месяца назад.

— Что-то не так? — уточнил пацан, отреагировав на удивление внимательно, разглядывая его почти звериными темными глазами.

Кисе передернул плечами, потом достал из своей сумки такую же бутылку, только пустую. И с правильным изображением.

Он не знал, какой реакции ожидал. Не был уверен, как бы сам отреагировал в подобной ситуации — если б ему в детстве незнакомец показал что-то такое…

Пацан задумчиво склонил голову набок, поковырял в носу и снова поднял взгляд на его лицо, словно проверяя сходство с изображением:

— Клево, так ты из будущего? И как там, наши боевые роботы еще не захватили весь мир?

Кисе удивленно моргнул. Ощутил себя так странно, словно внутри вдруг лопнул пузырь неосознанной тревоги. И усмехнулся в ответ, наконец делая глоток:

— Нет. Скорее, это пытается сделать Америка…

— А. Ну вот, ничего интересного, — поморщился пацан. Снял рюкзак и обнял его, как мягкую игрушку, болтая ногами.

Пару минут они сидели в молчании и тишине, только шелестели на ветру листья деревьев и негромко жужжал круглый фонарь над баскетбольным кольцом.

— И что мы будем тут делать? — все же уточнил Кисе.

Происходящее совсем не казалось сном. Ему даже не пришлось щипать себя за руку, чтобы в этом убедиться. Звуки, запахи, физические ощущения, собственное не до конца выровнявшееся после бега дыхание — все казалось слишком реальным.

— Ждать, пока придет Тецу, — ответил пацан так, словно это было чем-то самим собой разумеющимся, а сам Кисе — полным дураком, раз ему пришлось спрашивать. — Я хотел за ним проследить, но не получилось. Он всегда находит меня сам.

Почему-то мелькнула мысль, что этот «Тецу» — наверняка воображаемый друг: у самого Кисе такого в детстве не было, но, по рассказам родителей, у обеих сестер был, причем один общий, из-за которого они постоянно ссорились. Потому что какой взрослый в здравом уме позволит ребенку последовать за собой к ночному клубу? А другим ребенком сам Тецу быть точно не мог, раз его можно было внешне перепутать с Кисе.

Пацан еще поболтал ногами, потом завозился и извлек из рюкзака явно великоватый для него баскетбольный мяч. Попытался крутануть на пальце, но не удержал, однако не расстроился и вскочил на ноги со словами:

— Ладно, Минералка, давай пока развлечемся!

Кисе выразительно приподнял брови, но решил, что не будет опускаться до его уровня и придумывать какое-нибудь дурацкое прозвище в ответ. Хотя манерам этого мелкого явно не учили.

— Ты умеешь играть в баскет? — вторая попытка покрутить мяч оказалась более удачной, и пацан победно ухмыльнулся, словно уже выиграл.

— Нет, — Кисе поднялся на ноги, закатывая рукава рубашки. Ладно уж, почему бы не развлечь ребенка, это хотя бы может оказаться забавно. — В школе играл в футбол и занимался теннисом.

Снова подумалось, что надо бы проводить пацана домой или отвести в полицейский участок, пока Кисе и правда не обвинили в похищении. Но недолгое промедление ведь никому не помешает, правда? А то он только-только впервые за долго время, кажется, ощутил смутный интерес, сам толком не понимая, почему.

— Отлично! — зубасто ухмыльнулся пацан. — Я тоже пока не умею, но скоро обязательно научусь! Мяч мне Тецу подарил, и пару приемов показал… Но у меня пока нет «достойного противника», — он произнес последние слова, как цитату, тщательно выговаривая. — А без него неинтересно.

— Думаешь, я могу стать таким противником? — уточнил Кисе, отходя к кольцу.

Пацан окинул его еще одним внимательным взглядом, с головы до ног и громко фыркнул:

— Вряд ли. Но ты выглядишь не таким уж хилым, так что может выйти интересно. Я тебя обыграю и покажу, как это здорово!

И прежде чем Кисе успел отреагировать на очередное нахальное заявление, пацан просто исчез. А потом вдруг очутился у него прямо перед носом, проскользнул сбоку и забросил мяч в корзину. И как только докинул?

Мяч задел кольцо, но все же провалился внутрь, зашуршав сеткой, и пацан издал восторженный вопль, вскинув руки вверх.

Кисе смутно припомнил когда-то услышанные правила, подобрал мяч, примеряясь к его шершавой, неповоротливой от непривычки тяжести, пару раз на пробу подкинул на ладони. Отошел подальше, позволяя пацану занять свое место.

И скопировал его движения — это оказалось до нелепого легко. И неожиданно здорово.

Мяч словно лег в корзину сам, его нужно было только слегка подтолкнуть.

Пацан, вместо того чтобы расстроиться, только одобрительно присвистнул, разминая плечи:

— Ты точно никогда раньше не играл? Правда?

Почему-то такая реакция мелкого необъяснимо льстила, и Кисе неопределенно пожал плечами, делая глубокий вдох. Но пацан не дал ему собраться, подхватил мяч и повел в обход него, уверенно стуча по покрытию, словно сам копировал какого-то известного баскетболиста из НБА. Он двигался быстро и ловко, без следа обычной детской неуклюжести, так что уследить за ним взглядом было неожиданно сложно. И вообще играл неправдоподобно хорошо для такой мелочи.

Если он уже так хорош — то в какого же монстра ему суждено превратиться лет через десять, а то и меньше?

Легкие горели от нехватки воздухи, ноги ныли с непривычки, но Кисе все равно пытался угнаться за своим нетипичным соперником, не стыдясь пользоваться преимуществом роста, — все равно поначалу пацан вел в счете.

Незнакомые улицы, странный клуб, еще более странная кладовка-Нарния и исчезнувший в ней подозрительный парень — все это не то чтобы забылось, но словно отодвинулось на задний план, стало декорациями. А главной была Игра.

Прыжок, поворот, пас невидимому союзнику, короткая пробежка, удар о щит, подбор, легко положить мяч в корзину, показать язык, запнуться, упустить мяч, снова перехватить инициативу…

В итоге Кисе все-таки выиграл — но и то с небольшим отрывом. И сам устыдился своей победы над ребенком, но тот, вместо того чтобы разныться, наоборот смотрел на него огромными, недоверчиво сияющими глазами. Потом утер нос рукавом и уточнил с надеждой и ожиданием:

— Ты не поддавался? Взрослые обычно всегда поддаются. Или просто совсем играть не умеют.

— Я скорее не умею, — честно признался Кисе, потирая вспотевшую шею.

И подумал: «Но, кажется, хочу научиться».

Пацан серьезно задумался и кивнул, будто принимая какое-то решение:

— Все-таки Тецу был прав: баскетбол — это может быть реально круто!

Собственная недавняя мысль про воображаемого друга вдруг показалась нелепой и глупой. Кисе не был уверен, что именно заставило его спросить — наверное, опять дурацкая интуиция:

— Тецу — это ведь такой невысокий и незаметный парень? Слегка сутулый и, э, наверное, любит молочные коктейли?

Да кто вообще способен опознать человека по такому куцему описанию?

Но пацан вдруг просиял лицом:

— Да! Так ты его видел? Где? Минералка, говори давай!

— Эй, у меня, вообще-то, имя есть! — запоздало возмутился Кисе.

— Ну и что! У меня тоже! — тут же нахмурился пацан, скрещивая руки на груди.

Фонарь над их головами зажужжал громче и вдруг ненадолго мигнул, как маяк. Мгновение абсолютной темноты заставило невольно вздрогнуть, и по коже пробежали мурашки.

Убеждая себя, что просто показалось, Кисе вздохнул и решил, что все-таки придется ему сыграть роль взрослого:

— Хорошо, давай тогда познакомимся наконец. Меня зовут…

— Стой, — окликнул вдруг негромкий, почти бесстрастный голос, но от него изнутри пробрало холодом.

Кисе медленно обернулся.

На краю площадки стоял тот самый парень, с которого все началось, и внимательно смотрел на него бесцветными глазами. Обычное лицо, обычная одежда, обычная стрижка — ровным счетом ничего примечательного, не за что уцепиться, нечего запомнить.

Мимо с восторженным возгласом пролетел пацан, вцепился в своего «Тецу», что-то торопливо пересказывая. Тот наконец отпустил взгляд Кисе и погладил мелкого по голове, внимательно выслушивая, а потом уверенно сказал:

— Пойдем, Аомине-кун, мы проводим тебя домой. Давно пора спать.

И пацан, как ни странно, даже спорить не стал. Впрочем, его глаза, несмотря на энтузиазм, и правда начали слипаться.

По дороге Тецу держал Аомине за руку, и Кисе, не зная, куда еще ему податься, шел с другой стороны от мелкого. Снова вернулись отодвинутые на задний план мысли: как он тут оказался? Неужели это правда прошлое? Или просто какое-то параллельное измерение? И что ему нужно теперь сделать, чтобы вернуться? Опыт просмотренных научно-фантастических фильмов вдохновения не внушал — обычно всегда требовалась какая-то жертва.

Да еще и мурашки по коже пробегать стали чаще, так что он периодически неуютно передергивался. А еще казалось, будто тени сгустились и медленно ползут за ними следом, прячась в лужах тьмы за пределами света фонарей. Причем Кисе откуда-то точно знал, что следят эти тени не только за ним, но и за Тецу, хотя одновременно с этим пришла необъяснимая уверенность, что Аомине ничего не грозит.

Они подошли к небольшому побеленному домику на углу улицы, с ухоженным садом, в котором цвела хурма, и Тецу мягко подтолкнул Аомине в спину. Тот широко зевнул, а потом оглянулся через плечо и строго сказал:

— Не думай, что я тебя не узнал! Ты — тот мелкий задохлик, который живет ниже по улице и никогда не выходит играть с остальными. И не вздумай врать, я все вижу!

Тецу вздрогнул, и на его бледном лице впервые промелькнули эмоции. Впрочем, он быстро с ними справился и качнул головой:

— Аомине-кун, иногда ты бываешь неожиданно наблюдательным.

— Эй, почему это неожиданно? — возмутился пацан и зевнул снова. Но не стал сопротивляться, когда его опять подтолкнули к крыльцу.

Кисе на прощание помахал ему рукой и выжидающие повернулся к Тецу. Тот отвел взгляд первым и развернулся в другую сторону.

— Пойдем, Кисе-кун. Не стоит задерживаться. Тени следят. Мы не должны быть здесь, и они это знают.

— А мелкий? — уточнил Кисе, нагоняя его, — шагал этот «воображаемый друг» на удивление быстро, несмотря на вполне средний рост.

— Он на своем месте и не нужен им. К тому же завтра он будет считать, что ему все это просто приснилось. Так уже было.

Мимо промчалась одинокая черная машина, мигнув рыжими глазастыми фарами. Сумрак словно сгустился еще сильнее, большинство домов стояли с темными окнами, словно нежилые. А может, так просто казалось от запоздалого страха.

— Погоди-ка. Ты знаешь мое имя? — нахмурился Кисе, хотя вообще-то давно привык, что его узнают на улице. Издержки профессии модели.

Тецу покосился на него, и в свете фонаря вдруг стало понятно, что глаза у него не самом деле не бесцветно-серые, а голубые:

— Я знаю вас всех. Меня зовут Куроко Тецуя.

Кисе вздрогнул, задумался, не стоит ли ему бежать в противоположную сторону, подальше от своего странного спутника. Но дорогу к тому ночному клубу в одиночку ему все равно не найти, да и не факт, что волшебная дверь в кладовке сработает снова. Или не выплюнет его куда-нибудь в эпоху Хэйан.

— Всех? — уточнил он, придя к выводу, что разговор в любом случае стоит поддержать. Так гораздо выше вероятность получить хоть какие-то ответы.

— Скажи, Кисе-кун, ты когда-нибудь слышал про эффект Лоренца? — задал Куроко совершенно произвольный вопрос, вместо того чтобы чего-то пояснить. — Его еще называют «эффектом бабочки».

Кисе вновь озадаченно нахмурился, что-то смутно припоминая:

— Это что-то из китайской философии? Чжуан-цзы вроде? Ну, которому приснилось, что он бабочка, а когда он проснулся, то задался вопросом: он философ, которому приснилось, что он бабочка, или бабочка, которой снится, что она философ? — Танака-сан почему-то очень любила это изречение и постоянно его цитировала, даже когда оно было некстати.

Куроко взглянул на него с неприкрытым удивлением, словно не ожидал такого.

— Не совсем, — покачал он головой. — Я про ту теорию, согласно которой взмах крыльев бабочки в Азии может породить торнадо в Америке. То есть — незначительное, незаметное событие в одном месте и времени способно привести к совершенно непредсказуемым и невероятным последствиям. Например, однажды выйдя из дома, ты бы повернул не направо, а налево. Пропустил бы важное собеседование, потерял бы перспективную работу — но вместо этого мог обрести что-то совершенно новое и неизвестное.

Кисе поежился — не от слов, хотя от них разило холодом пугающих перспектив, просто таящиеся тени словно стали ближе.

— Иногда людям нужен всего один шанс, — продолжил Куроко, больше не глядя на него. Они вернулись в центр города и теперь шли вдоль темных мертвых витрин. — Возможность увидеть, как могло бы быть. И тогда — словно взмах крыльев бабочки: вся вероятность сменяется и переписывает саму себя.

Не то чтобы Кисе верил в чудеса… но он не был против поверить. Оставаться циничным постоянно ведь слишком скучно.

И страшно почему-то совсем не было, хотя ощущение абсолютной реальности происходящего никуда не делось.

— И что же пытаешься переписать ты, Курокоччи? — спросил он как можно небрежней, интуитивно прибавив к имени собеседника дурацкий суффикс, который часто использовал в детстве.

