Название: Маяки
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День тайми-вайми - Путешествия во времени
Размер: 1367 слов
Пейринг/Персонажи: Хара Казуя/Ханамия Макото
Категория: пре-слэш
Жанр: романс
Рейтинг: G
Краткое содержание: Систематическая ошибка Ханамии Макото.
Примечание/Предупреждения: пост-канон
Нет, стоило признать, что пистолеты Харе шли. Пистолеты, ковбойская шляпа — надвинув ее низко на лоб и опустив голову, он удачно скрывал азиатский разрез глаз — да и на лошади он наверняка смотрелся просто отменно, но когда именно в таком виде он вывалился под ноги трем остолбеневшим ронинам посреди реставрации Кэмму, Ханамия понял, что что-то пошло не так.С месяц пришлось прикидываться торговцем птичьими клетками, дожидаясь, пока старый друг перестанет прятаться в лесах, где его искать его было не то чтобы невозможно, просто утомительно. Так Ханамия и рассуждал: захочет — выйдет сам. В конце концов, они чувствовали присутствие друг друга, как бродячие псы, не так уж и сложно понять, что твою временную линию пересек чужак, не так уж странно захотеть взглянуть на него, поняв, что он не уходит.
Потому что там, где их временные линии пересекались, начиналась форменная буффонада.
— Я из-за тебя пары лет жизни лишусь, капитан.
— Твой идиотизм может лишить историю этой страны пары интересных эпох, так что — сам виноват, — Ханамия даже глаз не открыл, только отмахнулся, когда Хара неслышно, как самому Харе казалось, подобрался к нему, мирно дремлющему под открытым небом.
А тот только негромко рассмеялся и, судя по звуку, сел рядом прямо на сухую траву. Вздохнув, Ханамия приподнялся на локтях и хмуро оглядел его, сонно щурясь.
Хара не изменился. Выглядел ободранным, загорелым, порядком испачканным, но не изменившимся ни капли. Пуговицы на том, что осталось от его дурацкой ковбойской рубашки, не уцелели, и Ханамия на мгновение прищурился, глядя на грудь и линию живота, абрис плеча под вытертой тканью.
— Слышал, ты заделался птичницей, — Хара оперся локтями о колени, глядя ему в лицо.
Наверное, в лицо. Сложно понять направление взгляда того, кто так упрямо скрывает глаза, но его пристальный интерес жег Ханамии скулы. Это порядком раздражало еще в старшей школе — до всего этого.
— Слышал, ты теперь государственный преступник, — он удержался от того, чтобы вместо ответа пнуть Хару в бедро, и считал, что может этим гордиться. — Что случилось?
— Промахнулся, — Хара беззаботно пожал плечами и выдул пузырь жвачки. Где он взял ее, прошатавшись месяц по лесу в четырнадцатом веке, не хотелось даже думать. — Целился в две тысячи тридцать четвертый. Как здесь оказался ты?
Ханамия молча приподнял брови, не собираясь ничего объяснять. В его планы не входило растолковывать очевидные вещи идиотам. Впрочем, когда Хара, считывая немой посыл, широко, глумливо улыбнулся, надувая свою чертову жвачку снова, он сдался, говоря:
— Нам надо убираться отсюда, пока ты случайно не остановил гражданскую войну.
— Я за мир во всем мире, — отозвался Хара, улыбаясь.
Ханамия вместо ответа ударил его ребром ладони по голове. И мягко, почти ласково улыбнулся, проводя ладонью ниже и вцепляясь пальцами в горло.
И именно в такой позе они оказались в скрипучем дилижансе, на середине почтового маршрута из Базеля в Париж. Хара выплюнул чье-то письмо, в которое рефлекторно вцепился зубами, когда полный ящик корреспонденции опрокинулся им на головы. Ханамия ругался и стряхивал с одежды сургуч. А выглянув в окно, скривился, яростно шипя сквозь зубы, и нервно дернул себя за завязки хакама.
— Что, капитан, — Хара смотрел на него с жалостью, — тоже промахнулся?
И это, к сожалению, тоже было обычным делом. Время — тонкая материя, слишком гибкая, слишком изменчивая. Кажущееся таким линейным, таким простым, очевидным, свершившимся, на деле оно слоилось и дробилось, а люди вроде них только усугубляли дело — и Ханамия отдавал себе в этом отчет. Впрочем, как и в том, что это, кажется, шло времени на пользу.
Скривившись, он отвернулся, прислушиваясь к уличному шуму — судя по выкрикам снаружи, они приближались к заставе и скоро должны были пересечь границу Франции. Хара задумчиво постукивал пальцами по колену, бормоча что-то про Робеспьера и эпоху террора, а потом сказал уже громче:
— Меня уже вешали, так себе опыт.
— Я знаю, — задумчиво отозвался Ханамия, прислушиваясь только к скрипу тугих рессор и ворчанию лошадей.
И лишь по напряженному молчанию в ответ понял, что случайно проболтался.
— Знаешь, — сказал Хара.
Ханамия раздраженно дернул плечом. И положил ладонь ему на колено, зажмуриваясь и пытаясь сосредоточиться изо всех сил. Требовался маяк, и он пытался создать себе этот маяк, думая о том, как море годами пожирает тихое побережье, думая о безлюдных островах и экзотических фруктах — но Хара, смеясь, дернул его на себя, шепча на ухо, что нужно больше контакта, чтобы их не раскидало по разным векам. Попытавшись в ответ молча оттолкнуть его — сильно, так, чтобы он врезался спиной в стену и заткнулся наконец, — Ханамия кубарем покатился с бархана, набирая полную гортань песка.
