Название: Это что-то вроде пожара
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День службы занятости - Профессии
Размер: 4776 слов
Пейринг/Персонажи: Хара Казуя/Ямазаки Хироши, Хара Казуя/ОЖП, Хара Казуя/ОМП
Категория: гет, слэш
Жанр: драма, ангст, романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Хара зарисовал крылья. Получился хороший эскиз, но набивать его он отказывался.
Примечание/Предупреждения: постканон, нецензурная лексика, упоминание употребления наркотических веществ
В названии использована строчка из песни Сплин — Ай лов ю.
Ссылки для скачивания: .txt, .doc, .fb2
День выдался жарким и ужасно скучным — клиентов почти не было, лишь пара консультаций и три коррекции. Жвачка от жары превращалась в мерзкую кашу за пару минут, и Хара совсем извелся, раскачиваясь на стуле. Покидать рабочее место было не положено, да и можно было пропустить так клиента — хоть какое развлечение. Он даже пожалел, что не курит: плохой, но все же способ убить время. Телефон молчал. Еще вчера его разрывало от сообщений и звонков, а сегодня ничего, тишина. Хара пытался читать — у него было заначено несколько книжек, — но даже чтение никак не шло. Книги были на японском, привезенные из дома, но он уже поотвык от иероглифов за четыре года жизни в Америке, и читать получалось медленно. От этого время еще больше походило на резину. Обычно Хара был далек от рефлексии, но в этой солнечной духоте с запахом стерильных перчаток, присыпанных тальком, больше нечем было заняться. Он в очередной раз покрутил в пальцах непривычно тихий телефон. Вчера вечером Алиса выбежала от него совсем злющая, кричала что-то. Хара не запомнил что. Утром он позвонил ей, как обычно: «Утречка, рыжая», а в ответ получил совсем не обычное «пошел нахуй, кретин». Чем он это заслужил Хара уточнить не успел: Алиса бросила трубку, а перезванивать он не стал, вот еще. По всему выходило, что она решила его бросить. Не то чтобы у них было что-то серьезное — они познакомились у него на работе, когда она пришла набить себе татуировку, и трахались несколько раз в неделю последний месяц. Хара точно помнил, что в любви он не клялся, сколько бы ни выпил. Она не клялась тоже. Все было хорошо. Алиса была красивой, громкой, с короткими рыжими волосами, ярко-зелеными глазами и совершенно охрененной крепкой задницей. Именно такая, каких Хара себе выбирал с тех пор, как переехал в Штаты. Он набил ей ее тату — кружевной узор на бедре, — рассказал, как ухаживать за ней, предложил показать, как правильно накладывать заживляющую мазь.
— Первичное заживление, — сказал он, — будет длиться примерно месяц. И этот месяц нужно будет накладывать мазь.
— Ты же поможешь мне? — лукаво сощурившись, спросила Алиса, до боли напомнив того, кого Хара вспоминать не любил и одновременно любил очень сильно.
И Хара помогал ей почти каждый день. Татуировка заживала хорошо, внутри Хары тоже что-то заживало каждый раз, как он смотрел на узкую напряженную спину, всю в бисеринках пота, и рыжий затылок.
Прошлым вечером ему было так хорошо, что в сладком бреду с губ сорвалось то, что Хара зарекся произносить когда-либо. Потом, днем он вспомнил, что Алиса кричала, спрашивая, кто такая эта Ямазаки. Хара слышал имя, и по ушам каждый раз будто проходились хлыстом, оставляя на месте ударов горячие кровоточащие рубцы. Он попросил Алису не называть это имя, и она разоралась еще больше, но Хара уже ничего не слышал, в голове было шумно и пусто, еще свежее удовольствие жутковато смешалось с почти физической болью. Грудь ныла так, будто он обкурился кальяна. Алиса убежала, а Хара откинулся на кровать и вырубился до самого утра. Утром показалось, что ничего серьезного не произошло. Девчонки же постоянно истерят. Нужно просто дать остыть и показать, что ты не в обиде, — знал Хара.
— Что, девочка бросила?