Куроко отчего-то вздрогнул, быстро взглянул на него и снова отвернулся, прежде чем ответить на какой-то совсем другой вопрос:

— У меня нестабильный временной поток. Это началось после старшей школы. Я могу открывать двери и путешествовать по времени. С прежним или будущим собой я никогда не пересекаюсь, но пару раз передавал себе послания через других людей, — он помолчал, остановившись на светофоре, законопослушно дождался зеленого сигнала, хотя проезжая часть была пуста. — В средней школе у меня были друзья. Очень талантливые, в чем-то нелепые и эгоистичные, но по-настоящему удивительные. Они разошлись разными путями, и я ничего не сделал. Никак этому не помешал. А потом узнал, что в других версиях временных линий они вообще не знакомы друг с другом. И история идет совсем иначе.

Кисе обошел очередную лужу, подозрительно темную и не блестящую, догнал его:

— И ты хочешь?..

Куроко пожал плечами и наконец-то ответил прямо:

— Собрать легенду обратно. Искусственно выстроить новую временную линию. И сделать на этот раз все правильно.

— Разве это не опасно? — Кисе начал узнавать места, кажется, уже за углом будет знакомый ночной клуб, с которого все началось.

Куроко посмотрел на него так, словно сомневался в его умственных способностях:

— Разумеется, опасно. Тени следят. Но я слишком эгоистичен, чтобы не попытаться.

Кисе поежился, вглядываясь в крыши домов под чернильным небом, в котором не было ни звезд, ни луны.

— Но откуда у тебя такой… дар? Путешествовать во времени, я имею в виду?

К его немалой досаде, Куроко снова ответил вопросом на вопрос:

— А откуда у тебя способность так совершенно копировать умения других людей? Не всегда важна причина. Главное — результат.

— Ты просто нелюбопытен, — буркнул Кисе. Захотелось обидеться, хотя это было бы глупо и неуместно — из-за такой ерунды? Тем более при разговоре с незнакомцем, да еще таким странным.

Куроко вновь посмотрел на него и вдруг улыбнулся, едва заметно, так, словно неожиданно услышал старого друга. И эта бледная улыбка словно преобразила, оживила его усталое лицо.

Кисе замер, пытаясь понять, что такое странное кольнуло возле сердца. Возможно, на самом деле все происходящее — не более чем тщательно продуманный и срежиссированный розыгрыш, или все-таки сон, пусть и пугающе реалистичный.

— Зато у тебя всегда было любопытства с избытком, — мягко отметил Куроко, все так же улыбаясь. — В конце концов, ты ведь даже смог скопировать мой дар путешествовать во времени.

Кисе вздрогнул, отчего-то смутился и первым отвел взгляд.

Клуб встретил их темным и тихим затаившимся зверем, словно готовым в любой момент пробудиться рыком колонок. На двери висел старомодный навесной замок, но Куроко легко его снял, хотя у него в руках не было ни ключа, ни отмычек, и потянул ручку на себя. Тяжелая широкая дверь поддавалась плохо, и Кисе пришлось помочь.

Сердце колотилось к груди торопливо и возбужденно. Он облизнул пересохшие губы и задал очередной вопрос, вертевшийся в голове уже минут пять:

— А что станет с тобой, когда ты соберешь эту новую временную линию или как там ее?

— Я исчезну, — констатировал Куроко так спокойно, словно говорил про восход солнца на востоке. Обернулся на застывшего в потрясении Кисе и уточнил: — Во всяком случае, эта версия меня, которая путешествует по разным временным линиям и собирает остальных.

И уверенно зашагал к видневшейся в дальнем конце коридора знакомой двери с табличкой «Только для обсуживающего персонала». Кисе запнулся о какие-то провода — а может, это уцепились за лодыжки нагнавшие тени, — и поспешил следом. Хотел спросить, неужели Куроко не страшно, как вообще он может так невозмутимо говорить о собственном исчезновении, но получить ответ отчего-то вдруг стало жутко, и он спросил совсем другое, улыбнулся, попытавшись пошутить, сделать разговор легче:

— Почему ты рассказываешь мне так много? После таких откровений тебе ведь придется меня убить, да?

И еще не договорив последние слова, понял, что очень, очень сильно ошибся, выбрав именно их.

Сердце подпрыгнуло до самого горла, едва не застряло в нем, и мурашки больно закололи поясницу, а может, по ней скользнули невидимые теневые пальцы.

Куроко повернулся к нему лицом, посмотрел снизу вверх внимательно и грустно, но с таким видом, словно давно со всем смирился. И сказал бесстрастно и прямо, не пытаясь смягчить удар:

— Кисе-кун. Мне очень жаль, но ты теперь исчезнешь тоже. Перестанешь существовать после того, как снова пройдешь в эту дверь.

Кисе не успел испугаться, до конца осознать услышанное, понять весь бесповоротный смысл прозвучавшего приговора. Не успел развернуться и убежать, чтобы попытаться спастись в этом другом, чужом времени, найти себе в нем новое место.

Куроко вдруг пихнул ему в ладонь нечто нелепое и неуместное — маленькое печенье с предсказанием в прозрачной целлофановой упаковке — и попросил:

— Пожалуйста, передай это другому мне.

Кисе медленно, заторможенно сжал пальцы и поднял взгляд:

— Но ты же сказал, что я перестану существовать?..

— Да — тот ты, какой есть сейчас, — мягко поправил Куроко, и глаза у него были такие взрослые, почти старые. — Признаюсь, я ведь следил за тобой, но планировал все иначе… Прошу прощения, что не успел.

И втолкнул его в кладовку за дверью.

На Кисе обрушилась пыльная хлорированная тьма с искусственным ароматом лимона.

* * *

Он вывалился из кладовки, растерянно заморгал, дезориентированный и ослепленный ярким светом. Как он здесь оказался? И что вообще забыл среди швабр и ведер? Повезло еще, если его не видел никто из настоящего обслуживающего персонала!

Кисе встряхнулся, поправил воротник рубашки и, высмотрев соседнюю дверь, зашел в туалет. Куда, собственно, изначально и направлялся. Поплескал холодной водой на горящие щеки, пытаясь освежиться, и едва не выронил телефон, когда тот внезапно разорался новым корейским поп-хитом.

— Эй, тебя там не смыло?! — проорал в трубку пьяный голос Аомине. — Давай быстрее, тут новые шоты принесли, зверская штука, я такой даже в Лас-Вегасе не пробовал!

Кисе закатил глаза, пожалел, что собеседник не видит этого выразительного жеста — хотя Аомине все равно обычно их не замечал — и пообещал скоро вернуться.

В маленьком и довольно тесном, но уютном баре «У Танаки» в этот вечер, помимо них, больше никого не было — Акаши снял зал заранее. Обслуживала их, несмотря на поздний час, лично сама хозяйка, Танака-сан, сухонькая элегантная старушка. Похоже, она была рада их видеть снова, хоть ее приветствие и отличалось вежливым ехидством.

Они вели здоровый образ жизни, как и положено спортсменам, тем более уже не таким юным, но пару раз в год все же позволяли себе от него отступиться. Особенно когда повод был таким исключительным: в конце концов, Олимпийские игры проходят не каждый день и даже не каждый год. А в этот раз национальная сборная Японии прошла отбор.

Когда Кисе вернулся обратно в зал, Кагами что-то рассказывал, размахивая пустой бутылкой, кажется, в попытках изобразить данк, и подытожил свою речь весомым:

— Мы надрали задницу Голду в прошлом чемпионате НБА, теперь нужно и на Олимпиаде тоже!

Они с Аомине вернулись из Америки специально ради игр, и Кисе, наверное, до сих пор немного завидовал, но обидно ему больше не было. В конце концов, каждый из них нашел себе достойное место.

Куроко вздохнул и поднял голову, отвлекаясь от детских тетрадей, которые проверял, разложив на столике между стаканами и бутылками:

— Кагами-кун, твой боевой пыл последнее время полыхает сильнее, чем даже у Аомине-куна.

— Ну, недаром же он хотел стать пожарным, — протянул Аомине, растекаясь по спинке дивана и довольно прижмурив веки.

Кагами едва не поперхнулся и обвиняюще ткнул в него пальцем:

— Ты! Моя очередь! Правда или вызов?

Аомине лениво зевнул:

— Ну давай в этот раз правду.

Это могло обернуться чем-то очень веселым... или катастрофой. Кисе бесшумно скользнул обратно на свое место рядом с Мидоримой, который монотонно бурчал, доказывая Мурасакибаре какую-то физическую теорему. Тот, похоже, уже спал, занавесившись волосами. За годы совместной игры в сборной эти двое понимать друг друга так и не научились, но сосуществовали в мирном взаимном неодобрении.

К сожалению, Акаши этим вечером не смог к ним присоединиться — семейный бизнес потребовал его срочного отлета в Гонконг, — но уже звонил и обещал вернуться до начала игр.

— Тогда... — Кагами нахмурился еще сильнее, задумавшись. — Тогда признайся кому-нибудь из присутствующих в том, о чем никогда не говорил!

Остальные дружно замолчали и уставились на Аомине, даже Мидорима отвлекся от своей теоремы, а Кисе и вовсе задержал дыхание, ожидая взрыва. Потому что именно им рано или поздно такие игры и заканчивались.

Но Аомине приоткрыл один глаз, посмотрел прямо на него и вдруг выдал:

— Ладно, почему бы и нет! — помедлил, выдерживая почти театральную паузу, опрокинул очередной шот и только после этого продолжил: — Тогда, на втором курсе Тейко, я заехал тебе мячом по голове специально. Ты шел с таким высокомерным скучающим лицом, что я просто не смог удержаться!

Первым отреагировал Куроко, укоризненно протянув:

— Аомине-кун.

— Тецу, хватит меня стыдить, я не один из твоих мелких воспитанников! — возмущенно и привычно фыркнул тот, отмахиваясь.

— Между прочим, высокомерным скучающим лицом среди нас всегда отличался ты, — наконец отмер Кисе, не зная толком, как ему воспринять эту новую информацию. Потому что вроде бы — сущая мелочь, но ведь если вдуматься…

Он отвлекся на свой собственный стакан и удивился, когда что-то хрустнуло в кармане. Пошарил там, проверяя, и с шуршанием извлек упаковку со слегка раскрошившимся печеньем, похожим на сушеный пельмень. Секунду смотрел на него, пытаясь понять, откуда оно взялось — какая-то мысль зудела на грани осознания, — так и не вспомнил и перекинул Куроко:

— Держи, Курокоччи! Кажется, это тебе. Ты же любишь такие? Во всяком случае, твои детишки в садике вроде тебе такие постоянно таскают?

Тот поймал подарок и с обычным нечитаемым выражением лица уставился на упаковку.

Кагами насупился, явно недовольный тем, что Аомине так легко вывернулся, потом вдруг моргнул и озадаченно спросил:

— Кисе, ты чего, покрасился, что ли?

Непривычно черная прядь упала на правый глаз, пришлось смахивать. Надо же, кто бы мог подумать, что первым заметит именно Кагами, его ведь вряд ли можно назвать самым наблюдательным из них.

— Да. Сестра — она режиссер — попросила сняться у нее в рекламе…

— Точно! — вдруг воскликнул Аомине, резко выпрямился и уставился на него так, словно увидел впервые в жизни. Вглядывался не меньше минуты — остальные успели начать какой-то спор — и уверенно кивнул, снова откидываясь на спинку дивана: — Это был ты.

И ухмыльнулся — с привычным самодовольством, но было в этом выражении что-то еще, почти неуверенное и детское.

— Что? Ты о чем вообще? — попытался добиться ответа сбитый с толку Кисе, но Аомине уже тоже отвлекся на спор.

Шоты и правда оказались очень неплохие, пробирали до дрожи. Кисе утер рот тыльной стороной ладони и заметил, что Куроко очень внимательно смотрит на что-то в своих руках.

— Что там? Чего-то интересное?

— Ты, как всегда, чрезмерно любопытен, Кисе-кун, — неодобрительно покачал головой Куроко, но протянул ему тонкую бумажную полоску.

Чернила чуть смазались и выцвели, словно записка провела в печенье много-много лет, что, разумеется, совершенно невозможно. Однако все равно можно было прочитать:

«Мятежный дух успокой. Свершилось все, как должно».

@темы: Путешествия во времени, Фанфик, День тайми-вайми, Kaijo Team

---

Touou Team, "Конец войны", стрип, G

[Touou Team]

Название: Конец войны
Автор:  Touou Team
Форма: стрип
Сеттинг: альтернативная история
Пейринг/Персонажи: Имаеши Шоичи, Аомине Даики
Категория: джен
Жанр: альтернативная история, антиутопиия
Рейтинг: G
Описание: СССР проиграл Вторую мировую войну, это привело к новым переворотам — люди грезили о свободе, равенстве, им не нравилась навязанная националистическая доктрина. Но в том, кто станет новым лидером огромной державы, общего мнения не было, что повлекло за собой новую, более кровавую войну, длившуюся пять лет. Ее итог стал для всех неожиданностью...

("Мы хотим твою душу".)


(Надпись на плакате: "Война будет закончена".)
(Зачеркнутая надпись на стене: "Война".)


(Надпись на трибуне: "Останови войну".)


("Сейчас вы можете..."


("...делать все, что Я скажу вам."




("10 лет спустя".)


("Кто я?"
"Кукла?"


("...или человек, стремящийся выжить?"








("Продолжение следует".)