— Ненавижу тебя, — отчетливо проговорил он, садясь на колени и глядя в выцветшее, идеально серое небо.
Хара только рассмеялся. И все-таки выплюнул свою чертову жвачку, которая порядком пугала Ханамию все это время.
— Зато не придется разбираться с французскими пограничниками. И ты не ненавидишь меня, капитан. Ты мне жизнь спас.
— Четырежды, — мрачно отозвался Ханамия, сдаваясь.
И, кажется, это было признанием. Признанием до того честным, что от злости челюсть сводило. Для путешествия нужен интерес, нужен страх, а еще нужен маяк. И потому их забрасывало в одно время снова и снова.
Хара насмешливо склонил голову к плечу и сел на песке рядом, протягивая руку.
— Дальше? — спросил он очень спокойно, хотя мог бы задать тысячу неудобных вопросов.
И, раздраженно выругавшись сквозь зубы, Ханамия до боли крепко схватился за протянутую ладонь, едва удерживаясь от того, чтобы впиться ногтями.
Позволить кому-то вести себя было скорее неприятно, чем любопытно. Это ощущалось, как падение с большой высоты — внутренности перехватывает от восторга и ужаса, ветер сечет лицо, земля на огромной скорости мчится навстречу.
И едва открыв глаза, он дернул Хару на себя, крича, что он идиот, а там, где он стоял, на полной скорости промчался ядовито-алый спортивный автомобиль с каким-то логотипом. Хара смеялся, кажется, до слез, уткнувшись лицом ему в макушку, Ханамия обхватил его руками за пояс, вжался в него изо всех сил и закрыл глаза от ужаса.
Потому что они выпали в новое время на скоростной трассе, и мимо проносились спорткары, а где-то над головой ветер разносил усиленный динамиками голос комментатора, приветствующего жаркий, окруженный гребаной пустыней Мохаве Вегас.
— О чем. Ты. Думал, — Ханамия кричал, пытаясь быть громче гудков машин и рева моторов, а Хара все смеялся, смеялся и не мог остановиться.
— О том, — произнес он сквозь хохот, — что хочу показать тебе что-то интересное, капитан.
Ханамия впился ногтями ему в спину все-таки. Просто для того, чтобы не оттолкнуть, бросая под колеса. Хара, на мгновение отстранившись, широко улыбнулся, отводя прядь волос с его лица. Раздраженно посмотрев снизу вверх, Ханамия даже не успел отреагировать, когда тот опустил голову, осторожно прикасаясь губами ко лбу.
То, что для этого ему пришлось наклониться, раздражало отдельно.
— Всегда хотел это сделать, — произнес он негромко, проводя пальцами по щеке.
Ханамия поднял руку, цепляясь за его запястье, и не нашелся, что ответить. Хара огляделся, улыбаясь все так же широко и беззаботно.
— Ждем конца гонки или выбираемся отсюда?
Ханамия потер пальцами лоб, и, не размыкая объятий, попытался думать о хорошем. О побережье Японского моря под луной. О тайко и сямисене. О том, как давно он не был дома — в своем веке, в своем городе, в своей жизни.
Но у судьбы были другие планы, поэтому они тривиально свалились с высоты прямо в пролив Дрейка. Хара то ли смог собраться раньше, то ли работал на чистых рефлексах — прижал его к себе, удерживая над водой, и поплыл к берегу до того, как Ханамия вспомнил, что так толком и не научился плавать.
Мокрые волосы липли ко лбу, на губах будто застыла улыбка.
— Капитан, — почти выкрикнул он, когда, оглянувшись, понял, что позади наступает волна, — я хочу, чтобы ты остался. — И Ханамия мог бы даже поверить в его ухмылку, если бы не чувствовал, как судорожно напряглась рука на его плече. — Остался со мной, — добавил он. — В одиночку никогда не было так весело.
Ханамия закрыл глаза, судорожно выдыхая сквозь сжатые зубы, прежде чем их все-таки накрыло волной. И смог вдохнуть снова, кажется, только когда они — продрогшие, пропахшие водорослями с ног до головы — выбрались на песчаное побережье. Даже знать не хотелось, что это — Аргентина или Чили. А о том, какой сейчас век, знать не хотелось еще больше.
Открыв глаза, он увидел, как Хара ползет к нему по белому песку на локтях. И улыбается, улыбается, чтоб его. Ханамия со стоном протянул руку, безмолвно прося заткнуться и даже не начинать.
— Я останусь, — он произнес негромко, все еще отплевываясь от забившей горло воды, и чувство совершенной ошибки сжимало гортань еще сильнее. — Я останусь.
Иначе в следующий раз Хара с его фатальным везением попадет не то что под колеса — под нож Джеку Потрошителю.
Ханамия закрыл глаза. Ошибка обещала быть грандиозной.
Название: Crying Lightning
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День тайми-вайми - Путешествия во времени
Размер: 2605 слов
Пейринг/Персонажи: Имаёши Шоичи/фем!Хара Казуя, Ханамия Макото
Категория: гет
Жанр: фантастика, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Лучший шпион — тот, который не знает, что он шпион.
Примечание/Предупреждения: гендерсвитч
Your past times
Consisted of the strange
And twisted and deranged
And I love that little game you had called
Crying Lightning
Consisted of the strange
And twisted and deranged
And I love that little game you had called
Crying Lightning
— Это прямое нарушение всех инструкций. Что ты, мать твою, задумала?
— О, да брось, ему нужно мозг выскоблить ржавой ложкой, чтобы он поверил в чудо. Не мешай мне развлекаться. Я же тебе, — она хлопнула жвачкой и тряхнула волосами, — то есть, вам не мешаю никогда.