Хара вскинулся. Из дверного проема его каморки торчала голова Пита — секретаря салона. Пит довольно ухмылялся, беспардонно разглядывая Хару. Он работал здесь лишь несколько месяцев и был самым младшим и неопытным. Он мечтал стать мастером, и Хара зачем-то подвязался его учить в свободное время. Хотел развеяться. Хотел переключиться. Тогда у Хары как раз случилась пара дней позитивного мышления, и почему-то чудилось, что ему просто нужно перестать циклиться на рыжих плоских девочках. Пит был худеньким, невысоким, смазливым и милым — поначалу. В те дни затмения Харе показалось, что это отличная замена. У них ничего не вышло. Пит решил, что это потому что они оба те еще мудаки, Хара точно знал, что это потому что Пит не рыжий. А еще потому что Пит — не Ямазаки.
— Найду еще, — Хара пожал плечами. Ему было обидно. Алиса для него ничего не значила: через месяц от нее останется только снимок бедра в портфолио Хары и салона. Но глупая детская обида ядовито шумела в крови, и хотелось еще и губы надуть, да только никто кроме Пита не увидит.
— Найдешь, конечно, — охотно согласился Пит и наконец зашел в каморку, позвякивая бутылками. — Будешь?
— Пиво? — при взгляде на запотевшие от холода бутылки, сверкающие капельками конденсата, в горле встал ком. От жары пить хотелось невыносимо. — Я не пью на работе.
— Безалкогольное, — Пит протянул бутылку.
Хара скривился, но бутылку все же взял и протянул вторую руку:
— А резиновая женщина?
— Нету. Могу предложить только себя, — Пит хихикнул и принялся шарить по столу в поисках открывашки.
— В первом ящике.
— Спасибо, — он проворно вскрыл бутылку и торопливо отпил, — меня, значит, не хочешь?
«Ты не рыжий», — хотелось сказать Харе. Обвинить. Ткнуть пальцем в Пита и заявить ему, что он виноват в том, что не рыжий, и вовсе не Ямазаки. Ни разу.
— Жарко.
Пиво оказалось не таким уж и мерзким.
Колокольчик у входной двери плавно звякнул, петли мелодично скрипнули. Кто-то пришел. Хара дернулся, почувствовав себя охотничьей собакой, унюхавшей добычу. Пит схватил его за руку, удерживая на месте.
— Моника примет, я попросил приглядеть, — он мягко провел пальцами по предплечью Хары, прослеживая чуть выпирающую вену.
Харе одновременно захотелось ему врезать и выебать его, чтобы неделю в салоне не появлялся со своей наглой ухмылкой во все не веснушчатое лицо. Он попытался выдуть пузырь из жвачки, как делал всегда, когда не получалось быстро решить что-то, но жвачка уже превратилась в кашу, вдобавок смешавшись с пивом. Хара резко дернул рукой, отбирая ее у Пита. Общее раздражение от дня достигло своего пика и пузырилось в голове, требуя выхода. Хара наклонился к Питу, впился пальцами в щеки, заставляя чуть приоткрыть рот — Пит сразу же довольно улыбнулся и сопротивляться не стал, — и выдохнул прямо в губы:
— Отъебись, сладенький.
Пит удивленно захлопал ресницами, и Харе сразу же стало хорошо. Намного лучше, чем от пива.
Когда Хара выходил из каморки, щурясь от непривычно яркого света — у себя он все выключил, пока нет клиентов, — он ожидал увидеть красивую девочку-студентку, которые к ним чаще всего и заглядывали. Ожидал увидеть грузного байкера. Ожидал увидеть школьника. Он готов был увидеть пожилую даму с прической в стиле пин-ап и полностью забитой морщинистой грудью и плечами. Он готов был — теоретически — увидеть даже Ктулху.
У приемной стойки стоял Ямазаки. Загорелый, хмурый и невыносимо рыжий. С виска у него медленно стекала капелька пота, и Хара провожал ее глазами, совершенно забыв себя. Лишь бы смотреть, и как-то оправдать, почему он так медленно, нежно очерчивает взглядом висок и линию челюсти. Потом переходит на скулу — жестко высеченную и всю усыпанную веснушками. Во рту было сухо, кажется, с начала времен, но время встало и завихрилось оранжевыми всполохами вокруг Ямазаки, и Хара лишь на каком-то автомате попытался сипло вздохнуть и не смог. Ямазаки о чем-то переговаривался с Моникой — их вторым основным мастером. Хара не мог разобрать ни слова, только звук голоса, такого родного, но какого-то совсем иного, втекал в уши, заливая Хару с ног до головы. Когда в глазах отчетливо защипало, он очнулся. Получилось даже прокашляться. Моника и Ямазаки сразу же обернулись на звук. Поворот головы Ямазаки сложился для Хары в ослепительную рыжую вечность, которая кончилась острым, как старый кухонный нож, взглядом зеленых глаз. Любимого болотного оттенка. И острота была та самая, которой можно было бы вспороть брюхо, вспороть грудную клетку, вскрыть черепную коробку, вскрыть всего Хару — такого простого, на самом деле, — одним движением. Та самая острота, на которую Хара подсел, как на самый чистый и страшный наркотик, еще в школе. Ему лишь иногда за четыре года этого добровольного заточения казалось, что он слез. Пара дней просветления на фоне бесконечной сладкой агонии. Память у Хары была хорошая, а там, где не справлялась она, справлялась техника — сохраненные на телефоне фото, странички в соцсетях.