@темы: Альтернативная история, Арт, The Rainbow World. Другие миры, День тайми-вайми, Touou Team

---

Seirin Team, «Путешествие на запад», миди, G

[Seirin Team]

Название: Путешествие на запад
Автор:  Seirin Team
Бета:  Seirin Team
Сеттинг: условное средневековье
Размер: 7 000 слов
Пейринг/Персонажи: Кагами Тайга/Куроко Тецуя, Кисе Рета, Поколение Чудес
Категория: слэш
Жанр: юмор, приключения
Рейтинг: G
Краткое содержание: О путешествии монаха Куроко Тецуи по Шёлковому пути в Индию за буддийскими сутрами
Примечание: мир романа У Чэнъэнь «Путешествие на запад»

— Чтоб ты знал, человек: я бросил вызов самому Будде и теперь вынужден сидеть здесь триста лет на привязи в ожидании нового хозяина и дарованного мне прощения. Когда меня приковали, Он сказал, что явится монах, который доберется сюда через все ловушки и освободит меня, но прощен я буду, только когда помогу ему исполнить миссию.

Красные глаза зверя, сидящего в позе лотоса на холме, смотрят на человека, не отрываясь и не моргая. На шее — толстая тяжелая цепь. В густой шерсти зеленеет трава и цветут цветы.

— Но знай ещё, — скорчив злую морду, добавляет зверь, — что плевать я хотел и на Будду, и на тебя с твоей миссией.

— Вот как, — молодой монах, кивнув, подхватывает подолы своего одеяния, чтобы продолжить путь, но не успевает сделать и шага, как звенит, натягиваясь, металлическая цепь — это зверь скатился с холма и теперь тянется к нему, но оковы не пускают.

— Стой, ты что, не понял?! Я тот, кто поможет тебе в твоем путешествии! Я тебя триста лет ждал!

— Но ты сказал, что тебе плевать на меня, Будду и мою миссию, — монах все-таки останавливается и вздыхает, обернувшись. — Зачем же мне брать тебя с собой?

— Потому что так предсказано! Понимаешь, предсказано! — зверь уже не кажется таким грозным - весь пафос с него слетел. Даже красные глаза и красная в черную полоску шерсть не внушают страх. Теперь он похож на обычную обезьяну, которая просто выучила человеческий язык. Вблизи эта обезьяна оказывается ростом выше на полторы головы самого монаха, и это по-прежнему не пугает.

— Ты же не веришь Будде… — нахмурившись, напоминает монах. — Почему ты должен верить его предсказаниям?

— Да ты даже не попробовал! Коснись моей цепи и, если ты тот, кого я ждал, она спадет, и я пойду с тобой!

— Тебе же плевать на мою миссию. Значит, ты не пойдешь со мной. А то и, мало ли, сразу сожрешь…

— Ты же монах! Смотри, я простая обезьяна, которую привязал тут твой эгоистичный Бог! Освободи меня! К тому же я не ем людей! Я не демон.

— Но ты разговариваешь. Ты больше обычных обезьян, и глаза у тебя как у демона. Ты сказал про ловушки, но никаких ловушек не было, — пожимает плечами монах, отпуская подол своего одеяния. — Я прошел по поваленному дереву над рекой, встретил тигра, медведя, богомола — и все. Трудно назвать это испытаниями.

— Монах! — ревет зверь, но, смирившись, тут же опускается на колени, склоняет голову. — Сдаюсь. Я помогу тебе завершить миссию, только освободи. Ты первый человек, явившийся сюда за триста лет. Я сдохну со скуки, если еще столько же буду ждать. Ты же хлипкий на вид, а одному путешествовать…

— Я пошел, — снова разворачивается монах, и зверь ловит полу его светлых одежд, которые тому в дорогу дал Будда как защиту от демонов. Одежды уже сожгли двоих, пытавшихся схватить монаха, но заросшая красной шерстью лапа держится за белую ткань без вреда, а взгляд у зверя открытый.

— Прекрати называть меня монахом. Меня зовут Куроко Тецуя, — ошарашенный, монах даже не пытается вырваться.

— Я Кагами Тайга, известный когда-то Король Обезьян и первый смутьян на Небе. Я лучше умру сам, чем позволю умереть тебе, если ты освободишь меня.

— Хорошо, — кивает монах, сначала убирает теплую лапу от подола, на котором не остается и пятнышка, а потом касается обеими руками цепи на шее зверя, та на глазах ржавеет и опадает. Вместе с цепью опадает вся трава и шерсть, она остаётся только на макушке зверя, под мышками и в паху, но длины ее все же не хватает, чтобы прикрыться для приличия.

— Кажется, мне нужны тряпки, которыми вы прикрываете тело. Мои давно истлели, — опешивший скорее от удивления монаха, чем от собственной наготы, произносит зверь.

***

Король Обезьян, оказывается, не ест не только человеческого, но и никакого вообще мяса. Зато жрет риса за семерых, и, бросив взгляд на яблочный огрызок, оставшийся на блюдце Куроко, спрашивает:

— Доедать будешь?

Не дожидаясь разрешения, отправляет его в рот, ловко подхватив палочками, потом заедает рисом.

— Большая честь видеть у нас великого монаха Куроко, — с поклоном начинает староста, принимающий их в своем доме. На прожорливого охранника он старается не обращать внимания.— Знаю, это неприлично, но у меня есть к вам просьба, святейший. Дело в том, что на деревню нападают демоны. Они съедают наших людей и…

Куроко в ответ кланяется так низко, почти до самого пола, что Кагами даже перестает есть и начинает искоса посматривать на происходящее.

— Я понимаю вашу просьбу. Хорошо, я помолюсь о том, чтобы Будда послал вам сильного воина, способного сразиться с демонами.

Кагами снова принимается за еду. Староста охает:

— Но я подумал, что вы убьете демонов и спасете деревню...

— Но ведь я просто монах, — произносит Куроко, выпрямляясь. — К тому же монах с важной миссией. Все, что я могу — пойти и сказать: «Не делайте так». Но если они демоны, разве они меня послушаются? Есть, конечно, шанс, что мое просветление посеет семена добра в их души, но… Согласитесь, это звучит довольно неправдоподобно. Поэтому я буду молиться.

— А как же ваш спутник с волшебным посохом? Разве он не бравый воин?

— Волшебный посох? — Куроко оборачивается проверить. Рядом с Кагами и правда лежит покрытая красным лаком палка.

— В лесу нашел, — пожимает плечами тот. — Я не воин, я Король Обезьян. Меня он тоже нашёл в лесу. И как эта палка бесполезна, так и я могу лишь сажать его себе на загривок и бежать как можно дальше.

Именно так Кагами и поступил последние два раза, когда они натыкались на рыскающих в густых лесах и горах Китая демонов. Когда те успевали почуять запах монаха, было уже поздно – Кагами уносил его далеко.

У демонов считалось, что съесть монаха — хорошая примета: то ли к вечной жизни, то ли к вечной молодости, то ли просто к дождю. Кагами же совсем не хотелось снова оказаться на цепи в центре непроходимого леса.

— Но если что, он хорошо помолится за вашу деревню. Я прослежу, — обещает Кагами, поднимаясь. Он уже понимает, что, раз они отказали жителям в просьбе, больше надеяться не на что: добавки не будет и комнату для сна им не оставят.

— Тогда я не могу позволить вам уйти! Мы можем оставить монаха у нас и…

Староста не успевает договорить — Кагами подхватывает Куроко и исчезает, прихватив с собой пару яблок и персик с подноса.


***

— Что ты делаешь? — на бегу спрашивает Кагами. Куроко покачивается у него под мышкой, молитвенно сложив руки.

— Прошу послать в эту деревню освободителя, который прогонит демонов, — не открывая глаз, отвечает он.

— Ну да, ты же обещал. Не думал, что ты и правда будешь это делать.

— Они приютили нас, Кагами. Было бы нечестно их обмануть.

— Ага, приютили… Тебя едва не заперли. Кстати, вместо того, чтобы посылать тебя в такое опасное путешествие, Будда не мог просто перетащить тебя на ладони в западные земли?

— Тогда путешествие далось бы мне слишком легко, и я не заслужил бы его благоволения.

***

Ночью лес у деревни вспыхивает синим пламенем. Столб огня вышибает на опушку обгорелого демона, похожего на свинью на двух ногах. Увидев вышедших на шум деревенских жителей, демон шарахается обратно в лес. Над деревьями тут же взлетает новый огненный вихрь. Староста, не веря своему счастью, возносит руки к небу:

— Монах не обманул! Он сказал, что помолится за нас! И ночью же пламя сожгло…

Договорить он не успевает — перед ним появляется темнокожее существо с синей шерстью и в черной одежде.

— Монах, — произносит оно. — Ты сказал — монах. Маленький такой, невозмутимый, вежливый. Куда пошел этот монах?

— Зверь унес монаха, — прикрыв голову руками, воет староста. — Зверь, что был с ним, унес монаха, когда мы готовы уже были предоставить ему ужин и отдохновения от пути в чертогах наших.

— Что за зверь? — существо выпрямляется, становясь больше похоже на человека, морщит нос. — С ним не должно быть зверя…

— Правду говорю, зверь. Назвался Обезьяньим Королем. Прожорливый и наглый…

Не дослушав, спаситель деревни подбирает свой синий посох и исчезает в клубах пыли.

***

— На, чего нашел. Один персик тебе, пять мне. И вот тебе еще слива, чтоб не обижался. Смотри, себе я сливы не взял, — Кагами садится есть персики рядом с Куроко, дожидающимся его в тени дерева. Тот вздрагивает от неожиданности.

— Ух ты! Спасибо, что позаботился обо мне, Обезьяний Царь. Очень вкусный персик, - вежливо говорит Куроко.

Кагами откладывает еду, подозрительно принюхивается.

— Что? — спрашивает Куроко, начавший обед со сливы.

— Ты, блин, кто такой? — прищурившись, спрашивает Кагами.

— Монах, что идет на Запад за волшебными книгами, — с готовностью отвечает Куроко и улыбается, окончательно убедив Кагами в том, что ему подсунули не того монаха.

***

Дворец находится на вершине горы, и, глядя вниз, на облака, закрывающие землю, Куроко думает о том, как ему спускаться с такого крутого склона.

Почему-то все, кто зовет Куроко в гости, хотят откормить его так, что дальше он сможет только катиться. Вот и теперь перед ним обед, больше похожий на пир для целого дворца. А ему, как простому монаху, хватило бы и чашки риса. За которую Куроко и принимается.

— Я так рад принимать тебя у себя! И вот что я подумал: тебе наверняка не хочется продолжать свое опасное путешествие? Как насчет остаться тут навсегда и жить в удобстве и почете?

Куроко добавляет к рису маринованную сливу, качает головой:

— Нет, я не могу, меня Будда попросил. По большой дружбе.

— Скажем ему, что я тебя похитил. Он тут недалеко живет.

— К тому же мой зверь, наверное, уже спохватился и рыщет по лесам в поисках меня.

— Что ты, — улыбается хозяин. — Я подсунул ему оборотня-обманку, и он ни о чем не догадается. Так и будет идти с ним до самого запада.

За правым плечом Куроко появляется Кагами, и хозяин договаривает фразу, уже глядя на то, как пытается вырваться из его рук подосланный оборотень.

— Кто посмел похитить?.. — начинает Кагами, но замечает еду и падает на подушку рядом с монахом. Оборотень осторожно уползает подальше, пока он накладывает себе всего, до чего может дотянуться. Набив рот рисом, он тыкает палочками в сторону хозяина дворца и пытается говорить грозно:

— Я сейчас поем и устрою тебе тут! Взял и спер моего монаха! Этот мой, найди себе другого!

— Но нет другого такого монаха, как Куроко-чи! — причитает расстроенный хозяин. У него светлые волосы, как у небожителя, и янтарные глаза. Оба его гостя перестают есть и переглядываются.

— Не, ну не то чтобы я был против плюнуть на свою миссию, — проглотив рис, начинает Кагами. — Но все-таки нет. Куроко у меня тоже единственный монах.

— Я же просто мимо проходил, — напоминает тот.

— Так, я не понял. Ты собрался на запад за священным писанием или решил попасть на небо раньше? Что тебе там обещали в конце путешествия?

— Жизнь среди небожителей, — пожимает плечами Куроко, хозяин дворца тут же оживляется, наливает вина и подвигает кубок поближе к нему, хотя монах и пьет только чай.

— Да ладно! А мне что делать? Снова триста лет на привязи ждать того, кто потащит священные тексты в Китай? Они истлеют к тому времени! - возмущается Кагами.

— Король Обезьян тоже может остаться в этом замке, — предлагает хозяин. Куроко с Кагами снова переглядываются.

— Да ну, — пожимает плечами Кагами. — Тут скучно. Не знаю, как ты можешь считать жизнь среди небожителей наградой.

— Мне не нужна награда. Я просто хочу принести людям весть о том, что смерть — еще не конец, — насупившись, бормочет Куроко и отставляет чашку с рисом. — Большое спасибо, что похитили меня и заменили оборотнем, чтобы мой помощник не волновался. Но я хотел бы продолжить свой путь.

— Ладно, — вздыхает хозяин, поднимаясь. — Вы доедайте, а я сейчас оденусь к дороге.

— К дороге? — переспрашивает Кагами.

— Ну да. Раз Куроко-чи не хочет оставаться в моем дворце, то я отправляюсь с вами в путешествие. Меня зовут Кисе Рета. Я местный бог. Мне только переодеться.

Когда Кисе возвращается в пиршественный зал, разряженный в золотые доспехи, а пятнадцать низших божеств несут за ним тюки, на столе уже нет ничего съестного, а вместо монаха сидит все тот же оборотень, который должен был обмануть Кагами.

***

— Не то чтобы мне его жалко, но все-таки, наверное, стоило подождать и ответить достойным отказом на его приглашение, — предполагает Куроко.

Теперь их дорога проходит не через леса, а через степь, и чем дальше они движутся, тем меньше вокруг растительности. Кагами идет первым, на концах его палки покачиваются два свертка с едой.

— Мы бы слишком много времени там потратили, — возражает он. —Этот тип заговорил бы нас так, что ты бы просто умер от старости. Вот так бесполезно закончилась бы твоя жизнь.

Кагами принюхивается, глядя на заходящее солнце. Куроко оборачивается, как бы прощаясь с последними травами, и они входят в пустынные земли.