***
Имаёши вышел в вечернюю прохладу, ощущая себя отчётливо нездоровым. Странное дело — ведь почти не пил, но фокус сузился до тоннеля впереди, и без того ограниченное стёклами очков зрение казалось бесполезным. Его пошатывало, и людей рядом не было, как назло. Клуб был хороший, но непопулярный, а время — позднее.
Именно уповая на время, Имаёши побрёл к дороге, намереваясь вызвать такси уже оказавшись на другой стороне — неоновая вывеска гудела преотвратно.
Кто-то резко схватил его за запястье и дёрнул на себя, сильные руки сгребли рубашку на груди. Перед ним стояла девица на голову выше него самого — ещё и каблуки зачем-то надела — с лиловой чёлкой, закрывающей глаза. Длинные волосы были завязаны в два высоких хвоста по бокам. Ей, кажется, совсем не было холодно, несмотря на короткую юбку и открытые руки. Имаёши окинул её взглядом, но никаких соответствий в памяти не нашёл — уж эту глумливую улыбку он бы запомнил.
— Извините? — начал он и аккуратно сжал чужие запястья, намереваясь отцепить пальцы, украшенные яркими пластмассовыми кольцами, от своей рубашки.
Незнакомка улыбнулась совсем уж похабно, склонилась и неожиданно уверенно поцеловала его, сразу раздвигая языком губы.
Имаёши задохнулся — то ли от возмущения, то ли от ощущений — и рефлекторно закрыл глаза. Поцелуй отдавал мятой.
Мимо с чудовищной скоростью пронеслась машина.
Даже сквозь закрытые веки всполох света всё равно едва не ослепил. Руки исчезли. Губы тоже.
Имаёши открыл глаза и обнаружил себя в полном одиночестве на пустой улице.
***
В следующий раз он встретил её — или она встретила его — в тёмном проулке Сибуи. Все попытки сбросить хвост оказались бесплодны, и оставалось только петлять между мусорных баков на задворках ночных клубов и прятаться в тени. Это не могло продолжаться долго, конечно же.
Было бы ложью сказать, что Имаёши почувствовал запах мяты, или что пальцы, впившиеся в его плечо и тянущие в тень, показались ему знакомыми. Ничего подобного.
Его просто дёрнуло в сторону, и в следующий момент прохладная ладонь уже зажимала рот, а тяжёлое тело вдавливало его в кирпичную кладку.
— Тш-ш-ш, — улыбнулась та самая незнакомка ему едва ли не в висок.
Мимо громко протопали, донеслась удаляющаяся ругань. Поверх обтянутого тонкой тканью блузки — ему показалось, или два года назад она была одета так же? — плеча он заметил безразлично скользнувший по ним взгляд одного из своих преследователей. Он словно вовсе не увидел их. Когда всё стихло, ладонь соскользнула вниз, оттягивая нижнюю губу. Имаёши замер, а девушка чуть отстранилась, разглядывая его лицо, потом боднула лбом.
Имаёши поднял руки, видя, что она не уходит, прочесал чёлку пальцами, убирая волосы с глаз.
У неё не было ни белков, ни зрачков. Только лиловое молоко, ровная матовая поверхность, не поймёшь даже, куда смотрит. Она улыбнулась шире и склонилась в поцелуй, едва касаясь его губ.
Стоило ему потянуться навстречу, за её спиной вспыхнул яркий свет и раздался окрик:
— Хара, твою мать! Живо назад!
— Да не кричи ты так, капитан! — досадливо рявкнула она в ответ.
Коротко поцеловала Имаёши в нос, отвернулась и прыгнула в свет — он и руку не успел протянуть, только увидеть вдалеке тонкий силуэт, узкую тень, даже на вид раздражённую.
Имаёши вытер нос тыльной стороной ладони и хмыкнул, запоминая: «Хара, значит. Что ты такое, Хара?»
***
В третий раз появление Хары ознаменовалось хрустом ломающихся костей. Имаёши знал этот звук, но этап любви к нему давно прошёл. Трудно любить часть своей работы. Он обернулся, чтобы увидеть её, одетую всё в те же юбку и блузку, выдувающую пузырь жвачки, стоящую над подвывающим человеком в чёрном.
Имаёши брезгливо ткнул его носком ботинка в колено, и тот заорал пуще прежнего.
Хара придирчиво разглядывала следы на бите. Вероятно. Куда она смотрит — и без чёлки было бы не понять.
Признав повреждения приемлемыми, очевидно, Хара перешагнула через незадачливого наёмника и смахнула несуществующую пылинку с плеча Имаёши, медово проговаривая:
— Осторожнее. Ты как будто ничему не учишься.
Но он учился. За пять лет с их первой встречи он научился убивать, шантажировать, пытать и добывать. Внутренний шпионаж позволяет обзавестись рядом навыков, которые обыватели сочли бы по меньшей мере малопригодными в жизни.
Имаёши же за их счёт выживал.
Скулёж снизу звучал, как песня.
Имаёши отклонился вбок и подтвердил подозрения: наёмник всё равно пытался смотреть под юбку Хары, которая стояла, чуть расставив ноги, не обращая на него никакого внимания.
Имаёши положил ладонь на её поясницу, затем скользнул ниже и подтянул к себе, заставляя сделать шаг и закрывая обзор юбкой. Хара улыбалась так широко, что это немного пугало.
— Я искал тебя, — задумчиво проговорил Имаёши, поглаживая её пальцы на рукояти биты. — Тебя не существует. Ни в одной доступной мне базе. Нигде. Никаких упоминаний даже в жёлтой прессе. Кто ты?