Ямазаки смотрел на него — секунду или несколько часов, Хара не понял, — а потом чуть приподнял уголки губ, одновременно нахмурившись, и просто сказал:
— Давно не виделись, Хара.
Хара слышал это много раз в их школьные годы, и сейчас каждое приветствие, отложившееся в памяти за годы, эхом прозвенело у него в голове, поднимая больные и такие теплые воспоминания. Хара едва справился с голосом и выдавил:
— Давно не виделись, Ямазаки, — его имя будто вспороло Харе глотку, такое же резкое и красивое, как и хозяин.
Где-то на периферии всего мира Хары, который сконцентрировался вокруг тех пары метров, что разделяли их с Ямазаки, Моника смотрела на них, глупо хлопая глазами, и не понимала ни слова. Ямазаки нахмурился еще сильнее и шагнул вперед. Время для Хары снова встало, и он наблюдал замедленное увеличение россыпи веснушек на скулах и носу, медных ресниц, кое-где выцветших до золота, болотных глаз — весь Ямазаки поделился для него на фрагменты. Будто бы так с этим можно было проще справиться. Будто с этим вообще можно было справиться. Ямазаки протянул руку, и Хара протянул свою в ответ. Прикасаться было страшно, к горлу подкатил ком — удушливый, занозистый, а голова горела огнем. Хара зажмурился, надеясь, что Ямазаки не заметит. Ямазаки всегда смотрел прямо, редко отводил глаза, и надежды на самом деле не было. В челку Хара не верил. Не когда это Ямазаки.
Рука Ямазаки оказалась такой же, какой Хара ее помнил — грубая от мозолей, горячая и очень крепкая. Хара медленно поднял веки. Ямазаки смотрел ему прямо в глаза — как и раньше, будто точно зная и видя, где они. Хара все так же был выше на полголовы, и Ямазаки все так же приходилось чуть задирать голову. В груди защемило.
Моника ворвалась в их мир осторожно, но решительно — Хара запоздало подумал, что она, наверное, тоже извелась от скуки сегодня. «А тут такое представление, тахикардия у мастера, веселье!» — ядовито подумал Хара. Сразу же стало немного полегче.
— Я возьмусь, Моника.
— За что? Ты даже не знаешь...
— Это мой старый… — Хара замер в нерешительности. Он никогда не находил в себе смелости называть вещи своими именами.
— Друг, — закончил за него Ямазаки.
— О-о-о, Моника, Хара забирает себе мальчика? — из каморки Хары выглянул Пит. Ямазаки злобно глянул на него. Хара задохнулся — как и каждый раз, когда Ямазаки заводился с пол-оборота, мгновенно готовый начистить кому-нибудь морду.
— Забирает, — Моника вздохнула и пошла к себе.
— Хара себе всегда всех девочек берет, — пожал плечами Пит и приоткрыл дверь в каморку Хары, глумливо улыбаясь то ли ему, то ли Ямазаки. — Добро пожаловать.
Ямазаки решительно шагнул внутрь. У Хары так звенело в голове, что он даже позабыл пихнуть Пита. Включить свет. Предложить сесть. Выбросить пустые бутылки. Пит — сучонок. Сесть самому. Не споткнуться. Жвачка. Лучше две. Порядок простых действий, и все будет в норме. Вдох, выдох. Харе казалось, что он горит, это было так явно, что воздух — плюс тридцать по термометру — ощущался холодным. По коже бродили мурашки.