— И все же он может обидеться на нас и послать вдогонку гром, молнии и ливень.

— Было бы неплохо, - вздыхает Кагами и почесывает спину. — Если тут никого нет, то, может, я разденусь?

— Но ведь я тут, — напоминает Куроко.

— А тебе все равно, — пожимает плечами Кагами, но когда он ставит на песок свой тюк, Куроко перехватывает его за плечо и указывает вперед.

Город появляется из заката. Нет, они не приближаются к нему, просто закат словно пачкает небо, оставляя на нем рисунок города, и тот, краснея с каждой минутой, становится все более выпуклым и живым.

— Знаешь, что я думаю... — начинает Кагами, загадочно глядя на город.

— Что от города, который проявляется на закатном небе, нельзя ждать ничего хорошего? — продолжает Куроко. Кагами кивает, поднимает тюк. — И мы даже не захотим зайти узнать, что там дивного, или пополнить запасы воды?

— Да ну нафиг, — фыркает Кагами и ускоряет шаг. Куроко вздыхает с облегчением, догоняет своего охранника, чтобы идти с ним вровень. Они огибают проступающий в небе город по дуге.

— Я уж испугался, что нам там что-то понадобится.

— Какой дурак будет лезть в город, появившийся на ровном месте? Он так же и пропадет, а я не хочу быть там в это время, — ворчит Кагами. Он идет так, чтобы закрывать Куроко от города. Он смотрит на дорогу, но чувствует, что город не отдаляется.

— Он ползет за нами, — сообщает Куроко. — Наверное, какой-нибудь демон… Так жалко его. Может, сделаем вид, что попались?

— Еще чего, — Кагами подхватывает его, сажает себе на плечи и бежит. Только тогда город начинает исчезать, постепенно скрываясь за горизонтом.

Темной ночью они оказываются посреди пустыни. Куроко, все еще сидящий на плечах Кагами, оглядывается и сообщает:

— Заблудились.

— Ну и ладно. Привал, пора спать, — Кагами почти скидывает его, бережно складывает связки с едой и, развязав один из них, отдает Куроко рисовую лепешку, а сам зарывается с головой в оставшееся.

Куроко ест и смотрит по сторонам на случай, если снова появится город, но вокруг только бескрайняя пустыня. После скудного ужина он устраивается под бок к Кагами, закутавшись в свою одежду как в одеяло. Кагами, смотрит на него секунду-другую, и, пригладив ему волосы, возвращается к еде.

Куроко спит беспокойно. Во сне он то падает с горы небожителя Кисе, то оказывается посреди красного города и исчезает вместе с ним.

Когда он просыпается на рассвете, ему кажется, что Кагами медитирует на красоту пробуждающегося дня, настолько неподвижно тот сидит. Но когда Куроко поднимается, оказывается, что Кагами не медитирует, он смотрит прямо перед собой, широко открыв глаза. Удивленный Куроко поворачивает голову. В пяти шагах от них в позе лотоса сидит тот самый небожитель , Кисе. Он одет в золотые одежды, и прозрачные ленты парят вокруг него.

— Куроко-чи такой милый, когда спит, — с улыбкой произносит Кисе, и Куроко прошибает холодный пот. — Пришлось избавиться от доспехов и поклажи, чтобы найти вас. Так вы поэтому убежали, да? Третий лишний? А что, монахам уже разрешают любовь?

Кагами сначала пытается закопать Кисе, подняв вокруг столбы песка и пыли, а потом снова сбежать с Куроко. Но в этот раз пыльный и уже рассерженный Кисе нагоняет их быстро.

— Ладно, ничего страшного же, если мы возьмем его с собой, — примирительно произносит Куроко, пока Кагами сражается с Кисе — меч против посоха. — Только Кисе, вы привлекаете слишком много внимания своим видом. Не могли бы вы… выглядеть, как подобает путнику?

— Конечно, — соглашается тот и отступает, опуская меч. Его одежда шевелится как живая, а потом становится проще, хотя все еще выглядит богатой и цветастой.

— Никуда не годится, — выносит вердикт Куроко. Кагами выражается короче: «Ну нафиг».

— Так вы что же, предлагаете мне совсем как нищему одеться? — ноет Кисе, но Кагами и Куроко кивают. Кагами еще и дважды для убедительности.

***

— Так почему ты решил спуститься с небес и сопровождать обычного монаха? — как бы между прочим спрашивает Кагами. Кисе в этот раз одет совсем просто, что плохо сказывается на его настроении. Выглядит он мрачнее тучи, но от вопроса немного оживает:

— Я наблюдал за Куроко-чи с неба с самого его детства. Да даже ещё до его рождения! Меня так покорила его судьба, что я стал его большим поклонником.

— Кисе думает, что я — интересное представление на базаре по праздникам, — ворчит Куроко, который старается держаться ближе к Кагами и подальше от небожителя.

— Что? — смущенно переспрашивает Кисе.

— Чего? — мрачно уточняет Кагами.

Возникает неловкая пауза. Они оба с недоумением смотрят на Куроко, но тот произносит только:

— Оговорился, наверное. Идемте дальше.

— Так вот, я заинтересовался его судьбой и захотел быть участником его путешествия, — продолжает Кисе как ни в чем ни бывало. - Кроме того, уже несколько воплощений Куроко идет на Запад, но не может добраться. Думаю, в этот раз ему нужна помощь посущественнее.

— Так себе новости, — Кагами передергивает плечами. — Но в этом воплощении Куроко дали в напарники меня.

— Но ты не первый его охранник и помощник, — радостно сообщает Кисе. — В прошлых воплощениях они тоже были.

— Как интересно. А что с ними стало потом? — настораживается Кагами. Кисе пожимает плечами безразлично:

— Не знаю. Потом я за ними не следил. Но в этот раз все должно получиться.

***

На этот раз город самый обычный, строившийся веками и никуда исчезать не собирающийся. На людных улочках не протолкнуться; дорогу через толпу прокладывает Кагами, за ним следует Куроко, а замыкает процессию, заодно охраняя его от воров и любопытных, Кисе. Людской поток выносит их на рынок — тут и там слышатся перебранки, резко пахнет рыбой, эта вонь заглушает даже запах реки, текущей через город. Когда Кагами и Кисе наконец выбираются из толпы, они с облегчением выдыхают. И уже тогда понимают, что все-таки умудрились потерять своего монаха. Кагами кидается искать Куроко, расшвыривая людей, а Кисе зовет его, взобравшись на мешки с рисом.

***

Куроко и сам не замечает, как успевает потеряться. Только что спина Кагами маячила впереди, и вдруг на пути вырос очень высокий и худой человек.

— Ты… — задумчиво произносит он, глядя на Куроко с интересом. Толпа обтекает их, словно воды реки — торчащий камень. — Выглядишь вкусно.

А потом грубая мешковина закрывает от Куроко остальной мир. Когда его отрывают от земли и тащат куда-то, он решает покориться судьбе. Куроко старается думать, что демон, укравший его, очень худой и выглядит голодным. Стать пищей для такого — благое дело, но мысль о том, что Кагами расстроится, а ему самому придется начинать все с начала, мешает смириться.

Мешок наконец бросают на твердый каменный пол, Куроко выбирается из него и осматривается. Вокруг только каменные стены без окон; помещение пыльное и грязное, с единственной дверью, очень крепкой на вид.

— Может быть, пожарить? — раздается за ней голос великана. — Или сварить… Или приготовить на пару… Есть хочется, но монахи попадаются нечасто. Как они вкуснее?

— Уважаемый великан, — зовет Куроко, прислонившись к двери. — Великан!

— Ну чего? — слышится раздраженный голос. — Я тебя не отпущу, понял? И поесть для монахов у меня нет, а в туалет можешь в угол сходить.

— Что вы, — отзывается смиренно Куроко, поклонившись двери. — Просто я слышал, что вы гадаете, как лучше съесть меня. А меня учили всегда приносить людям пользу. И раз вы желаете моим мясом насытить свой желудок — что ж, значит в прошлой жизни я позволил себе съесть несчастную замученную пташку или другую живность. И тогда я хочу помочь вам советом: монахи, как я слышал, вкуснее всего вареные.

Куроко прислушивается, приложив ухо к двери, а когда чуть отстраняется, пытаясь в щель рассмотреть что-то, по ту сторону двери видит сиреневый глаз великана.

— Правду говоришь? Не хочешь отделаться чем полегче?

— Что вы, — снова поклонившись, заверяет Куроко. — У меня ведь нет выбора. Меня и так, и так съедят. Так какая разница, сварят или зажарят?

— Наверное, нет разницы, я не пробовал, — смягчается великан и тянет лениво: — Ну хорошо, тогда я принесу воды, приготовлю котел и…

— А еще слышал я, что лучше всего к монахам подходит одна травка. Очень уж хороший аромат придает мясу.

— Я знаю все о еде. Но про травку для монахов не слышал. Врешь, наверное.

— Моя вера запрещает мне врать, — упрямо возражает Куроко. — Это особая травка. Она растет в особом месте. Другие приправы, увы, не дают такого насыщенного вкуса. Всем известно, что варение, парение или жарение вываривает святость из мяса. И тогда вы могли бы с тем же успехом съесть любого другого человека.

Великан какое-то время пыхтит за дверью, потом уходит. Но снова возвращается, и в щели двери опять виден его злой прищур.

— Как тот, чьей судьбой уготовано послужить пищей для, несомненно, достойного, — продолжает Куроко, — я хотел бы, чтобы мясо мое насытило вас и понравилось вашему вкусу. И чтобы вы не сказали после него: «Тьфу, какой пресный был монах».

— Может, и не скажу!

— Но ведь подумаете. Сделать себя вкуснее уже не в моих силах, вот и говорю, что если хотите по-настоящему особенное блюдо — достаньте эту траву. Она растет на горе небожителей, на их грядках. Они ею питаются, и дух их становится свят. Если ее добавить в блюдо, то будет оно таким, каким и достойно быть мясу монаха. Тогда и умереть я смогу со спокойной душой, этой смертью искупив свою вину за грехи прошлой жизни.

Великан снова пыхтит, ходит около двери, мелькает за ней большой грозной тенью. Он так топает, что с потолка сыплются пыль и песок. Куроко, уже сказавший все, что собирался, ждет. Дверь содрогается от удара, скрипит жалобно. Великан смотрит на Куроко жутким глазом, выдыхает так, что сор и пыль из щелей летят в монаха. Тот даже не моргает.

— Хорошо, — произносит великан. — Но как только добуду травку — сразу же тебя сожру!

— Я отсюда никуда не денусь, — разводит руками Куроко. — Я подожду вас. Постарайтесь только не задерживаться, потому что с каждым новым днем без еды человек худеет.

Великан снова рычит и бежит прочь, круша камень на своём пути.

Куроко очень долго ждет, сидя в углу комнатки. Тут нет ни кровати, ни матраса, ни колен Кагами. Он дремлет, прислонившись к холодной стене.

Когда он слышит шаги, то безбоязненно поднимается, трет глаза. За дверью звучат приглушенные голоса: двое переругиваются, обвиняя в чем-то друг друга. Куроко осторожно стучит по массивной двери и зовет:

— Я здесь.

На секунду все стихает, а потом дверь вырывают вместе с петлями.

— Куроко-чи! — зовет Кисе и раскидывает руки, но Кагами отпихивает его в сторону. Он проходит в камеру, бегло осматривает Куроко, проверяя, не успел ли великан отъесть от него руку или ногу.

— А где демон? Тот, кто похитил тебя, — спрашивает Кагами наконец. — Котел приготовлен, но вода в нем холодная, и во всей пещере никого нет.

— Он ушел, но может в любую минуту вернуться, — говорит Куроко и торопится к двери, за которой — пещера, где он всё время и находился.

— Так давайте подождем его тут. Я ему голову оторву, как появится, — рычит Кагами. Кисе не возражает.

— Но мы можем ждать его очень долго. Я не знаю, когда он доберется до горы и когда до него дойдет, что он не расспросил, какую именно травку для приправы ему искать и в садах каких небожителей, - возражает Куроко.
Кагами чешет в затылке, раздумывая, осматривается по сторонам. Но Куроко спешит на волю, Кисе бодро шагает следом, поэтому Кагами плюет на месть и снова идет за своим хозяином.

***

Не то чтобы в каждом городе с ними что-то приключается. Чаще они мирно останавливаются на ночлег у доброго ремесленника, и после отправляются дальше.

Но вот именно в этом городе их еще у ворот встречает караул стражи. Всех остальных охрана пропускает в город без препятствий, а их берут в кольцо и отводят ко дворцу местного правителя.

— Мы еще ничего не сделали, — с порога заверяет Кагами. — Мы даже не успели.

В огромном зале рядом с пустующим троном сидит человек в богатых одеждах. В одной руке у него свиток, в другой женский башмачок.

— Знаю, что еще ничего не сделали, — ворчливо произносит человек, глядя на них свысока. — Но по гороскопу великой провидицы Оха-Асы сегодня нужно остерегаться молодого монаха в компании мартышки и небожителя, потому что они накличут беду на этот город.

— Какой точный прогноз, — задумчиво произносит Кисе.

— Мы можем покинуть ваш город сразу же, — кланяется Куроко, — чтобы не накликать беды.

— Монах, а не буддист ли ты? — задумчиво спрашивает собеседник, подозрительно щурясь. Куроко смиренно кивает. — А, ну тем более вопрос решенный. Наш правитель следует пути даосов, так что тебя надобно просто казнить…

— Я тебе казню! — грозится Кагами, опустив посох и приняв боевую стойку. На него тут же бросается охрана, которая только и ждала подходящего повода. Кагами с легкостью расшвыривает их. Кисе успевает лишь подхватить Куроко на плечо и отойти с ним подальше. А в дверь уже лезут новые солдаты как муравьи из потревоженного муравейника. И, судя по тому, как тревожно заливается колокол во дворе, конца им не будет. Вельможа спокойно ждет, изредка поправляя башмачок.