Хара ловко перехватила биту, безошибочно считывая намерение её забрать, и покачала головой, не отвечая.
— И ты не меняешься.
— Ты тоже, — рассмеялась Хара, легко кладя ладонь на его грудь и отталкивая. — Ты тоже не меняешься, Имаёши.
Она исчезла так же, как всегда, просто растворилась во вспышке света, яркая и невозможная, как шаровая молния.
***
Имаёши сидел напротив нервного, дёрганого паренька.
Он не возился с такими мелкими сошками, давно нет, слишком много лет прошло. За него теперь это делали другие люди.
Но вопрос был исключительный.
Имаёши смотрел на свою, но чужую фотографию, на которой сидел он (но он не мог!), одетый в кимоно. Фотография была старой и выцветшей, но разрез глаз, волосы, падающие на лицо, улыбка — всё считывалось безошибочно.
Рядом лежал листок с экспертизой: снимок был старым, очень старым и подлинным.
Имаёши смутно понимал, что это могло значить, но что делать — не представлял. В принципе, было глупо нести сюда оригинал. Впрочем, копия не произвела бы эффекта. И на других тоже не произведёт. Но устраивать шум посреди людного места — не с его работой можно было позволить себе такую роскошь.
Принесли кофе.
Имаёши смотрел на снимок, но поднял взгляд — ему показалось, что их официантка была ниже, когда принимала заказ — и увидел Хару. Ловким движением она опрокинула кофе на его собеседника, защебетала тут же, склоняясь к запаниковавшему пареньку, резво промокая его брюки салфетками и извиняясь.
Имаёши встал из-за стола и вышел на улицу: нежелание светиться перевесило желание знать, как она решит возникшую проблему. Раз она здесь, значит, сам бы он не справился всё равно.
Через два квартала Имаёши нагнал стук каблуков.
Хара на ходу бросила фартук официантки в мусорный бак и расправила складки на знакомой уже короткой юбке. Какое-то время они шли молча, лавировали в толпе людей на переходах, но не теряли друг друга всё равно. Это казалось естественным.
Когда толпа рассеялась, Хара вздохнула и поправила хвосты, открыла рот, чтобы что-то сказать, но Имаёши оборвал её, перехватил руку и перебил:
— Останься.
— Что?
— Останься. Без тебя это всё, — он неопределённо махнул на Токио, — совсем ничего не стоит, — Хара странно скривилась в ответ, но он продолжил. — Всегда была только ты.
Она не ответила, лишь мягко вывернулась из его хватки. Вспышка ослепила на мгновение, и Имаёши остался один.
Всегда была только Хара, но по иронии её же и не было никогда.
***
Выйдя из портала на корабле, Хара свалилась прямо под ноги Ханамии уже хохоча, перевернулась на спину и продолжила заливаться.
Ханамия смотрел на неё скептически, почти брезгливо, а потом перешагнул через бёдра, стараясь не наступить на сбившуюся юбку, но она ухватила его за брючину и никак не могла перестать смеяться.
— Да в чём дело? — раздражённо вопросил Ханамия, глядя на неё сверху вниз.
— Он влюблён в меня, капитан, он влюблён! Мы сможем шантажировать его этим до конца его дней и даже немного дольше!
Ханамия позеленел и сбросил её ладонь со своей ноги, уходя к себе.
— В мой кабинет. Живо.
Хара полежала ещё немного, мечтательно пялясь в потолок портальной комнаты и хихикая, но затем всё же поднялась на ноги и отправилась на ковёр.
Ханамия сидел за неприлично огромным столом, но не выглядел при этом неуместно. Он всегда и везде казался в своей тарелке, что уж там. Хара положила снимок перед ним, упала в кресло и забросила длинные ноги на лакированную поверхность.
Ханамия уставился на узкие лодыжки больше по инерции, чем с интересом, а вот фотография его внимание действительно привлекла.
— Это всё равно недостаточно веский повод, — выплюнул он, — мне тебя весь день выдёргивать из его временной линии?
— Да брось, я и завтра смогу туда наведаться. Хоть переоденусь, знаешь. А то по его мнению я уже почти семь лет в одном и том же, жутко не модно!..
— ...не прикидывайся, что тебе не плевать. Твой вид говорит об обратном лучше, чем что бы то ни было.
— Если ты намекаешь на злоупотребление способностями метаморфа, то это расизм. И правда. Ты закончил?
— Нет! Ты, чёрт возьми, грубейшим образом нарушаешь инструкции...
— ...и ты говорил мне об этом два часа назад. И до этого. И с утра мешаешь мне развлекаться.
— Это не развлечения, Хара, это твоя работа, не более одного вмешательства в качестве агента поддержки. Не более, понимаешь?
Хара молчала, Ханамия молчал тоже. Она надула и хлопнула пузырь жвачки, переложила ноги — Ханамия смотрел только в чёлку, будто мог видеть её глаза. Хара вздохнула и низким, на пару тонов ближе к мужскому, голосом проговорила:
— Если бы ты, Ханамия, делал свою работу хорошо, мне не пришлось бы спасать его задницу столько раз, — тот побледнел, но она еще не закончила. — Почему он не следует твоим установкам, скажи на милость?
Ханамия поэтапно позеленел и ссутулился. Взял снимок в руки и задумчиво вздохнул:
— Ты же знаешь Имаёши. Он даже в своём подсознании упрямее меня.
Они посидели молча пару минут, и Хара сжалилась. Прежним весёлым тоном она проворковала:
— Ну что, мне ещё пара ходок в его временную линию, и можем забирать его домой.
— Можем?
