Ссылки на скачивание: .rtf, .fb2
Название: Остановилось, замерло
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День баек из склепа - Хоррор
Размер: 2253 слова
Пейринг/Персонажи: Сето Кентаро/Хара Казуя, Ханамия Макото
Категория: слэш
Жанр: хоррор, мистика
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Интернет утверждал, что если дело не в духоте и не в аякаси, то в сердце.
Предупреждения: смерть персонажа. Или нет.
Примечание: аякаси — духи, сверхъестественные создания, чаще всего недружелюбные к человеку.
Сето не ждал от своей жизни ничего. Она казалась ему простой и прозрачной — вот он ходит в школу и получает неплохие оценки, не сильно напрягаясь, вот он сдает экзамены, заканчивает институт — уж тут-то напрягаться не придется. Поступает на работу, наверняка к отцу, помогать вести дела, перенимать опыт семейного бизнеса, догонять старшего брата. Он будет финансистом — хорошим, аккуратным. Сето был напрочь влюблен в цифры еще с младшей школы, и будущее с ними казалось ему само собой разумеющимся. Так же оно казалось обычным, сухим — не счастливым и не несчастным. Сето не ждал насыщенности от жизни, и она ему ее не сулила. Все было просто.В школе все тоже было просто. Были уроки, и был баскетбол. И там, и там Сето спал большую часть времени. И там, и там был Ханамия, который следил за тем, чтобы Сето не проспал что-то действительно важное — контрольную, сдачу проектных работ, отработку новой схемы. Ханамия был так добр исключительно потому, что ему это было выгодно. И Сето это устраивало, ему это нравилось — потому что было простым. И там, и там был Хара. С Харой просто не было, потому что Сето мучительно влюбился в него с первого взгляда еще на первом году старшей школы. А еще потому, что Хара был вредным, злым мудаком, без принципов и хоть какой-то морали.
Сето не хотел ничего усложнять, поэтому запер все глубоко внутри себя. Это получилось на удивление легко. Во многом потому, что он постоянно спал, а когда не спал, мог поглядывать на Хару украдкой — из-под маски. Сето решил переждать свою влюбленность, как пережидают грозу. Ему казалось, что нет ничего проще — затаиться, заниматься обычными делами, не менять привычный ритм жизни, допустить немного поблажек в виде косых взглядов на бледные поджарые ягодицы в душевых. На деле выяснилось, что нужно было строить план не «как переждать грозу», а «как пережить ядерный взрыв».
Прошел год, даже полтора, а Сето так и не пережил, взрыв все длился и длился, нависая у него над головой грязно-темным грибом.
Со второго года Хара изменил свое поведение. Их определили в один класс, и Хара волне справедливо рассудил, что им следует сидеть рядом, делиться учебниками и тетрадками и изредка обсуждать домашку. Сето он спрашивать не стал — да и что бы Сето сказал? «Иди нахуй, Хара»? Он и так говорил это каждый божий день, это стало для него тайной мантрой. Тайной, потому что на хуй он Хару действительно хотел, с этим ничего поделать было нельзя.
Сето был уверен, что ничем не показывал свое особое отношение к Харе — никакой инициативы, никакого лишнего взаимодействия (лишним взаимодействием Хара занимался самостоятельно, можно было просто молчать и смотреть). Поэтому когда в опустевшей раздевалке Хара резко толкнул Сето лицом в шкафчики, прижался со спины и с хихиканьем горячо шепнул в ухо:
— Отдашь свое сердце? — Сето просто его отпихнул, приложив ногой об скамейку, и вышел. Сето не был особо в курсе, что сейчас популярно среди подростков, поэтому предположил, что это такая расхожая шутка. Навряд ли Хара что-то такое имел в виду. Можно было бы воспользоваться ситуацией, но Сето вдруг осознал, что ценит те чувства, что ядовито теплились в нем последние полтора года. Он не был готов отдавать их за такую глупую шуточку, начавшуюся с глумливого хихиканья. Хара был мудаком и тупо шутил, но это не влияло на чувства Сето.
Следующую ночь Сето плохо спал. Такое случалось редко — даже неизвестно, случалось ли, но Сето предпочитал учитывать погрешность. Он долго ворочался и никак не мог устроиться. Грудь что-то сдавливало, мешая нормально дышать. Сето спал на настоящем сквозняке с окном нараспашку, но ему все равно не хватало воздуха. Сны были красочными, ужасающе настоящими, такими, которые смешиваются с реальностью и оставляют после себя осадок на весь следующий день. Что именно снилось, Сето не помнил. Он проснулся совершенно разбитым и проспал весь день в школе насквозь, попросив Ханамию его не трогать, если только школа не загорится. Когда занятия кончились, Ханамия растолкал его и сообщил, что Сето ему теперь неплохо должен, потому что Ханамия спас его от Хары. Хара покушался на сон и на самого Сето, метая в него остро заточенные карандаши. Ханамия, по его собственному рассказу, доблестно отбивал их учебником, потому что он настоящий друг и потому что с Сето теперь должок.