— Нас нельзя казнить без испытания! — неожиданно заявляет Кисе. Драка прекращается, все замирают: а вдруг и правда нельзя?

— Что за ерунда? — ворчит вельможа и взвешивает свиток в руке.

— Не ерунда! По гороскопу великолепнейшей Оха-Асы ты не можешь казнить нас без испытания!

Вельможа с видом человека, уверенного в победе, разворачивает свой свиток и начинает зачитывать:

— Явятся с востока монах, мартышка и небожитель и ты… не сможешь казнить их без испытания, — последнее он читает уже не так уверенно, но тут же, скомкав свиток, провозглашает:

— Оха-Аса объявила свою волю! Будет испытание!

— Как ты это сделал, Кисе-кун? — удивляется Куроко. Тот довольно смеется:

— Мы с Оха-Асой давние друзья. Пока Кагами отвлекал охрану, я отправил к ней муху, и она изменила предсказание.

— Да? — спрашивает все еще недовольный, но целый, хотя и немного потрепанный Кагами. — А ты не мог попросить ее сделать предсказание таким: «...И да отпусти их на все четыре стороны»? А?

— Ну… Честно говоря, мы с Оха-Асой не в таких уж теплых отношениях. Просто она была мне должна, но не сильно… вот и… как-то так.

***

— Испытанием будет забег через пустыню и болота, — объявляет вельможа со своего места — пустующий трон и его кресло вынесли во двор. Кагами почти не охраняют. Зато Кисе и Куроко, смирно сидящие на циновке под деревом в ожидании соревнования, взяты в кольцо стражниками. Пока Кагами лениво разминается, рядом с ним появляется парень в светлых одеждах. Куроко по его желтым глазам понимает, что противник Короля Обезьян — не совсем человек.
Вельможа подтверждает его мысли:

— Такао — демон-ястреб. Еще никто не мог его обогнать.

— Посмотрим, — ворчит Кагами. — Он просто ястреб, а я…

— Начинайте, — не дослушав его, дает отмашку вельможа, и Кагами спохватывается, но противник не спешит бежать. С улыбкой он прикладывает ладонь ребром к лицу, как бы приветствуя, вполне искренне, хотя и не без издевки, желает:

— Удачи! — и исчезает. Кисе, зрение которого острее, чем у любого человека, как-то слишком спокойно говорит:

— Он опережает Кагами уже на шесть ли. Думаю, он преодолеет путь к обеду. Кагами отстанет от него на неделю. Пока я говорю это…

— Заткнись, Кисе! — требует Кагами и напружинивает ноги, готовясь к прыжку. Но стоит ему оторваться от земли , как сильный порыв ветра раскидывает охрану вокруг дерева, под которым сидят Кисе и Куроко, сносит трон и стоявшее рядом кресло с вельможей. Кагами обдает песком с ног до головы. Кисе защищает Куроко, закрыв его рукавами.

Когда Куроко наконец открывает глаза, он видит перед собой странное существо: то ли заросшего синей шерстью человека, то ли обезьяну в доспехах.

— Тецу, — зовет существо и бесцеремонно забирает Куроко у Кисе, взваливает себе на плечо, и еще быстрее, чем до этого ястреб Такао, исчезает. Кагами горестно вскрикивает.

— Здорово, нам больше не надо соревноваться, — радостно замечает Кисе, приглаживая волосы, и только тогда замечает разруху, что устроил странный гость. Особенно его интересуют поднимающиеся стражники. — Кагами, по-моему, раз ваше соревнование больше не имеет смысла, нам пора бежать.

И, не дожидаясь никакого ответа, тоже взмывает в небо.

А Кагами остается один в окружении разозленных воинов.

***

— Аомине, поставь меня, пожалуйста, — пытаясь перекричать ветер, просит Куроко.

— А? Куда? На воздух? — безразлично отзывается тот.

— Раз на то пошло, тут недалеко есть один из моих летних домиков, —предлагает Кисе, появившийся рядом. — Но прежде всего я советовал бы вам сменить курс. Мы уже вернулись туда, откуда ушли два дня назад.

— Ты кто? — остановившись, возмущенно спрашивает Аомине.

— Друг Куроко. Ну, и один из небожителей. А ты, если я не ошибаюсь…

— А где Кагами? — вспоминает Куроко и пытается обернутся, пока Аомине все еще держит его на плече. Кисе хлопает себя ладонью по лбу, будто забыл что-то очень важное, и исчезает снова. Через несколько минут он опять появляется перед Аомине, летящим уже в другую, нужную, сторону. Теперь оба они с ношами: Кисе держит за шкирку брыкающегося Кагами.

— Ты! — только что Кагами ругался на Кисе, а теперь переключается на Аомине. — Этот монах мой! Он невкусный! Отдай его обратно, пока я тебе все зубы не выбил!

— Что ты несешь? — наморщив по-звериному нос, спрашивает Аомине, перекидывает Куроко с плеча себе на руки. — Тецу — монах, которого я должен довести до запада.

— Ты, мать твою, кто? — настороженно хмурясь, спрашивает Кагами.

— Я? Обезьяний Царь, — отвечает тот.

***

Домик у Кисе, стоящий на вершине горы за облаками, и в самом деле небольшой, совсем не такой, как его же дворец. Он больше похож на жилище небогатого ремесленника, внутри всего пару комнат. Но даже тут есть слуги, а с ними и еда. Куроко не выбирает, с кем сесть, просто Кагами успевает занять единственное место рядом, вынудив нового знакомого устроиться за столом напротив.

— Короче, — устало начинает Аомине. — Обезьян много, царь у них тоже не один. А вот монах у нас один. Тот самый, Тецу, который идет на Запад.

— Аомине раньше был моим сопровождающим, — кивает Куроко. — Но…ему было лень идти за сутрами. Мы очень много петляли, петляли…и потом он отвлекся и пропал. А я решил, что хватит его ждать.

— Ну подумаешь, с кем не бывает. Но я же нашел тебя, — возражает Аомине. — И готов снова идти на север.

— На запад, — хором поправляют Кагами и Кисе.

— Да насрать. В ту сторону, короче.

Кисе разводит руками:

— Да-да, совсем не изменился.

— Мне плевать, кто Куроко первым встретил и сопровождал. И даже на то, что у этого хмыря тот же титул, что и у меня, — скалится Кагами, и волосы на его затылке топорщатся как шерсть. — Но этому я бы не доверял. Куроко идет со мной.

— А может ты у него спросишь, мартышка? — огрызается Аомине, опасно придвинувшись.

— Сам мартышка, — тут же срывается Кагами.

— Я хотел бы продолжить путь с Кагами, - почти одновременно с ним говорит Куроко.

— Вот видишь, — не сразу сообразив, добавляет Аомине. — Тецу… Погоди, что?!.. Да он же слабее!

— Но он не убегает куда-то, оставив меня одного, и… не забывает меня покормить, когда уходит надолго.

— Ну уж нет! Так не годится! — вскакивает Аомине. — Смахнемся, а? Давай, смахнемся? И Тецу увидит, кто из нас сильнее.

— Ты же сам предлагал спросить его, и он выбрал, — гордо замечает Кагами, положив руку на плечо Куроко.

— Так он еще и не видел, как я!..

— Аомине, — негромко останавливает его Куроко, тот замолкает и смотрит как заколдованный. — Мне не нужно ничего доказывать. Мне нравится Кагами.

Кагами убирает руку с плеча Куроко и отодвигается, будто рассчитывая, что остальные ничего не заметили.

— Ура, любовная история! — громко радуется Кисе. — Но, Куроко, тебе ведь нельзя!

— Я не… — начинает Куроко, но осекается, смотрит на Кагами с сожалением и, опустив голову, добавляет ещё тише:

— Если Кагами это неприятно, я могу и правда отправиться дальше с Аомине.

— Почему он-то? — снова оживает Аомине. — Чего он?! Это потому, что я был невнимательным?! Ну так я вернулся же…

— Полгода прошло, — напоминает Куроко, — с тех пор, как ты меня потерял.

— Да-да. Кажется, кто-то увлекся поеданием персиков в саду одного правителя, потом начал ухлестывать за его супругой и совсем забыл о Куроко, — уточняет Кисе.

— Но я же осознал! — оправдывается Аомине.

— А до этого… — начинает Кисе с улыбкой, но Кагами обрывает:

— Все в порядке. Я доведу Куроко.

— Потому что обещал Будде? — осторожно спрашивает Куроко.

— Ну… — Кагами неуверенно мнется, — Да, блин, именно. А то он меня снова на цепь посадит.

— Не посадит, — осторожно произносит Кисе, указывает на Аомине. — Этого же не посадил.

— Ну и ладно. Я просто доведу начатое до конца. Лады?

— Спасибо, Кагами, — Куроко прячет улыбку за чашкой чая. — Я знал, что могу на тебя положиться.

— А мне что? — расстроенно спрашивает Аомине.

— Почему бы тебе не заняться тем, что делал раньше? — предлагает Кисе. — Хулиганить, воровать персики, драться с демонами и разбойниками.

— Ты можешь пойти с нами, — пожимает плечами Куроко.

— Чего?! Нафига?! — снова вспыхивает успокоившийся было Кагами.

— Ну… он все равно скоро потеряется, — обреченно разводит руками Куроко.

***

Кагами не может поладить с Аомине и потому дергается и злится в его присутствии, но в первом же городе тот вдруг пропадает, бросив: «Идите пока без меня!».

— Куда он? — спрашивает Кагами, которого меньше всего должен волновать его уход.

— Персики? — предполагает Куроко, глядя вслед. — Или демоны в городе?

— Боюсь, что снова женщина, — вздыхает Кисе и первым идёт дальше. — Ладно, он нас догонит через полгодика.

— Я все же надеюсь, что к тому времени мы уже придем, — добавляет Куроко, тоже двинувшись следом.

— Значит, на обратном пути его заберем, — соглашается Кисе. Кагами все еще стоит и смотрит в ту сторону, куда сбежал соперник. Кисе с интересом глядит сначала на него, потом в том же направлении. По небу движутся три черные точки, которые поначалу можно принять за птиц. Но с каждой секундой они становятся все больше и больше, и когда становится понятно, что это никакие не птицы, Кагами подхватывает Куроко под мышку и бежит со всех ног, расталкивая немногочисленных людей. Черные крылья поднимают вихрь вокруг опешившего Кисе, когтистые лапы демонов царапают землю там, где только что был Куроко. Демоны вновь взывают в небо и бросаются в погоню. Киме понимает, что каким бы быстрым ни был Кагами, те настигнут его с Куроко в любой момент. Во мгновение ока он оказывается рядом с ними и требует:

— Давай Куроко! Я быстрее…

Он не успевает договорить, вздрагивает, словно его ударили в спину, и падает на землю. Под ним растекается кровавая лужа. Кагами оборачивается. Он не собирался останавливаться, но даже этой заминки хватает, чтобы один из демонов подхватил его на руки вместе с Куроко.

— Небуя! Нам не нужна обезьяна! — кричит другой демон, пока они набирают высоту. — Выбрось его.

— Не могу, — пыхтит демон. Он самый крупный из преследователей, настоящая гора мускулов. — Он вцепился в монаха так, что оторвет ему что-нибудь, если я попробую.

Не только Кагами держит Куроко. Сам Куроко обхватывает его за шею и дышит в шею, хотя внешне и кажется слишком спокойным для происходящего.

***

— Хреново выглядишь, — сообщает Аомине, присев на корточки перед истекающим кровью Кисе.

— Ничего. Я ж небожитель, — говорит тот, выдыхая в землю. Каждое слово вздымает облачко пыли у его лица. — Сейчас я… Ты что, ешь?

— Ну да, — кивает Аомине.

— В то время, как три демона похитили Куроко? — Кисе даже поднимает голову, чтобы посмотреть на Аомине, который пережевывает какую-то тягучую сладость.

— Да блин, его всегда похищают, — вздыхает Аомине. — Я уже привык.

***

Даже после пары ударов по хребту Кагами все равно не отпускает Куроко, и в клетку их через открытую верхнюю крышку швыряют вместе.

— Он нам голову оторвет, — манерно жалуется демон с длинными темными волосами. — Приказывал же только монаха притащить. Обезьяны не вкусные. А он так вцепился, что варить их теперь только вместе.

— Эй-эй! Как думаете, нам достанется кусочек монаха? — задорно переспрашивает второй, рассматривая пленников.

— Ну не знаю. Я бы вот как раз и обезьяну сожрал, — наклоняется тот, что их нес все это время. Куроко шевелится, пытается выбраться из захвата Кагами.

— Все в порядке, — шепчет он. — Мы уже тут. Значит, они не смогут пока меня отобрать. Пусти, мне трудно дышать.

Но Кагами лишь слегка ослабляет хватку, смотрит на демонов, задрав голову, и скалит зубы, будто этим может их напугать.

Демоны замолкают и расступаются с поклоном: в огромную залу, в центре которой и стоит клетка входит хозяин дворца. Он идет неторопливо, звук шагов громко разносится под потолком. Он останавливается у клетки, положив руки на прутья.

— Я приказывал только монаха, — грозно произносит он.

— Да не проблема, обезьяну съедим мы, — ворчит самый большой из демонов. Хозяин делает легкий взмах, и тот исчезает, оставив после себя дыру в стене.

Кагами отпускает Куроко, поднимается, подскакивает к прутьям и через них пытается схватить того, кто приказал их похитить. Тот облачен в красные одежды, даже волосы и один глаз у него того же кроваво-алого оттенка.

— Я, — говорит он, приложив руку к груди, — великий Красный Демон. А ты… — он протягивает руку, перехватывает запястье Кагами и легким движением сгибает его так, что слышится хруст. Король Обезьян кричит. — ...просто зарвавшаяся обезьяна. Знай свое место.