— Только не говори, что не хочешь сам запустить процесс восстановления первичной памяти. Как ты помнишь, когда это сделала я, он не обрадовался. Это меня почти обидело, вообще-то!
— А ты в следующий раз попробуй восстановить мировую справедливость и его память в тех же условиях, но с другим полом, — ядовито отозвался Ханамия.
— Да, ты-то наверняка это знаешь, точно, капитан? — Хара улыбалась так сладко, что даже злиться толком не получалось.
Но Ханамия всё-таки смог.
***
В очередной раз Хара пришла не одна. Имаёши задумчиво смотрел на того, на чьём локте она держала руку. «Тот» не менее задумчиво разглядывал его в ответ. Хара улыбалась.
Имаёши вздохнул, снял очки, протёр их тонким платком. Водворил на нос и поинтересовался:
— Ты поэтому не осталась, да?
Хара улыбнулась шире. Человек рядом с ней улыбнулся тоже — похоже, как будто две акулы одного вида показали клыки. Имаёши точно помнил, что зубы у Хары шли не в три ряда, его язык это помнил, но легче не становилось.
Свободной рукой человек щёлкнул пальцами и нараспев произнёс:
— Красная верность.
И Имаёши, не успев удивиться, вспомнил всё.
Вспомнил и рявкнул:
— Это прямое нарушение инструкций, Хара, твою мать!
— Понеслась. Капитан, можно я его ударю?
— Нельзя, — осклабился Ханамия, — потому что он прав. Тебе надо что-то забирать?
Имаёши побарабанил пальцем по собственному виску:
— Нет. Всё на месте.
В яркой вспышке в этот раз они исчезли втроём.
***
На корабле Имаёши оглядывался с видом диковатым, но умиротворённым. Он отправился в начало двадцать первого столетия накануне вечером, но это не отменяло семи лет наблюдения и сбора информации. Он вполне прожил их, пусть эти годы едва ли отняли много времени в его жизни. Он мог себе их позволить, в конце концов.
Ощущение двоения сознания должно было пройти через пару часов, но пока было очень странно чувствовать, что ушёл семь лет назад и знать, что в этой кухне Хара только вчера утром варила кофе, неодетая и с убранными волосами.
— Я смотрю, тебя никак не убедить в бесполезности этих издевательств, — Имаёши выразительно указал на неё ладонью.
— Я каждый раз доказываю их эффективность, — просияла Хара.
Всем им была знакома концепция иронии, но оценить при этом то, что человечество утратило память, как ценят хорошую шутку, получалось едва ли. Таких, как они, было много, и таких кораблей было предостаточно — наученные горьким опытом, новые люди не хранили все яйца в одной корзине, рассеивая полученное знание о собственном прошлом в космосе.
Они знали о себе так чертовски мало.
И работали с тем, что есть.
Работали столетиями, и поневоле становились почти семьёй, склочной семейкой, в которой все друг друга не любят, но готовы отдать друг за друга жизнь.
Имаёши улыбался, разглядывая знакомые помещения, вспоминая, как они латали Ханамию в медотсеке, когда он поймал пулю во Вьетнаме, как они подобрали Хару — тогда она — он — был широкоплечим наёмником на одной из постоянно воюющих планет, и как они учились с Ханамией ещё на Земле. И как расстались после школы, чтобы потом столкнуться в рядах исследователей.
Как Ханамия фыркал на первых лекциях, где им упорно втолковывали: без прошлого нет будущего.
Теперь их будущее стало прошлым.
Всё шло своим чередом: Ханамия вкладывал установки в его голову перед каждым забросом в другое время, Хара прикрывала — или прикрывал, по ситуации, Имаёши был живой пиньятой, только его не нужно было разбивать, чтобы получить приз, всего лишь отдать команду.
Командой были такие же слова из прошлого, как и те, что он собирал. Слова — и щелчок пальцев.
— Ну хватит уже, — Ханамия показал ему язык, совсем как в детстве. — У тебя такое лицо, как будто тебе уже триста с лишним, а не семьдесят.
— В начале двадцать первого века в семьдесят я был бы стариком, так что отстань, — отозвался Имаёши и принял из рук Хары кружку с кофе.
Кружка тоже была старая, а кофе он прихватил из восемнадцатого века.
На стене висела выцветшая фотография в рамке — новый сувенир.
Имаёши наконец попал домой.
***
Следующие две недели пролетели одним моментом. Рано утром в день заброса Ханамия занялся его подсознанием, вкладывая всё — от детских воспоминаний до реакции на щелчок и команду.
— Может, придумаем что-то посложнее этого девиза, капитан? — Хара таскалась за Имаёши, как приклеенная, и даже сейчас сидела рядом с ним, подобрав ноги.
Ханамия фыркнул:
— Это достаточно сложно, уж поверь.
Имаёши сидел уже без очков, прикрыв глаза, его бок грела Хара. Отвлекаться не получалось даже на неё — голова немного болела от избытка вторичных воспоминаний.
Двадцать лет одним махом — для того, чтобы раз за разом испытывать это и не сойти с ума, нужно было быть по меньшей мере уникумом.
Таким Имаёши и был.
Позже Ханамия долго колдовал над псионическими установками, а Хара смотрела на то, как меняется внешность Имаёши — разрез глаз, скулы, эпикантус и линия губ — так что узнать его становится невозможно. Последним в списке шло имя — Имаёши должен был видеть и слышать собственное, но писать и произносить — рабочее.
— Каждый раз смотрю, что ты делаешь, и думаю, что проще было бы отправлять меня, — вздохнула она.