— Что будем делать? — «я — тату-мастер» — напоминал себе Хара. Приходилось зачитывать это про себя как мантру или даже как защитное заклинание. От зеленоглазых ёкаев, чей взгляд хуже любого ножа.
— Что? — Ямазаки будто бы тоже позабыл, куда и зачем пришел.
— Татуировка? — предложил Хара. — О чем ты говорил с Моникой?
— Да! — Ямазаки заулыбался, благодаря за подсказку, а также даря смысл жизни и реальный повод умереть от тахикардии.
— Какую? — Харе казалось, что говорит не он — просто тело повторяет привычный алгоритм по инерции. Сам Хара был где-то вне этого.
Ямазаки смутился:
— Большую? — он нахмурился, так, будто не думал, что собирается набивать, — посоветуй мне.
— Татуировка — это на всю жизнь, знаешь ли, — вдруг все происходящее начало казаться Харе глупым сном, абсурдный кошмарик-мечта. Наверное, он задремал, так и не дождавшись клиентов. Может быть, даже трахнул перед этим Пита со скуки. А теперь организм решил отыграться. Харе уже не раз снился Ямазаки, а уж по жаре чего только не пригрезится.
— Я знаю, — тихо рыкнул Ямазаки. Ямазаки из снов так не делал. Хара почему-то забыл, что он так умеет. — Советуй.
Хара оглядел Ямазаки. Чего бы он хотел? Дополнять и украшать было нечего — все было идеально. Лицо, шея и руки по локоть были усыпаны веснушками. Забивать рукав Хара бы просто не посмел. Никакая тату не заменит этого.
— Ну? — он, как и четыре года назад, был нетерпелив, и Харе все труднее было увериться в том, что это просто сон.
— А покажи спину? — Хара любил жить, но ради некоторых вещей можно было умереть — он давно это понял. Пусть даже в двадцать три от остановки сердца. Почему бы и нет?
Ямазаки послушно встал и повернулся.
— Футболку снимать?
— Снимай. — Хара поборол очередной порыв зажмуриться.
Ямазаки порывисто стянул футболку через голову. Когда он чуть наклонился, его острые лопатки вздыбились, и Хара едва сдержался от того, чтобы подойти и провести по ним рукой, ощутить, как под кожей движется кость. Каждую мышцу хотелось потрогать, размять, почувствовать пальцами жесткость и упругость. Ямазаки, видимо, не забросил спорт в универе. Спрашивать не хотелось. Почему-то Хара не хотел слышать о том, что Ямазаки играет с кем-то в баскетбол. Не с Харой.
— Ну что?
— Красиво, — Хара даже не запнулся, только спустя секунду сообразил, что ляпнул. Ноги сразу же стали ватными.
«Зачем же ты приехал?»
Ямазаки ничего не ответил, потоптался только, продолжая стоять к Харе спиной. Уши у него были красные, в тон волосам. А Хара понял, что буквально означает выражение «проглотить язык». Лишь бы еще что-нибудь не сказать. Было ужасно страшно выдать себя, но одновременно очень хотелось заставить Ямазаки покраснеть еще раз. Хара будто кружил вокруг страшного капкана, в котором было что-то блестящее и интересное. Казалось, можно легонько потрогать, и ничего не случится. Если осторожно. Самую малость.
— Вот, — Хара быстро пролистал свой альбом с эскизами, — посмотри вот эту.
— Эту? — Ямазаки сосредоточенно уставился на эскиз, — куда?
— На лопатки, конечно, — Хара с замирающим сердцем подобрался поближе и рассмотрел, что на лопатках никаких веснушек, только на плечах, намного выше. Можно было бить.
— Крылья? — уточнил Ямазаки.
— Крылья.
— Как ангел?
— Как ангел. — Хара помнил эту забавную манеру Ямазаки. Он спрашивал, спрашивал, задавал вопросы, которые не очень-то требовали ответа. Он озвучивал их, уже точно приняв решение. Будто бы вставал на землю покрепче, утаптывал ее, чтобы уверенно взять на себя груз ответственности.