К прутьям подскакивает Куроко, просит мягко и взволнованно:

— Вы же сказали, что вам нужен только я. Отпустите Кагами. Не надо делать ему больно. Ему просто приказали охранять меня, он не думал…

Кагами отпихивает Куроко себе за спину, смотрит в глаза демону и, скаля зубы, произносит:

— Через мой труп. Я в одной клетке с ним. Ты его не сожрешь, пока я жив.

— Пока ты жив? — переспрашивает Красный Демон, глядя презрительно. — Ну, это не проблема.

Он отпускает запястье Кагами, чтобы достать с пояса меч. Куроко пытается прикрыть того, кто должен был его охранять. Кагами сопротивляется и сам пытается спрятать его за спину.

— Кагами не будет мешать, — обещает Куроко. — Я выйду сам. И не сбегу. Но потом вы отпустите Кагами, хорошо?

— Ты совсем обнаглел — торговаться со мной? — Красный Демон не просто спрашивает. При этих словах его подручные прячутся кто куда. В зале становится темнее и холоднее, черный туман стелется по полу от ног хозяина дворца.

— Я не торгуюсь. Просто прошу… Не надо убивать его, — уже смиреннее добавляет Куроко и, отпустив Кагами, опускается на колени. Низко склоняет голову.

— Куроко! — испуганно восклицает Кагами.

— Все в порядке, Кагами. Найди меня в следующей жизни, — говорит Куроко, не разгибаясь. — Ты же видишь, что он сильнее. Тебе не справиться с ним.

— То есть я могу взять твою жизнь в обмен на жизнь твоего охранника, который всего лишь простая обезьяна? — уточняет Красный Демон.

— Как будто я позволю! — срывается Кагами.

Но как только Куроко отвечает: «Да», — он тут же оказывается за пределами клетки, прямо напротив демона. И тогда Кагами бросается на прутья, в ярости грызет их, пытается вырвать, забыв о боли в сломанной руке.

Демон почти одного роста с Куроко. Он внимательно заглядывает ему в лицо, чуть наклонившись вперед. Тот отвечает на его взгляд спокойным взглядом. Он в самом деле не собирается бежать или драться.

— Да, ты не врешь, — кивает демон со странным удовлетворением.

И тогда прутья клетки пропадают.

— Помогите нашему Королю Обезьян, вылечите и дайте успокоиться, — говорит Красный Демон. — Я прошу прощения за это маленькое представление.

Кагами, который уже успел схватить Куроко в охапку, замирает. Удивленно смотрит по сторонам. Два демона тут же подскакивают к Кагами. Одного касания к запястью когтистой лапы демона с длинными темными волосами хватает, чтобы оно снова стало здоровым.

— Что же ты, Кагами? — вздыхает Красный Демон. — Совсем не узнал того, против кого восстал, и кто заточил тебя на горе до тех пор, пока за тобой не явится Тецуя?

Он улыбается, берет в свои руки ладони Куроко и произносит:

—Хватит с тебя испытаний. Ты дошел, Тецуя.

В этот момент одна из стен дворца разлетается, и в дыре появляется Аомине, а следом за ним Кисе.

— Акаши-чи! — радостно зовет Кисе и кланяется. — Добрый вечер! Ты ведь не собираешься есть Куроко-чи?


***
Акаши выводит их к необычной реке — вода в ней переливается всеми цветами радуги.

— Это река, по которой ты попадешь в наш мир и сможешь забрать священные сутры, — объясняет Акаши, указывая на лодку без дна, каким-то чудом держащуюся на воде. — Твоя миссия почти выполнена, Куроко. Садись в лодку и…

— Постойте-ка, — обрывает его Кагами и снова по-звериному скалится. — Но… я слышал про это. Как только Куроко ступит в лодку, его дух отделится от бренного тела!

— Именно, — с улыбкой соглашается Акаши.

— В смысле, он умрет! — протестует Кагами. Кисе в ответ на удивленный взгляд Акаши пожимает плечами. Акаши снова оборачивается к Кагами.

— Ну да. И перестанет перерождаться. Займет свое место среди нас, небожителей.

Кагами скрипит зубами, бросает злой взгляд на Куроко, но тот растерян и не знает что сказать.

— А, ну да, — кивает Кагами. — Ты же этого и хотел… К небожителям. А я, пожалуй, отправлюсь к своим… к обезьянам.

Кагами отворачивается и вздрагивает, когда его руки касается прохладная ладонь Куроко.

— О чем ты? — спрашивает он. — Ведь ты же собирался умереть за меня. И пойти со мной куда угодно. Эта лодка для нас двоих. Ведь так?

Он поворачивается к Акаши, и тот кивает.

— И я никуда не пойду без тебя, — заверяет Куроко, берет Кагами за руку и ведет к берегу. У самого края Кагами становится немного не по себе, но он лишь сильнее сжимает ладонь Куроко.

— Кагами-кун не просто обезьяна и даже не Король Обезьян, — произносит Куроко, глядя в их отражение в радужной воде. — Кагами-кун — мой самый дорогой спутник. Мне нужно было сотню жизней перерождаться и начинать заново путь, чтобы встретить тебя.

— У меня будто любимая книга заканчивается, — всхлипывает растроганный Кисе. Аомине рядом ковыряется мизинцем в ухе. Идти дальше с монахом они не собираются, да им и незачем. Кагами и Куроко одновременно делают шаг в воду внутри лодки.

И обретают бессмертие.

@темы: Фанфик, The Rainbow World. Другие миры, День тайми-вайми, Seirin Team, Условное средневековье

---

Seirin Team, «На ринге», арт, G

[Seirin Team]

Название: На ринге
Автор:  Seirin Team
Форма: арт
Сеттинг: возраст!AU
Пейринг/Персонажи: Киёши Теппей, Ханамия Макото
Категория: джен
Рейтинг: G

@темы: Арт, The Rainbow World. Другие миры, День тайми-вайми, Seirin Team, Возраст!AU

---

Seirin Team, «С тогдашним тобой», додзинси, R

[Seirin Team]

Название: С тогдашним тобой
Перевод:  Seirin Team
Бета/Эдитор:  Seirin Team
Оригинал: Neri «Ano koro no kimi to»
Язык оригинала: японский
Форма: додзинси
Сеттинг: возраст!AU
Пейринг/Персонажи: Киеши Теппей/Хьюга Джунпей
Категория: слэш
Рейтинг: R
Количество страниц: 15
Краткое содержание: Киеши нравится вспоминать школьные времена
Ссылка на скачивание: rar

@темы: Додзинси, The Rainbow World. Другие миры, День тайми-вайми, Seirin Team, Возраст!AU

---

Touou Team, "Первое впечатление", мини, G

[Touou Team]

Название: Первое впечатление
Переводчик:  Touou Team
Бета:  Touou Team
Оригинал: archiveofourown.org/works/2161803, запрос на разрешение отправлен
Сеттинг: альтернативная история
Размер: 5791 слов (оригинал), 4800 (перевод)
Пейринг/Персонажи: Аомине Дайки/Момои Сацуки
Категория: гет
Жанр: AU, общий, романс
Рейтинг: G
Краткое содержание: Ничто не могло быть хуже их первой встречи.
Примечание/Предупреждения: альтернативная история, третий год Тейко, Поколение чудес не распадалось, Аомине и Момои не знакомы

Она снова просмотрела учебники и задания, разложенные на столе, проверяя, все ли на месте. Убедившись в очередной раз, что приготовила все необходимое для занятий, Сацуки нетерпеливо забарабанила пальцами по столу.

Часы за спиной равномерно отсчитывали секунды. Их тиканье отражалось в пустом классе и действовало на нервы. Сацуки устало вздохнула, понурив голову и опустив плечи.

Ее подопечный опаздывал уже на целых тридцать минут.

Слабые солнечные лучи освещали комнату. Наступал вечер, солнце опускалось все ниже, и последние ученики покидали здание школы. До Сацуки долетали их приглушенные голоса, когда они прощались до завтра.

С выражением то ли раздражения, то ли зависти она наблюдала, как они один за другим проходили в ворота школы. Ее недовольство вспыхнуло с новой силой при мысли, что она тоже сейчас могла бы уйти вместе с ними, а возможно, даже раньше, потому что клубы закончили работу примерно полчаса назад, так что она уже была бы на полпути домой. Но вместо этого она, как в ловушке, торчала в этом богом забытом здании, а ее «ученик» все не появлялся.

И без того плохое настроение портилось с каждой минутой все сильнее.

Если говорить о первом впечатлении, то парень явно не смог создать о себе благоприятного.

Если бы только председатель школьного совета лично не попросил ее позаниматься с этим учеником, она бы ушла еще десять минут назад и не стала никого ждать. Ознакомившись с оценками этого персонажа, она вообще не понимала, из-за чего весь сыр-бор. Если не считать того, что он просто катастрофически не успевал по всем предметам, в нем не было абсолютно ничего примечательного, чтобы привлечь особое внимание администрации. Насколько она могла судить, во всяком случае.

Если уж на то пошло, было вообще невероятно, что он доучился до третьего класса — с такими-то оценками.

Со скуки она принялась копаться в контрольных в поисках отчета об успеваемости. Она уже не раз ознакомилась с его содержанием, но и теперь скривила губы, скользя взглядом по строчкам с цифрами.

Тридцать по математике.

Двадцать пять по английскому.

Двадцать два по японскому.

От строчки к строчке ее пальцы все сильнее сжимались на тонких страницах.

При таких условиях она сомневалась, что можно было хоть что-то исправить всего за месяц. Глядя на отчет и представляя, какой объем работы ждет их обоих, Сацуки фыркнула. Ее терпение было на исходе, и она в очередной раз посмотрела на часы, думая, где же может быть виновник ее заключения. Просто поразительно, как ему хватало наглости пропускать дополнительные занятия, учитывая, какие тучи собрались над его головой!

Этот мелкий… Ну попадись он ей…

Поток ее мрачных мыслей был прерван, когда взгляд добрался до низа страницы.

Глядя на итоговую оценку и кипя от негодования, она готова была порвать отчет в клочки.

Неважно, сколько раз до этого она видела ее, но у нее просто в голове не укладывалось, как кто-то — ну хоть кто-нибудь! — мог так феерично облажаться.

В окошке, где должна была стоять его оценка по биологии, была красной ручкой вписана девятка — кривляющаяся перед ней во всем своим одноразрядном великолепии.

Взгляд Сацуки метнулся вверх, и она ощутила всплеск неосознанной неприязни при виде написанного там имени.

Аомине Дайки.

Они даже не были знакомы, ни разу не встречались, и все же за последние тридцать минут он успел так сильно ей насолить, что Сацуки боялась, ее мнение о нем уже никогда не улучшится.

Она швырнула лист с отчетом на стол, не обратив внимания, что он соскользнул на пол.

Из всех предметов только один можно было хотя бы попытаться спасти — японскую историю. Здесь он смог добиться определенного успеха — ну, если сравнивать с другими его достижениями, — и смог набрать около пятидесяти баллов.

Если он все же объявится, можно постараться восстановить другие пошедшие под откос составы.

Голова начинала гудеть, проявляя первые признаки приближающейся мигрени, и Сацуки нахмурилась — в этом тоже был виноват Аомине.

Скрепя сердце она дала ему еще две минуты на то, чтобы все же появиться, и если этого не случится, ее миссию можно было считать завершенной.

Остановка автобуса, на которой до этого стояли школьники, уже опустела.

Сацуки вздохнула.

Она потерла напряженную шею и подумала, что, наверное, стоит ненадолго прилечь, когда она вернется домой. Немного вздремнуть после такого трудного дня будет очень полезно. И, кроме того, это позволит ей еще немного побездельничать, прежде чем приступить к другим запланированным на сегодня делам.

Сацуки покачала головой, прекрасно понимая, что впереди ее ждет еще одна ночь без сна.

Еще и казначей недавно упоминал, что их фонды в последнее время быстро тают, и Сацуки понимала, что ей придется потратить еще несколько часов на то, чтобы просмотреть статьи бюджета и решить, на чем они могут сэкономить.

Иногда из-за этой бумажной каторги она просто ненавидела свою работу в школьном совете!

Сацуки перебирала бумаги и уже начала складывать их в стопку, обдумывая, сколько всего ей предстоит сделать за вечер.

Но в этот момент скрип открывающейся двери вывел ее из задумчивости.

Будто в ужастике, Сацуки медленно обернулась к источнику звука. Она замерла, по-прежнему держа в руке несколько страниц и подозрительно прищурилась, с ужасом понимая, что это, наверное, все же пришел Аомине Дайки.

В дверях, потирая шею, стоял загорелый, синеглазый школьник. Встретившись с Сацуки взглядом, он смущенно улыбнулся. Потом заметил лист бумаги на полу, и, пока он наклонялся, чтобы подобрать его, Сацуки успела собраться и придать своему лицу выражение ледяного спокойствия. Правда, внутри у нее все кипело от ярости.

— Эй, я тут пришел к, хм, репетитору? — его реплика закончилась вопросительной интонацией, когда он снова обратил внимание на ее лицо с застывшей на нем ледяной маской. Но в остальном он, казалось, был абсолютно спокоен, когда сложил листок и сунул его в карман.

Последовала пауза, в течение которой они просто смотрели друг на друга.

Сацуки смерила взглядом его худощавую фигуру, чувствуя, как с каждой секундой ее гнев разрастается. Несмотря на ее холодный прием, Аомине, похоже, не чувствовал никакой неловкости — и даже сунул руки в карманы белых шорт, дожидаясь, видимо, ее реакции. Через плечо у него висела черная спортивная сумка, сливавшаяся цветом с черным же спортивным джемпером. Он начал раскачиваться на пятках.