— Нет, не проще, — Ханамия сдул упавшую на глаза чёрную прядь. — Ты можешь менять внешность усилием собственной мысли. У агента такой возможности быть не должно. Любой стресс — угроза срыва операции.
— Я помню, — вздохнула Хара снова, — всё равно жаль. Мне больше всего нравится, когда он отправляется в Японию.
— Мне тоже. Работы, знаешь ли, сразу становится вдвое меньше. Не приходится менять расу.
Что нравится самому Имаёши, никто не спрашивал, да и не смог бы он ответить на этот вопрос.
***
Провожала его только Хара, но это было привычным делом: несмотря на крепкую привязанность и десятилетия работы бок о бок, спустя две недели на одном корабле Ханамия и Имаёши были готовы друг друга убить.
К тому же, Ханамии было бы уже слишком сложно развести вшитые установки, которых Имаёши пока не знал, и привычное знание. Должен был пройти хотя бы день.
Перед отправкой Хара склонилась и поцеловала его, но в этом уже не было ничего волшебного. Никаких шаровых молний.
— До встречи, ковбой, — улыбнулась она.
Имаёши похолодел.
Никто не ненавидел Дикий Запад так, как он, никто, потому что только он исхитрился чуть не посадить там печень в прошлый раз.
Но протестовать было поздно, так что он потянулся к переносице, чтобы привычно поправить очки, не нашёл их на месте, сжал пальцы в кулак и пробормотал:
— Ты опять нарушила инструкции. Молодец, Хара.
Под её заливистый смех он шагнул в яркий свет.
Чтобы всё забыть и снова начать сначала.
Название: Вторая пуговица
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День тайми-вайми - Возраст!AU
Размер: 1969 слов
Пейринг/Персонажи: Сето Кентаро/Хара Казуя, Кирисаки Дайичи
Категория: слэш
Жанр: романс
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Сето готовится покинуть школу, а Хара не решается попросить у него пуговицу.
Примечание/Предупреждения: AU в каноне - Хара на год младше, чем остальные Кирисаки Дайичи.
Конец года наступил внезапно. Казалось, вот только-только все началось, Хара только поступил в старшую школу, только пришел в баскетбольный клуб, познакомился с ребятами. Только что его взяли в основной состав, только что они провалили Интерхай, только что играли вместе, играли так слаженно, как никакая другая команда. Только что Ханамия орал на Киеши Теппея, который не сломался, а они все прятали глаза, лишь бы не смотреть на этих двоих. Только что Ханамия сказал, что оставит клуб на него, на Хару, что Хара будет капитаном и должен будет научить этих идиотов — каких-то будущих идиотов, которые еще заканчивали третий год средней — нормально играть. Играть красиво, Хара, играть весело, вкусно. Как ты любишь, Хара. Научи их. А потом догоняй нас, Хара, — то, что Ханамия не сказал, а Хара не хотел услышать.И вот, все пронеслось за миг, и теперь Хара пытался собраться на чертов выпускной. На выпускной, после которого останется только он и идиоты. Какие-то абстрактные идиоты, которых он уже заведомо ненавидел. Такая злоба — бессмысленная и бесполезная — была ему не свойственна, это Ханамия обычно бесился по поводу и без, но сегодня Хару раздражало вообще все. Он чувствовал себя наэлектризованным до предела. Казалось, стоит ему провести рукой по стене, и раздастся шипение и потрескивание статического электричества. Прощаться не хотелось. Все куда-то уезжали. Ямазаки отправлялся в Англию, Фурухаши тоже куда-то в Европу, Сето и Ханамия — в Америку, но в разные концы. Хара оставался в Японии еще как минимум на год.
Раньше ему казалось, что он независим — играет в свое удовольствие, ходит в школу, в музыкальную студию, да куда угодно, только ради себя. Он ловил кайф от командной игры, от ощущения животного взаимопонимания во время матча, когда не существует своих мыслей, есть только команда и разум — тоже командный. Во время матча они все чувствовали друг друга с закрытыми глазами: кто где находится, кто упал, кто замедлился. Когда Ханамия орал на Киеши Теппея, они тоже чувствовали. Не было ничего лучше этого, но все же Хара отлично ощущал, что каждый из них существует в этой системе исключительно сам по себе и для себя. Между матчами они постоянно пересекались, обедали вместе, но каждый сам с собой.
Теперь им предстояло расстаться, распасться на части, и Хару бесило, что он единственный не имеет над этим никакой власти. Остальные могли решить остаться в Японии. Могли поступить в один университет: они все были достаточно умные для поступления в Тодай — чем хуже Америки или Европы?
Вчера, во время их обычного совместного обеда — они не сговариваясь продолжали обедать вместе почти каждый день — Сето вдруг оторвался от своего стаканчика с кофе и сообщил, что он уедет сразу после выпускного. На следующий день с утра. Пока он это говорил, он повернул голову к Харе и смотрел только на него. Потом были какие-то скучные, будто вызубренные фразы учебника про то, что он, конечно, хотел бы остаться подольше и нормально попрощаться, но дела зовут. Харе хотелось тогда спросить, что же это за дела могли появиться у Сето в Америке, если он там еще даже ни разу не был. Сето бы тогда сделал утомленное лицо просветленного Будды и ничего не ответил. Хара ненавидел его за это — за спокойствие, полуприкрытые веки, за вечный стаканчик кофе в руках, за то, что он проспал все время, а теперь уезжал в Америку. На следующий день. Завтра утром. Навсегда.