Хара нарисовал этот эскиз полгода назад. Они с дружками из универа накурились дури, и Хара целых полчаса — целую личную вечность — смотрел чудесные сны. Сны его были только об одном. В них Ямазаки прилетал к Харе из своей далекой Калифорнии. Прилетал сам, у него почему-то были крылья. Он прилетал и забирал Хару к себе неизвестно куда, быть может, в Калифорнию. Обнимал, смотрел своими жестокими зелеными глазами, и Хара был как добровольно надевшаяся на иглу бабочка. Сны в бреду были беспорядочными и бессвязными, но Ямазаки-ангела Хара запомнил так хорошо, будто образ выжгли у него в мозгу. Чтобы освободиться от него, чтобы вернуться к привычной уже агонии, Хара зарисовал крылья. Получился хороший эскиз, и он поместил его в рабочий альбом, но набивать отказывался. Отдать кому-то крылья Ямазаки было невыносимо.
— Хорошо, — Ямазаки кивнул, — давай крылья.
— Я… ты на сколько здесь? — от страха услышать ответ свело живот. — Это не на один сеанс.
— А на сколько?
— Три должно получиться.
— Нормально. У меня каникулы.
— Тогда ложись.
Когда Ямазаки лег, у Хары получилось нормально вздохнуть, будто от его горла убрали нож. Ямазаки шумно сопел, наполняя всю комнату своим присутствием. Хотелось положить ладонь ему на спину и послушать, как он дышит. Ребра его вздымались как кузнечные меха, словно он не просто дышал, а хранил в себе какой-то особый механизм. Хара прикрыл глаза, представляя, как внутри Ямазаки крутятся шестеренки, происходят какие-то алхимические процессы, а в груди вечным огнем горит сердце — самый волшебный механизм из возможных. В голове набатом стучала кровь, и только приготовления немного успокаивали. Это был лучший эскиз Хары, и это был Ямазаки. Никакого права на ошибку.
Стоило Харе подумать, что он оставит на Ямазаки метку — свою метку — на всю жизнь, зубы начинали нервно стучать, и он извел уже пачку жвачки, чтобы угомониться. Жвачка все так же мерзко таяла по рту. Американцам следовало бы изобрести более стойкую.
Хара надел перчатки и принялся протирать спину антисептиком.
— Это будет больно, да? — Ямазаки повернул голову и скосил глаза. Хара прикусил язык, перепутав с жвачкой.
— Да, это больно, Ямазаки.
— А у тебя есть? Я не заметил.
Заткнись. Перестань отвлекать. Отвали нахуй, раз уж ты приехал. Отвернись.
«Да, Ямазаки, это охуенно больно».
— Нету.
— Откуда же ты знаешь тогда? — Ямазаки неуверенно завозился.
— Когда у тебя под иглой взрослые мужики орут, как-то проникаешься, знаешь ли, — Хара хлопнул его по лопатке, — ляг спокойно.
Начинать было немного страшно, будто в первый раз. Хара не знал, сколько десятков татуировок он уже набил, но эта казалась самой первой, самой важной. Словно от нее зависела его жизнь. Словно ему вообще было что терять.
— Готов?
— Давай. — Ямазаки чуть напрягся, но сразу же расслабился. Он знал тысячу способов заставить Хару забыть, как дышать. Безграничное доверие было тысяча первым.
Хара незаметно погладил его кончиками пальцев и принялся за работу. Почему-то его никто не спросил, готов ли он, перед тем как судьба свела его с Ямазаки. Что-нибудь вроде «готов ли ты сгореть заживо?», «готов ли ты вытащить из своей груди сердце?», «готов ли ты видеть каждый день того, рядом с кем едва можешь дышать?», «готов встретить человека, ради которого будешь согласен на все?». Хара готов не был, но его никто не спрашивал. Их не определили в один класс, но обоих заприметил Ханамия и позвал в баскетбольный клуб. С первой баскетбольной тренировки Хара и вел свой обратный отсчет. Когда он познакомился с Ямазаки, ему показалось, что его жизнь началась заново — по-другому. Никакой эйфории не было, Хару накрыло сразу и так, что первые недели он с непривычки не замечал ничего вокруг. Перед его глазами стоял Ямазаки. Ямазаки яростный, Ямазаки веселый, Ямазаки с едой, Ямазаки увлеченный, Ямазаки с приставкой, Ямазаки с застрявшим в волосах лепестком сакуры. Пыточная фотогалерея индивидуально для Хары.
Ямазаки старался подружиться со всеми, со всеми разговаривал. Хара оказался собеседником еще хуже спящего Сето. Он отвечал, и отвечал охотно, но невпопад, прикрываясь хихиканьем, челкой, жвачкой, чем угодно, лишь бы скрыть пылающее лицо. Ямазаки думал, что Хара над ним издевается. Хара пытался понять, за какие заслуги ему это воздаяние. Ему было пятнадцать, и ничего страшнее граффити и пары выбитых зубов он натворить не успел.