Его расслабленная поза только еще больше разозлила ее — хотя к этому моменту Сацуки уже сомневалась, что в нем было хоть что-то, что не вызвало бы ее негодования.

— Итак, в чем проблема? — поинтересовался он спокойно и даже дружелюбно, но в своем нынешнем состоянии Сацуки восприняла это лишь как еще один пример его неблагоразумия.

Она моргнула — лицо ее на миг разгладилось, пока она обдумывала его слова, — а Аомине с недоумением и любопытством наблюдал, как стремительно меняются эмоции на ее лице — смущение, недоумение, шок — пока в конце концов оно не застыло на отметке «ярость». Он прекратил раскачиваться и вскинул бровь, когда Сацуки вдруг зарычала. Да что с ней такое?

Сацуки сжала кулаки, а его приветствие крутилось в голове испорченной записью.

В чем проблема?

В чем проблема?!

Этот олух посмел притащиться сюда — с опозданием на сорок минут без всяких объяснений или извинений — и ему хватало наглости вести себя так, словно они — закадычные приятели, и спрашивать ее «в чем проблема?».

Да кто так делает?

Ее сознание стремительно начало один за другим формировать сценарии развития событий, каждый из которых заканчивался тем, что она врежет ему как следует и дело с концом. Если бы это не угрожало ее положению в школьном совете, она бы, наверное, даже попыталась это сделать.

Но конечно, доводы разума победили и на этот раз — несмотря на то, что фантазии были крайне заманчивы.

Хотя это и была их первая встреча, она уже точно могла сказать, что Аомине не привык извиняться за свои поступки. Если попытаться его заставить, она лишь без толку потратит время. Мысли об этом только еще сильнее разозлили ее.

Поэтому не дожидаясь, когда ее желание врезать ему по лицу дойдет до точки, где ей станет плевать на последствия, Сацуки отвернулась. Надеясь, что не глядя на Аомине, сможет быстрее успокоиться, она посмотрела в окно.

Не помогло.

Перед ее мысленным взором Аомине продолжал раскачиваться на пятках. Она вдруг громко хлопнула учебником по столу, так что Аомине подпрыгнул.

Ее движения были торопливыми и рваными, когда она стала яростно листать страницы, с трудом выговаривая сквозь стиснутые зубы:

— Ты опоздал, а нам так много нужно сделать.

Аомине некоторое время наблюдал, как она вымещает свой гнев на несчастном учебнике, а потом усмехнулся.

Он знал, что его присутствие ее раздражает, но, чтобы смутить его, потребуется нечто большее, чем убийственные взгляды и резкие слова. Время, которое он проводил в компании Акаши, Мидоримы и Ниджимуры, не прошло даром: он был готов и к худшему. И хотя ему не очень нравилась роль засранца — потому что он все же знал, что опоздал, — но ему все равно было забавно наблюдать, как какая-то девчонка осмеливается вымещать на нем, асе Тейко, свой гнев.

И, пожалуй, с враждебностью она все же немного переборщила.

Но даже Дайки не был дураком, чтобы произнести все это вслух.

Глядя на то, как стремительно она пролистывает учебник, он понимал, что надолго ее не хватит. Нужно было просто дать ей возможность выплеснуть все свое негодование. Кроме того, если она сразу не захватит наживку, будет даже интереснее.

С нескрываемым весельем в глазах он медленно подошел к ней.

Сацуки насторожилась, услышав его тихие шаги, и немедленно выпрямилась. Бормоча себе под нос что-то про плохую карму, она старалась не обращать внимания на его присутствие, пока он не бухнулся на стул рядом и не бросил сумку на пол.

Наконец она нашла нужный параграф и удовлетворенно хмыкнула. Аомине почесал затылок — волосы были еще мокрыми после душа.

Окинув его суровым взглядом за то, что стянул ее стул, она придвинула к столу другой.

Хотя он мысленно обещал себе не дразнить ее, он положил голову на скрещенные на столе руки и очаровательно улыбнулся.

Она фыркнула: его невинный вид ни на миг не мог ввести ее в заблуждение. Его улыбка стала еще шире, когда он подумал, как легко было взъерошить ее перышки. Сацуки, уловив его довольный взгляд, подозрительно прищурилась.

— Я тебя стукну, если ты не уберешь с лица это выражение. — И, собираясь выполнить угрозу, она подняла учебник.

Дайки сразу взял себя в руки — не потому, что испугался, а потому что впереди у них был еще целый час, и было бы обидно, если все закончится слишком рано. Он пожал плечами, соглашаясь.

Сацуки вздохнула.

Что там с головной болью, которую она предчувствовала?

Уже началась.

Надеясь, что на ближайший час ее терпения хватит, Сацуки открыла тетрадь и расположила учебник на середине стола между собой и Аомине. Жирным шрифтом был выделен заголовок раздела — «Строение клетки» — и Аомине склонил голову к плечу, молча выражая свое недоумение.

Сацуки уловила его растерянность и едва не закатила глаза. Ничего другого от мистера Девять Баллов она и не ждала. Решив не упоминать об этом, она откашлялась.

— Сегодня начнем с биологии. — Словно это было не очевидно.

Она достала чистый лист бумаги и начала объяснение, делая на нем пометки.

Прошло две минуты, страница была заполнена наполовину, и Сацуки наконец заметила, что с самого начала ее речи Аомине не проронил ни слова. Она подняла глаза, пообещав себе, что если он уснул, она точно его ударит.

Но дело было не в этом.

Поймав его пустой взгляд, устремленный на цифры и рисунки, Сацуки остановилась посередине фразы. Услышав, что она замолчала, Аомине тоже поднял глаза — на его лице не было ничего, кроме растерянности и скуки.

Сацуки нахмурилась, думая, что, возможно, она слишком торопится, но тут ее поразила ужасная мысль.

Пытаясь скрыть гримасу, она тихо спросила:

— Ээ, Аомине-кун, ты ведь знаешь, что такое «ткани»?

В его взгляде ничего не изменилось.

— Ээ… ну хорошо, — Сацуки нервно усмехнулась. Черт, что бы она ни говорила, не имело смысла, поскольку он не знал даже самых основ. Она предприняла еще одну попытку — скорее, стараясь сама обрести уверенность, чем для того, чтобы ободрить его, — и спросила:

— Ну, ты хотя бы знаешь, что такое клетки?

— …

Больше она не могла скрывать своего негодования.

— Да как же ты мог получить хотя бы девять?!

«Получить хотя бы девять» — смехотворность ситуации была просто запредельной, и если бы на ее месте был кто-то другой, Сацуки расхохоталась бы.

Но вместо этого ей хотелось рыдать, потому что она вдруг поняла, что переоценила его.

— Я на все вопросы отвечал «протеин».

Сацуки открыла рот. Аомине почесал подбородок. В его глазах не было и намека на стыд, и Сацуки мысленно добавила эту его черту к другим, которые она уже невзлюбила.

Просто шедеврально!

— Ты знаешь, что такое протеин, но не знаешь, что такое клетка?

Услышав обвиняющие нотки в ее голосе, Аомине нахохлился.

— Эй, ну протеины вообще-то важны! Они нужны для мышц и… все такое, — кое-как закончил он. Сацуки, не задумываясь, ударила его учебником по голове.

— Ой! Что за…

— Идиот!

Как она только могла подумать, что девять — это слишком мало?!

Для такого как он вообще было чудом, что он не получил ноль.

Она устало выдохнула и перевернула лист чистой стороной.

— Ладно. Вот, что тебе нужно знать о клетке…

Она взмолилась о том, чтобы ей хватило терпения пережить ближайшие пятьдесят шесть минут. Но почему-то сомневалась в этом.



Она не знала, кто был расстроен больше — он или она.

Аомине не знал вообще ничего, и при мысли, что им предстоит провести вот так весь следующий месяц, Сацуки хотелось просто закричать.

Дошло до того, что тот ткнулся лицом в стол, пока Сацуки продолжала задавать ему вопросы, на которые он давал либо уклончивые, либо неправильные ответы. Через сорок минут она готова была выбросить с третьего этажа учебник, а вместе с ним и самого Аомине,— когда на все ее вопросы он начал отвечать «протеины».

В конце концов она ударила ладонью по столу, подойдя опасно близко к осуществлению своей мечты.

— Нет! И прекрати нести этот бред про протеины. Ты что, не слушал, когда я объясняла тебе все это пять минут назад?! — Когда он не смог ответить, она потянула себя за волосы, сокрушаясь про себя: — Почему ты такой идиот?

Аомине еще глубже зарылся лицом в рукава своего джемпера, стараясь отгородиться от ее настойчивого крика. Обычно тактика «притворись мертвым» отлично работала — уже через минуту, видя полное отсутствие реакции у него, учителя отступались.

Но эта девчонка не останавливалась.

Блин.

Кому какое дело до этих клеточных осмо-чего-то там? Как это поможет ему в баскетболе? Пусть Мидорима дрочит на всю эту фигню, а Дайки не будет. Бессмыслица какая-то.

Он вздохнул, когда Сацуки продолжила кричать, чтобы он проснулся, и даже на секундочку задумался, что будет, если прямо сейчас выпрыгнуть в окно.

Если это принесет ему заслуженный покой, он бы рискнул.

Но сейчас он так устал, что даже двигаться не хотелось.

Может, я старею, подумалось ему. Но какой бы самоуничижительный монолог ни выстроился в его голове, все это было внезапно прервано острой болью в левом ухе.

Это заставило его поднять голову и, гневно глядя на Сацуки, он понял, что это она схватила его за ухо.

Боже, он безнадежен, пришло ей в голову, когда она посмотрела ему в глаза.

Как только она ослабила хватку, Аомине сразу рухнул обратно на место и, прислонившись щекой к поверхности стола, бессильно свесил руки вниз.

Глядя на этого несчастного, Сацуки почти готова была посочувствовать ему. Но она подавила это чувство в зародыше. В конце концов, он был сам виноват, что не учился. Но она тоже устала, поэтому предложила сделать десятиминутный перерыв.

Он крякнул, не думая о том, какое производит впечатление, и от таких варварских манер Сацуки скривила губы.

Они сидели в полной тишине — каждый был занят собственными мыслями. Аомине дулся, обдумывая материал. Помимо основ, которые ему сейчас старательно вдалбливала эта девица, он не знал ровным счетом ничего. И это был полный отстой.

Но больше всего его пугало то, что это была только часть курса. Каким образом он должен был все это усвоить до квалификационного экзамена в следующем месяце? А ведь его положение в команде перед Национальными зависело от того, сможет ли он наскрести проходной балл.

Но при таких делах он понимал, что скорее Тецу научится попадать в кольцо, чем он сдаст этот экзамен.

Он недовольно заворчал, и Сацуки подняла на него озадаченный взгляд.

— Ты в порядке, Аомине-кун? — Лицо ее сохраняло бесстрастное выражение, потому что, откровенно говоря, ей дела не было, в порядке он или нет, — сама она точно не была в порядке, а ведь это не она рисковала провалиться на экзамене.

Аомине даже головы не поднял, лишь легкомысленно отмахнулся от ее вопроса.

— Не обращай на меня внимания. Я просто переживаю кризис четверти жизни, — его голос сочился сарказмом, и Сацуки закатила глаза. В ее списке неприятных черт Аомине прибавилась еще одна — напыщенный.

Но она не могла удержаться от еще одной поддевки.

— Ну, если бы кое-кто хотя бы иногда учился, он бы сейчас не был в таком жалком положении.

Как и она, он не утерпел и ответил:

— И что? Надо срочно стать тобой и тратить все свое время на учебу и прочую фигню типа школьного совета? — голос звучал сухо, но в нем появились озлобленные нотки.

Сацуки рассердилась. Что ж, он сам этого хотел.

— Я, по крайней мере, не хнычу тут над своей несчастной долей, как какой-то…

Аомине вдруг вскинул голову: в прищуренных глазах не было и намека на апатию, взгляд стал пронизывающим.

Сацуки потрясенно замолчала — такая реакция Аомине Дайки была неожиданной и, она вынуждена была признать, пугающей.

Он воспользовался паузой, чтобы вставить свои пять копеек.

— Кто бы говорил! Не надо мне лапшу на уши вешать. Ты тут так загонялась из-за моего опоздания, что, будь твоя воля, заехала бы мне в челюсть. И даже не пытайся этого отрицать, у тебя все на лице было написано.

Да что себе позволял этот наглец?!

— Да? Да ты на сорок минут опоздал! Сорок! Я бы уже дома была, если бы ты вовремя пришел!

— А я не виноват! Тренировка затянулась, мы никак не могли найти инвентарь и…

Но Сацуки уже понесло, она не собиралась слушать его оправдания.

— Ох, извините! Не только у тебя есть обязательства! У меня тоже полно дел, которые надо закончить, и прочая, как ты выразился, «фигня», а ты только тратишь мое время, заставляя себя ждать! И я не буду этого делать за здорово живешь! Я тоже не сдамся.

Сацуки, тяжело дыша, рухнула на стул — эта вспышка отняла много сил.

Ни тот, ни другой не обратили внимания, насколько близко оказались, пока орали друг на друга.

Аомине разочарованно застонал и изо всех сил стал растирать лицо.

Если бы только у них в команде был менеджер, этого разговора сейчас не было бы. Эти гаденыши распихали весь инвентарь куда попало, и теперь невозможно было ничего найти.

Сацуки глубоко дышала, слушая, как он бормочет ругательства себе под нос, заглушая слова руками, потому что все еще закрывал ладонями лицо. Единственное, что она смогла разобрать, было «баскетбол» и «чертов Акаши», но ни то, ни другое не проясняло ситуацию.

Она покачала головой, не особенно стараясь вникнуть в его абракадабру.

Работу, которую она запланировала на вечер, придется отложить: после такого жуткого дня ей необходимо было поспать.