У Хары никогда не было проблем с действиями — он всегда делал все, что бы ни пришло в голову. Старший брат говорил, что Хара таким образом достигает гармонии с миром. Брат насмехался. Хара знал, что именно так все и обстоит. Мудрость гласит — чтобы быть счастливым, не желай. Хара желал и сразу же делал, не истязая себя и свое возможное счастье каким-либо воздержанием. Он никогда не боялся что-то сделать. Желать опасного или невозможного ему было несвойственно, разве что иногда — выходящего за рамки нормального и приличного, но не более. На этот раз ему было страшно до дрожи в коленках. И она бесила — как и все в это утро.
Всего-то вытерпеть торжественную часть, послушать, как Ханамия выступает от лица всего класса — идеальный мальчик идеален во всем, а потом просто подойти и попросить. Или не просить. Просто подойти и сделать — что может быть проще? Быстрое движение маникюрными ножницами, спертыми у матери, и все готово. Все равно завтра же — утро, аэропорт, самолет, много кофе, аэропорт, Америка. А у Хары завтра же — утро, завтрак, школа, уроки. Обед, который он, наверное, проспит в классе. По старой памяти.
В актовом зале Сето занял ему место. Они не разговаривали, ни о чем не договаривались, да и вообще общались редко. Но у Сето всегда была мятная жвачка во внутреннем кармане пиджака, он всегда делал что-то такое — занимал место, покупал в буфете любимую газировку Хары вместе со своим кофе. «Вот, последняя была», — говорил Сето и спокойно протягивал банку. Он делал это так, что Харе хотелось вцепиться зубами ему в горло. Спокойно, естественно, как нечто само собой разумеющееся. Для Хары это естественным не было, и потому он не знал, как себя вести. Сето оказывал очевидные знаки внимания, но они ими не являлись. Хара не мог ничего сделать, потому что действия Сето как-то сразу же обесценивали и переводили в другую плоскость его, Хары, действия. Все казалось бессмысленным и бесполезным. Казалось, Сето может сделать все, что угодно, и сделает это все с тем же лицом просветленного Будды. И оттого любое действие будет преисполнено достоинства и холодного безразличия. Сопротивление бесполезно, потому что противиться нечему.
Все утро прошло как в тумане. На сцене выступали, что-то рассказывали — про прекрасную школу Кирисаки Дайичи, про замечательных учеников, про перспективы. Про лучших учителей, про клубы, про достижения. Рядом спал Сето. Он медленно сползал с кресла, со сцены, наверное, его уже не было видно. Казалось, еще чуть-чуть, и он сползет на пол — и не проснется, конечно же. Сето вообще умел не просыпаться, это было каким-то особым даром, сродни актерскому мастерству Ханамии. Хара поглядывал на него и судорожно размышлял, что бы такого сделать. Сделать что-то хотелось нестерпимо — хотя бы двинуть Сето в плечо, чтобы проснулся, сел ровно, сморгнул с глаз сонную пелену, посмотрел на Хару. Хара не решался.
Все мысли крутились вокруг дурацкой второй пуговицы с пиджака. Руки противно потели, и Хара незаметно вытирал их о брюки. На душе было гадко. «Завтра утром я уеду». Как же это злило. После всех церемоний Ханамия приглашал к себе, отметить окончание школы в тесном кругу. Перед этим, конечно, планировалось побродить по школе, немного покидать мяч — на память. Хара боялся, что пока они будут гулять по школе — он пойдет с ними, это даже не обсуждалось, — к Сето начнут приставать девочки и просить пуговицы. Ко всем начнут, кроме Хары, конечно. Было ясно, что тянуть нельзя. Что может помешать Сето отдать пуговицу красивой девочке, если она попросит? Да ничего, он все равно уезжает. Вставать на пути девочки буквально, не давая ей срезать пуговицу, было бы слишком по-идиотски.
Хара зачем-то заозирался вокруг, выискивая потенциальных соперниц. Сето был довольно популярным в школе — умный, вежливый, спокойный, спортсмен двух метров росту. Хара точно знал, что ему не раз дарили хонмей, не раз признавались за школой. Не знал только, что Сето с этими признаниями делал — Хара ни разу не видел его с кем-то. Сето будто все время проводил с командой — спал под боком, периодически заваливаясь головой Харе на плечо, и тихо пил кофе, иногда даже не снимая маску с глаз.
Когда они наконец пошли гулять по школе, прощаясь со всеми, Хара ненадолго оставил их. Его почти по-настоящему трясло. Потому что настал момент, и нужно было решиться. Действия тут приравнивались к словам, и Хара почти впервые в жизни слов боялся. Он отбежал в туалет умыться — ему нужно было успокоиться. Каждый раз, как он представлял себе лицо Сето, умиротворенное и сухое, он злился и нервничал еще больше. Почему-то теперь даже густая челка не казалась надежной защитой.
Он поймал их на заднем дворе школы. Ребята болтали с парочкой девочек, первогодок вроде бы. Ямазаки как раз наклонился к одной, чтобы ей было удобнее срезать пуговицу. Сето стоял поодаль со скучающим видом. Сердце Хары пропустило удар: пуговиц у Сето осталось всего лишь две нижние. Второй сверху уже не было.
«Плевать, нужно хоть какую, кому какое дело, вторая или нет, — мысли в голове смешались в густую липкую кашу, — наверняка же просто так вторую отдал, уезжает же, сука».
— Сето, — Хара с ужасом осознал, что собственный голос едва слушается, стал хриплым и низким.
— Да?
— На пару слов, — Хара махнул в сторону школы.
— Конечно, Хара, — Сето посмотрел на него этим своим внимательным взглядом из-под полуопущенных век, будто ему было лень открыть глаза до конца.