Спустя полгода Хара обнаружил, что они с Ямазаки друзья. Учителя спрашивали у него, не поможет ли он Ямазаки по гуманитарным предметам. Ханамия отправлял Ямазаки к нему домой, когда Хара болел. Сам Ямазаки постоянно обнимал его за плечи, шутил, рассказывал, как девочка из параллельного класса призналась ему за школой. Он скормил Харе два полученных хонмея, прикрыл его в драке с хулиганами и регулярно зазывал с собой играть в автоматы. Харе казалось, что вселенная несется куда-то мимо него, а он так и встал в своей галерее имени Ямазаки Хироши и не может сдвинуться ни на шаг. Стоит пошевелиться — и все рассыплется на мелкие опасные осколки.
Ямазаки считал его лучшим другом, и Хара решил — пусть. Он никогда не был альтруистом, ему даже само слово не нравилось, но в этот раз решил, что сделает так, как Ямазаки хочет. «Готов ли ты встретить человека, ради которого будешь согласен на все?» Хара все еще не был готов, но уже был согласен. Дружить было больно, но Хара четко осознал, что выбора у него нет. Он не мог признаться Ямазаки, и сбежать никуда не мог. Только смотреть на него, разглядывать, запоминая каждую черточку, и умирать каждый раз под взглядом зеленых глаз. Оказалось, к этому невозможно привыкнуть.
Хара отсчитывал дни до выпуска, так и не решив — это отсчет до конца тюремного срока или до его начала. Он решил, что уедет учиться в Америку, как сделал раньше старший брат. Решил, что сбежит, поменяет все телефоны и адреса, чтобы точно знать: его не нашли не потому что не ищут, не потому что он не нужен, а потому что он хорошо спрятался. Ямазаки тоже собирался в Америку и долго выспрашивал у Хары, куда тот поступает. Ямазаки хотел поступать вместе. Даже обмолвился о том, что, наверное, было бы здорово вместе снимать жилье. Хара на него наорал — впервые в жизни, — в красках вообразив совместную жизнь. С одной стороны: сонный Ямазаки, утренний Ямазаки, Ямазаки за завтраком, Ямазаки чистит зубы, Ямазаки из душа, Ямазаки после учебы, Ямазаки спящий — личная картотека Хары пополнилась бы на глазах. С другой — Хара. Только смотреть и не прикасаться. Смотреть осторожно. Стирать ладони мочалкой, пытаясь избавиться от тактильного зуда, от желания прикоснуться, провести рукой по небритой щеке Ямазаки, запустить пальцы в волосы, почесать за ухом.
И Хара сбежал. Собрался и в ночь после выпускного улетел во Флориду, оставив свой новый телефон только Ханамии — на всякий случай. Ханамия бы не стал разбазаривать чужие контакты, так что опасаться было нечего. Хара провалился в новую жизнь, и первые пару недель его накрывала эйфория. Ему казалось, он оторвался от страшной погони, у него получилось. Будто ниточка, связавшая его с Ямазаки, порвалась, не выдержав натяжения в несколько тысяч километров.
Как только ажиотаж от переезда и новой страны утих, Хара начал новый отсчет. Бессрочный, потому что надорвалась только мобильная связь, а жить он собирался еще лет двадцать точно — дальше сорока заглядывать ему казалось смешным. Как и до этого в Японии, Хара начинал свой день с Ямазаки и заканчивал с ним же — даже если засыпал в постели с кем-то. Сначала он решил, что если это будут девочки, то отпустит быстрее. Потом стало ясно, что бежать некуда. Хара коллекционировал рыжих, зеленоглазых и чаще коротко стриженных. Вскоре даже осмелел и начал выкладывать фотографии в новый аккаунт. Там была его новая галерея имени Ямазаки Хироши.
«Готов ли ты сгореть заживо?»
Хара не был готов, и Хара сгорал.
А теперь Ямазаки приехал, и Хара не знал, что делать — со своим отсчетом, со своей жизнью и с теми четырьмя годами, что он провел, отгородившись стеной ото всех старых знакомых. Теперь Ямазаки лежал на его кушетке и тихо шипел под иглой. В ноздри неторопливо струился едва заметный запах крови вперемешку с краской. Харе чудилась, что кровь Ямазаки пахнет по-особенному.