Все же этот перерыв был ужасной затеей — даже более смехотворной, чем план председателя назначить ее репетитором Аомине, — достаточно было взглянуть, как здорово они понимали друг друга!

Головная боль усилилась, и Сацуки решила сделать паузу. То есть, ей нужен был перерыв в этом перерыве.

Она встала и, раздумывая, какой напиток ей купить в автомате, сделала шаг мимо надутого Аомине. Но он вдруг остановил ее, схватив за руку.

Что за…

— Погоди, стой! Не уходи! Мне все равно нужна помощь с… этим, — он неопределенно указал на разбросанные по столу листки и учебники. В его голосе уже не было прежних враждебности и дерзости.

Он продолжал удерживать ее за руку, но не смотрел на нее.

О. Вот оно что. Он решил, что она уходит из-за их ссоры.

Ага, точно. Как будто она могла так легко сдаться.

И все же он волновался, что она уйдет, потому что… Что? Потому что останется без репетитора? Если судить по тому, что между ними было за прошедший час, ему до этого точно не было дела.

Она, наверное, слишком долго стояла, раздумывая, потому что Аомине вдруг откашлялся — ему явно было неуютно сдаваться на чью-то милость. И конечно, это не ускользнуло от ее внимания.

Сацуки усмехнулась. Кто бы мог подумать, что у него есть уязвимое место?

— Не волнуйся, я просто хотела купить себе напиток. — Она изо всех сил старалась сдержать растущее самодовольство. Но все же какой-то намек на него, видимо, просочился в ее интонации, потому что Аомине вдруг резко развернулся и посмотрел ей в лицо.

Заметив ее улыбку, он прищурился.

Вся его прежняя неловкость мигом испарилась, и лицо приняло невозмутимое выражение.

— Ясно, — сдержанно заметил он.

Сацуки вздернула подбородок и продолжала смотреть на Аомине свысока, потому что ни тот ни другой не собирались первыми отводить взгляд.

Зато ее руке — в том месте, где ее все еще сжимал Аомине, — стало вдруг горячо, и, чувствуя, что лицо тоже начинает гореть, Сацуки решила позволить Аомине выиграть этот раунд.

Отвернувшись, она постаралась скрыть смущение, невозмутимо заявив:

— Я не могу сходить за напитком, пока ты держишь мою руку в заложниках.

Аомине смешно вытаращил глаза, словно до него это только сейчас дошло, и он немедленно отпустил ее, будто обжегся. Сацуки скривилась — можно подумать, она похожа на скользкую жабу!

Аомине тоже отвернулся и в неловком молчании опустился на стул.

— Извини, — пробормотал он, и хотя он не сказал, за что просил прощения, она приняла его извинение.

Оба по-прежнему старались не смотреть друг на друга, но Сацуки все равно кивнула, выдавив:

— Ну… я сейчас вернусь, — и быстро вышла из класса.

В коридоре она помассировала и размяла руку.



Звук открывающейся двери сообщил Аомине, что она вернулась.

Сацуки кивнула ему, когда он поднял на нее глаза, и отхлебнула холодного чаю, проходя мимо него на свое место. Поставив напиток на стол, она принялась перекладывать бумаги, пытаясь подобрать слова, чтобы задать вопрос.

Заметив в ее глазах насмешливую искру, Аомине посмотрел на нее с подозрением.

Сацуки села, поставила локти на стол и опустила подбородок на руки. На лице ее появилось хитрое выражение.

— У меня сложилось впечатление, что тебе нет никакого дела до учебы. — У Аомине от раздражения дернулся глаз, когда он понял, куда она клонит. — И пока это впечатление никуда не делось. Поэтому я хочу тебя спросить: что это был сейчас за спектакль? — И она вопросительно склонила голову к плечу, не скрывая искреннего любопытства.

Он просто смотрел на нее в ответ, молчал, и лишь лицо становилось все мрачнее.

Но она была готова к такой реакции, поэтому приберегла козырь в рукаве.

— Я не буду с тобой заниматься, если не скажешь.

Аомине прищурился, глядя на нее, но она лишь елейно улыбнулась в ответ.

Он еще некоторое время смотрел на нее в упор, но понимая, что в этот раз она не отступит, фыркнул и отвел взгляд, отвернувшись к окну и недовольно хмуря брови.

Снаружи все наливалось золотыми и красными оттенками — солнце опускалось все ниже.

Когда еще несколько минут прошли в молчании, Сацуки насупилась, заключив, что он, видимо, просто принял ее отказ.

Расстроенно вздохнув, она стала подбирать слова, чтобы сказать, что она все равно будет с ним заниматься, несмотря ни на что. Но именно в этот момент, продолжая смотреть на опустевший школьный двор, Аомине решил заговорить.

— Меня могут вышвырнуть из баскетбольной команды, если я не подтяну свои оценки.

Он говорил тихо, даже мягко, и Сацуки удивилась, что он согласился на ее условия.

А еще она заметила, что он очень расстроен, — это мелькнуло и исчезло в тот момент, когда он объяснял свои причины. Если бы она так внимательно не смотрела на него все это время, то могла бы и пропустить момент. Но она точно знала, что ей это не привиделось.

Ну, по крайней мере, теперь у нее было объяснение, почему председатель проявил личную заинтересованность в том, чтобы Аомине начал заниматься с репетитором перед следующим квалификационным экзаменом.

Хотя сама Сацуки не следила за клубными новостями, как некоторые ее подруги, но даже она знала, что в преддверии Национальных соревнований баскетбольная команда Тейко привлекает всеобщее внимание.

Новая информация заинтересовала ее. В начале Аомине упомянул про тренировку, и, если то, что он кричал ей, было правдой, значит, его опоздание от него не зависело.

И все же, он не должен был вести себя так бесцеремонно.

Впрочем, для такого гордеца, каким показался ей Аомине, было совсем непросто смириться и просить кого-то о помощи. И все из-за команды? Он, должно быть, очень любил баскетбол.

Сацуки поерзала и потянулась за чистым листом бумаги и ручкой. Делая пометки, она вспомнила удрученное выражение лица Аомине и улыбнулась.

Что ж, он, конечно, был редким балбесом и засранцем, но все же в его жизни была одна страсть, и за это она не могла его осуждать.

Когда молчание слишком затянулось, Аомине наконец повернулся к ней. Но Сацуки больше на него не смотрела.

Ее рука стремительно скользила по листку по мере того, как она что-то записывала, и Аомине наклонился, чтобы узнать, что именно.

Еще через минуту она закончила и перечитала написанное. А потом, удовлетворенно кивнув, передала ему листок. Аомине секунду смотрел на бумагу, а потом снова взглянул на Сацуки — и с каждым мгновением лицо его выглядело все более растерянным.

Сацуки пожала плечами и, тихо улыбаясь, сказала:

— Это просто тезисы, которые тебе необходимо знать на экзамене. Я набросала здесь самые важные момент по каждой из тем, но тебе все же придется прочитать их в учебнике, потому что кое-что я могла и упустить, — когда он ничего не ответил, Сацуки быстро добавила: — Там не так много — страниц пять. В следующий раз мы можем разобрать то, что покажется тебе слишком сложным, но сейчас наше время вышло.

Она начала собираться, а Аомине продолжал смотреть на листок в руке.

Там было семь тезисов, и под каждым она добавила еще несколько комментариев, выделив звездочками те, что считала особенно важными.

Наверное, кому-то это показалось бы недостаточным: все же она была его репетитором, и ожидалось, что она станет помогать ему с уроками.

И все же этот маленький акт доброй воли для самого Аомине значил очень много. То, что она, несмотря на их не самое гладкое знакомство и едкие перепалки, сделала это для него, говорило само за себя, и Аомине почувствовал легкий укол совести за то, что так невежливо вел себя с ней при встрече.

Наверное, следовало как-то отплатить ей.

Сацуки уже собиралась уходить, когда Аомине откашлялся.

— Я хочу чем-нибудь перекусить перед тем, как идти домой. Если хочешь, присоединяйся. — И заметив ее озадаченное выражение, добавил: — За мой счет.

Ее брови взлетели вверх, но он пожал плечами, так будто это ничего не значило.

Она несколько секунд изучало его лицо, пытаясь найти признаки сарказма или шутки. Но к ее удивлению, ничего не нашла. Ну что ж, кто же отказывается от бесплатной еды?

Сацуки кивнула.

— С удовольствием.



— Так как тебя зовут?

Сацуки перестала поправлять свой шарф и повернулась к Аомине. Просто поразительно, как он мог так легко одеваться, когда погода была уже совсем осенней. Но она уже допустила ошибку, спросив его об этом, и вынуждена была терпеть очередную его нахальную ухмылку.

— Просто у меня температура тела выше, чем у большинства людей.

Он выглядел при этом таким самодовольным, что Сацуки, подозревая в его словах какой-то каламбур, лишь фыркнула и пробормотала под нос: «Дурак».

Но, к его чести, он воспринял ее реакцию вполне дружелюбно. Немногие вели бы себя так естественно и непринужденно, если бы услышали ее замечание.

Она вспомнила, что он задал ей вопрос. А так же вспомнила, что не озаботилась представиться, когда они только встретились, так что вопрос был уместен.

— Момои Сацуки.

Он согласно хмыкнул и кивнул.

— Ладно, Сацуки. Куда пойдем?

Она покраснела, услышав, как легко он назвал ее по имени. Он был первым в школе, кто так обращался к ней. А еще он собирался угостить ее обедом. И все вместе это выглядело слишком похоже на свидание. Сацуки стало неловко.

— Почему ты меня так назвал?

Он бросил на нее быстрый взгляд и слегка улыбнулся краешком губ. Впервые за вечер она заметила, как в уголках его глаз, когда он улыбался, собираются морщинки.

Ну и ну.

— Без понятия. Думаю, тебе идет.

Он почесал за ухом. Больше никаких объяснений не последовало, но она уже начала привыкать к его прямолинейной манере выражаться. И почему-то его объяснение было ей приятно. Правда, она бы ни за что в этом не созналась.

— Ладно, Аомине-кун, — вернулась она к другому его вопросу. — Мне все равно.

Он вдруг остановился, и ей пришлось развернуться, недоумевая, с чего это он так недовольно скривился.

— Что не так?

Он с досадой посмотрел на нее.

— Почему ты продолжаешь меня так называть? — теперь он задавал ей похожий вопрос, будто пародируя ее.

Сацуки нахмурилась.

— Как? Аомине-кун? Но это же твое имя, разве нет?

Аомине закатил глаза. Учитывая, сколько Сацуки орала на него сегодня вечером, он уже начал потихоньку ненавидеть свою фамилию. Во всяком случае, их ссора снова и снова всплывала в памяти, когда он ее слышал. Это портило все впечатление.

— Ну, на самом деле, меня зовут Дайки, — невозмутимо заметил он.

Сацуки — в шоке от того, о чем он ее просил, и не зная, что сказать, — продолжала молча таращиться на него.

Он ждал.

И так они снова играли в гляделки — теперь посреди опустевшей улицы. Это уже было просто смешно, сколько времени они тратили на свою молчаливую конфронтацию.

Сацуки начала зябнуть и попыталась скрыть пробежавшую по плечам дрожь, но, судя по ухмылке Аомине, ей это не удалось.

Она раздраженно выдохнула, скрестила руки на груди и сдалась, старательно не замечая легкого трепетания внутри.

— Ладно, Дайки.

Он смерил ее самодовольным взглядом, она возмущенно посмотрела в ответ. Но мысленно повторила его имя про себя снова. Стоило признать, ему оно тоже подходило, однако она отмахнулась от этой мысли. Что такого, что ей нравилось его имя? Все равно он был безнадежным идиотом — во всех смыслах.

Но когда они пошли дальше, Сацуки вынуждена была признать, что с ним было легко — хотя большую часть времени они по-детски подкалывали друг друга. И — пусть ей совсем не хотелось признавать этого — когда он этого хотел, с ним было довольно интересно и забавно. Так что, кто знает? Может, он и не был так уж безнадежен?

И возможно — только возможно — они могли бы стать друзьями.

Случались же и более странные вещи.

@темы: Альтернативная история, Фанфик, The Rainbow World. Другие миры, День тайми-вайми, Touou Team

---

Touou Team, 2 додзинси, PG-13 - NC-17

[Touou Team]

Название: Только ты можешь заставить меня смеяться или грустить Перевод/бета:  Touou Team Эдит:  Touou Team Оригинал: Rena Sasahara/07KOUBOU, Only you can make me happy or cry Язык оригинала: японский, перевод с китайского Форма: додзинси Сеттинг: Возраст!AU Пейринг/Персонажи: Аомине Дайки/Кисе Рета, Кагами Тайга, Куроко Тецуя Категория: слэш Рейтинг: PG-13 Количество страниц: 24

Название: Зима в глуши Перевод/бета:  Touou Team Эдит:  Touou Team Оригинал: Fukuzin, Winter life wild diary Язык оригинала: японский, перевод с китайского Форма: додзинси Сеттинг: Возраст!AU Пейринг/Персонажи: Аомине Дайки/Кагами Тайга Категория: слэш Рейтинг: NC-17 Количество страниц: 63

@темы: Додзинси, The Rainbow World. Другие миры, День тайми-вайми, Touou Team, Возраст!AU

---

Yosen Team, День тайми-вайми, додзинси, G

[Yosen Team]

Название: S!!! Перевод:  Yosen Team Эдит/Бета:  Yosen Team Сеттинг: возраст!AU Оригинал: Satomaru, S!! Язык оригинала: японский, перевод с китайского Форма: додзинси Пейринг/Персонажи: Химуро Тацуя, Мурасакибара Ацуши, Йосен Категория: джен Количество страниц: 25 Рейтинг: G Краткое содержание: однажды Химуро и Мурасакибара увидели падающую звезду Читать на Imgur

@темы: Додзинси, The Rainbow World. Другие миры, День тайми-вайми, Yosen Team, Возраст!AU