Они пошли внутрь школы. Белый коридор заливало полуденное солнце. Никого вокруг не было, всю школу накрыло куполом тишины. Видимо, остальные уже разошлись праздновать по компаниям. На секунду Харе показалось, что они вообще одни не только в здании, но и в целом мире.
— Что ты хотел? — голос у Сето был тихий, бархатный.
Хара молча сунул руку в карман. Пальцы гнулись плохо. Он чувствовал, как горит лицо — стоит Сето увидеть ножницы, и все будет ясно.
— Можно? — ножницы ярко и хищно блеснули в лучах солнца.
— Что ты собираешься резать? Ты же видишь, что осталось, — Сето как-то нежно улыбнулся и приподнял полу пиджака с двумя последними пуговицами.
— Все равно, — бежать теперь было некуда. Дрожь в коленях прошла. Лицо все еще горело, но разницы уже не было.
Сето дернул уголками губ и и полез во внутренний карман — там обычно лежала жвачка для Хары.
— Вот, — он протянул что-то, и Хара рефлекторно подставил ладонь, — оставил для тебя. Не думал, что ты сам попросишь.
Ладонь как будто прожгло.
— Вторая? — Харе было все равно, что говорить, лишь бы чем-то заглушить грохот крови в ушах.
— Вторая, — Сето пожал плечами.
Как само собой разумеющееся. Конечно, вторая, конечно, тебе. Разве может быть иначе, Хара?
— Я… — Хару захлестнула злоба. Все его волнения, бессонница, потные мерзкие ладони и дрожь в коленках, все это вдруг оказалось ничего не стоящим. У Сето все оказалось так просто. Хотелось разбить ему лицо.
— Не злись, Хара, — Сето вдруг коротко шагнул вперед и поцеловал Хару.
Белый солнечный коридор школы закрутился вокруг них и схлопнулся. Хара не закрывал глаз и смотрел, будто со стороны, как Сето целует его. Как закрывает глаза, как на впалых щеках появляется румянец. Сето положил руку ему на затылок и едва заметно поглаживал пальцами. Хара невольно сделал так же. Губы Сето были горькими от бесконечного кофе, и из-за этого их очень хотелось кусать и вылизывать, чтобы сожрать этот привкус. И запомнить.
Когда Сето отстранился, Харе показалось, что он вынырнул из воды. Вынырнул и снова увидел белые стены коридора, солнечные лучи, заливающие все вокруг ярким желтым светом. Сето отодвинулся всего лишь на пару сантиметров, и Хара чувствовал на губах его теплое дыхание. Спокойным оно не было — скорее наоборот, рваным, как после бега. Это почему-то его успокоило. Сето внимательно смотрел на него, будто он задал вопрос и ждал ответа. Хара потянулся к нему и ткнулся губами в уголок рта. Он не очень понимал, какой был вопрос и что тут надо отвечать. «Ты завтра уезжаешь на другой конец планеты, какого черта ты делаешь, мудак?» В общем-то, это ему действительно хотелось узнать. Сето все так же смотрел на него, его рука все еще лежала у Хары на затылке, пальцы медленно кружили, взлохмачивая волосы.
— Я не пойду к Ханамии, — сообщил Сето, — им я уже сказал. Мне не нужно похмелье в самолете.
— Ну, конечно, — мысли о самолете, о предстоящем вылете ядовито растеклись в голове, напоминая изжогу.
— С ними я уже попрощался, — Сето слабо улыбался, — ты можешь пойти ко мне. Будешь мешать мне собираться.
— А твои предки? — сразу же захотелось куда-нибудь сбежать. Просто так. Не можешь сопротивляться — беги.
— Я убедил их, что в состоянии собраться сам. Они приедут в аэропорт завтра. Так ты пойдешь?
— Ты уезжаешь навсегда, — теперь это звучало как упрек, и Харе было плевать.
— Да. Но ты можешь приехать ко мне, — Сето взял его за руку и потянул к выходу из школы, очевидно, приняв это за согласие.
— Что же, будешь меня ждать? — такое Харе в голову просто не приходило. Он вообще не думал о том, что будет после того, как все разъедутся.
— Буду.
Как само собой разумеющееся. Конечно, я буду ждать тебя, Хара. Всего лишь год.
Бежать было некуда.
На следующий день Хара начал изучать университеты Нью Йорка.
@темы: Путешествия во времени, Фанфик, The Rainbow World. Другие миры, День тайми-вайми, Kirisaki Daiichi Team, Возраст!AU
-
-
02.05.2016 в 21:09-
-
03.05.2016 в 09:16Сето - как какая-то константа, и Хара переменная при ней. Очень понравилось, спасибо.
-
-
04.05.2016 в 15:11Вторая пуговица - очень милая лав стори)
-
-
13.05.2016 в 15:31читаю и...улыбаюсь, улыбаюсь, чтоб меня...
Crying Lightning
не в бровь, а в глаз) только два сорта людей по-настоящему интересны – те, кто знает о жизни все решительно, и те, кто ничего о ней не знает. Имаеши подходит по всем статьям)
Вторая пуговица
настоящий романс с лирическим содержанием, прочитать и - отдохнуть сердцем, расслабиться телом) милота одним словом
Спасибо огромное!
-
-
15.05.2016 в 00:50Stella Del Mare, спасибо! Такой уж он, переменчивый, как вода в ручье х)
автор Crying Lightning
-
-
02.06.2016 в 00:01Natali1919, Сето - как какая-то константа, и Хара переменная при ней.
вы знаете, я ходила вокруг этого отзыва очень долго и все никак не могла попуститься, настолько это в точку, настолько прям в самую пятку. и вот как-то до сих пор и не попустилась. спасибо вам