Контур был закончен, кое-где он начал прокраску, но остальное стоило сделать уже в следующий раз. Хара промокнул излишки краски. Получилось красиво. Он уже оставил свой след. Сердце счастливо зашлось — Хара давно потерял всякий стыд, когда дело касалось Ямазаки. Он решил, что хотя бы себе он будет признаваться во всем честно. Поэтому Хара сказал себе: «Я счастлив, вот сейчас. Вот как это бывает. Нужно запомнить». Он закрепил повязку и наконец присел — прямо на пол, прислонившись головой к краю кушетки. Ямазаки не двигался, только немного привалился набок и сразу же зашипел.
Когда на голову тяжело легла чужая ладонь, Хара даже не вздрогнул — он очень устал, а счастье как-то вдруг иссушило его.
— Все?
«О чем ты?» Хара давно привык вести два диалога — один настоящий, с настоящими вопросами в голове, и второй фальшивый, с тем, что люди собираются услышать. Он был уверен, что так делают почти все. Кроме, может быть, Ямазаки.
— На сегодня да, не буду больше тебя мучить, — Хара тихо хмыкнул.
Ямазаки фыркнул и зачем-то взлохматил Харе волосы. Хара прикрыл глаза и нежился, ловя прикосновения — грубоватые и дружеские, по которым так истосковался. Они были совсем не тем, чего ему хотелось, но хоть что-то.
— Я видел твои фотки. — Ямазаки слегка сжал кулак у него в волосах, чуть дергая, и сразу же разжал, будто успокаиваясь.
— Какие фотки? — продолжать разговор как ни в чем ни бывало. Не дышать. Не шевелиться. Не орать. Не умирать. У Хары появился большой список дел.
— В фейсбуке. Я случайно нашел твой аккаунт на днях, — Ямазаки полез в шорты за телефоном, — вот эти фотки.
На фото Хара разглядел себя и Алису в местном клубе. В клубном освещении Алиса была такой же рыжей, как Ямазаки, и лицо ее казалось из-за обилия теней намного грубее и резче, чем было в реальности. Ямазаки пролистал еще несколько фотографий — все они были из особой галереи Хары: только коротко стриженные рыжеволосые девочки. В других альбомах можно было найти и Пита.
— У меня есть зеркало, Хара.
Хара кивнул. Сказать ему было нечего. Лучше было молчать, все так же не двигаться, не умирать.
— С ней серьезно?
— Серьезно? — Хара просто эхом повторил за Ямазаки. Смысл вопроса свалился на него, как кирпич с неба. И Хара не был уверен, что успел отскочить.
Неужели Ямазаки ехал к нему за этим? Спросить про Алису? Вопрос вдруг показался страшным приговором, а чужая рука на макушке больше не успокаивала, а горячо давила, словно материализуя нависшую над Харой тучу. Он пытался сбежать, спрятаться, укрыться, пытался заглушить боль — Алисой, кем-то еще. Но боль приехала к нему и спрашивала, серьезно ли у Хары с фальшивым болеутоляющим. Захотелось взвыть. Хара тихо шмыгнул носом и уткнулся лицом в ребро кушетки. Отвечать было страшно, шевелиться было страшно, а еще страшнее — что Ямазаки не так поймет и уедет. Решит, что Харе нужна какая-то Алиса, а не он сам.
В глазах защипало, и Хара поспешно замотал головой, пытаясь вытереть их украдкой.
Кушетка скрипнула, и рядом с Харой свесились ноги. Ему сразу же захотелось прижаться губами к впадине под коленом, провести рукой по икре, обхватить лодыжку — пальцев бы не хватило, но и не нужно. Ямазаки сполз к нему на пол, злобно шипя от боли.
— Ты бы поосторожнее. У тебя на спине моя лучшая работа, — Хара слышал, что звучит жалко, но было уже плевать. На все плевать. Лишь бы только все разрешилось.
— Ты поправишь, — отрезал Ямазаки неожиданно грубо.
— Поправлю.
«Хоть до конца жизни буду править, только скажи».
— Хара, — голос его стал тяжелым и напряженным.
Хара напрягся тоже, повернулся к нему. Ямазаки вдруг зажмурился и сухо прижался губами к губам Хары. Тот замер, боясь дернуться. Его снова накрыло мыслью, что это все сон, и что теперь он и сам попался в одну из своих «фотографий», среди которых был утренний Ямазаки и много прочих, которых Хара никогда вживую не видел, только воображал.
Ямазаки отодвинулся:
— Почему ты сбежал?
— Что? — Хара замер. Ему показалось, что по спине у него градом потек холодный пот.
— Ты сбежал. Почему?
— Я…
«Сгорел, Ямазаки, — Хара прикусил губу. Хорошо, что его не видно, — при пожаре — бегите. И я сбежал».
— Ну?
Хара уронил голову ему на плечо. Сил не осталось, будто он безостановочно спорил с кем-то последние восемь лет, и оказалось, что спорил напрасно. Теперь Хара не знал точно, почему сбежал. Все запуталось, и оба конца от узелка были у Ямазаки. Всегда были у него. Ямазаки обреченно вздохнул и приобнял Хару за плечи. Хара судорожно втянул воздух, уткнувшись носом ему в шею, и на один головокружительный миг решил, что не выдохнет больше никогда — столько родного, забытого запаха Ямазаки он вдохнул. В легких болезненно распускались пасмурно-рыжие цветы, прорастая сквозь грудную клетку. Нужно было что-то говорить, чтобы все-таки не задохнуться, чтобы подольше так побыть.
— И ты приехал?..
— Уж не потому что в Сан-Франциско не нашлось нормального тату-салона, можешь мне поверить, — возмущенно выпалил Ямазаки, а потом внезапно стих и будто потух.
Харе показалось, что из него выпустили весь воздух и вытащили кости. А может быть, он просто наконец сгорел, и они осыпались пеплом внутри него. Думать не получалось. То, что он так боялся разрушить в школе, то, ради чего сбежал, пытаясь сохранить, вдруг рассыпалось на осколки. Приехал Ямазаки и разбил все. Было даже уже не очень страшно.
— Придурок. Уебок, вот ты кто, — Ямазаки грубо пихнулся плечом.
Хара кивнул. Пусть так, он никогда не отрицал.
— И что теперь? — Харе казалось, что он сидит на этих самых осколках, и что делать дальше, чтобы не исколоться еще сильнее, он не знал.
— Ты можешь меня поцеловать, — предложил Ямазаки.
— Вот так запросто?
— Когда ты?..
Хара вдруг заметил, что отлично понимает Ямазаки с полуслова, будто и не было этих четырех лет разлуки.
— В пятнадцать.
— Если восемь лет — это запросто, то ты просто восхитительный уебок, Хара, — в голосе Ямазаки была слышна улыбка. Та, за которую Хара мог бы продать душу.
— А ты?
— В семнадцать. За полгода до того, как ты свалил на другой конец мира. И ровно тогда, когда ты решил побыть говнюком.
— Да тебе нравятся плохие мальчики, Хиро-тян, — у Хары откуда-то взялись силы рассмеяться. Кажется, он не смеялся так давно. Годы.
— Уебки жвачные всякие, ага.
— У меня есть татуировка, — вдруг признался Хара. Это теперь было важнее, чем любая клятва любви.
Он подсунул Ямазаки под нос левое предплечье.
— Это? Серьезно?
— Серьезнее некуда.
На сгибе локтя, прямо на вене, у Хары красовались два круга — темно-болотный и пасмурно-рыжий.
@темы: Фанфик, The Rainbow World. Другие миры, День службы занятости, Kirisaki Daiichi Team, Профессии
-
-
17.05.2016 в 19:32-
-
17.05.2016 в 22:06Здорово! Пусть совсем нк сразу, но хорошо, что со всем разобрались!
-
-
18.05.2016 в 13:25-
-
19.05.2016 в 00:47Хорошо, что они все-таки во всем разобрались. Пусть и через столько лет.
-
-
19.05.2016 в 01:59Очень нравится вот такой до одури влюбленный Хара, и именно в Ямазаки. Они, вообще, мне нравятся. Но вот такими, особенно.
Спасибо!
-
-
20.05.2016 в 21:29-
-
22.05.2016 в 09:30-
-
29.05.2016 в 03:46спасибо огромное, очень чувственная история
-
-
02.06.2016 в 00:13горите вместе с нами, горите лучше нас-
-
14.10.2017 в 21:18