Сето проснулся от того, что не мог дышать. Он чувствовал, как по коже бродят мурашки от прохладного ветра из окна, и тупо открывал и закрывал рот, как рыба, выброшенная на берег. Легкие будто бы слиплись и никак не могли расправиться. Глаза открыть тоже не получалось. Сето обуял страх — животный и неподконтрольный. Он чувствовал себя запертым в собственном теле. Воздух кончался, и сердце в груди заходилось в истерике. Когда получилось продрать глаза, сквозь белую пелену страха Сето увидел Хару. Он сидел у Сето на груди и улыбался. В темноте рот его казался надрезанным, и не было видно, где кончается улыбка, словно она охватывала всю его голову по кругу. Сето впервые в сознательной жизни захотелось заорать. Грудь болела невыносимо, голова будто вздулась, готовая взорваться. Хара захихикал — так же, как тогда, в раздевалке.
— Отдай свое сердце, — ласково прошипел Хара и погладил ледяной рукой грудь Сето напротив сердца.
Тело на миг пронзила острая боль, а потом вдруг в легкие ворвался воздух, перед глазами потемнело, и Хара пропал. Сето продышался, жадно хватая воздух ртом, и вырубился до самого утра, уже без сновидений.
Хара весь день крутился рядом, заглядывал в лицо, постоянно что-то выспрашивал: как решается этот пример? хочешь кофе? неужели не выспался? Хара разговаривал шепотом, чтобы не заметил Ханамия, который на него и так подозрительно косился, и Сето сквозь обычные повседневные вопросы слышалось страшное ночное «Отдай свое сердце».
Сето не знал кошмаров. Он никогда, даже ребенком, ничего не боялся — ни темноты, ни высоты, ни воды. Существование чего-то — не повод для страха. Непреложная истина, знакомая ему с рожденья. Но в этот раз засыпать было неожиданно страшно — задохнуться было страшно. Окно он снова оставил открытым, зная, что духота — основная причина для снов с удушьем. Сон был вовсе не про удушение, Сето понимал это, но решил отмести это так же, как отметал полтора года свою влюбленность в Хару. Не имеет отношения к делу.
Его разбудило тихое хихиканье, лившееся в уши очень настойчиво. Сето чувствовал, как оно навязывает его телу ритм. Он попытался открыть глаза и в этот раз смог сразу. Хара снова сидел у него на груди — в традиционной позе, на коленях. Сето готов был поспорить, он аккуратно сложил ступни, большой палец левой на правую. Легкие готовы были взорваться от тяжелой свинцовой боли. Сето попробовал поднять руку, чтобы спихнуть Хару или хотя бы прикоснуться к нему, понять, что это на самом деле мираж, игра воспаленного влюбленностью сознания. Рука показалась прибитой гвоздями, отозвалась точечной резкой болью. Глаза Хары были скрыты челкой, но Сето чувствовал, как внимательный взгляд ощупывает его. Под ложечкой засосало. Хара поднял руку ладонью вверх, и воздух, почему-то послушный ему, сам собой вышел из легких Сето, обдирая глотку изнутри.
Голова кружилась, и перед глазами все плыло — очертания родной комнаты подернулись туманом. Хара был четким, будто существо из другого измерения. Сето невольно хватался взглядом за его образ, пытаясь не потерять сознание. Глупое рефлекторное желание сохранить остатки жизни, остатки контроля. Хара улыбнулся и повертел рукой. Сето тряхнуло вслед за ней. «Смотри, как здорово», — ухмылялся Хара и водил рукой вверх и вниз, возвращая Сето воздух по капле. Животный страх смерти потихоньку отступал, давая место усталости. Сето попытался издать звук, и Хара неестественно, по-птичьи склонил голову, будто не понимая, чего Сето не хватает.
Сето не был заперт в теле, но и хозяином ему не был. Это не пугало, это раздражало. И Хара — такой вот, ненастоящий — тоже раздражал. Хотелось спихнуть его и пнуть пару раз, чтобы пришел в себя и стал нормальным или чтобы перестал притворяться Харой. Сето в красках вообразил себе это — как Хара приходит в себя на полу его, Сето, комнаты, и как Сето, абсолютно безнаказанно и не усложняя, может делать все что угодно. Потому что ночь, и потому что это его личный кошмар.
Хара перестал хихикать. Тишина зазвенела, как перетянутая тонкая струна. Он шевельнул губами, будто пытался выдуть пузырь жвачки, только жвачки не было. Все лицо, такое выразительное даже со скрытыми глазами, выражало растерянность. Сето вдруг ощутил в себе способность говорить — даже воздуха в легких стало больше, и сразу же прибавилось сил.
— Сегодня тебе не нужно мое сердце?
«Говорите со своими кошмарами, вдруг они ответят», — выплыло откуда-то из памяти Сето. Пару лет назад он увлекся осознанными сновидениями и сдуру перечитал кучу бесполезных книжек об этом. Идеальная память часто была минусом, а не плюсом.
Хара наклонился к его лицу. Дыхания не было слышно, от его светлой, болезненно-белой кожи исходил холод. Он мягко положил на губы Сето палец — шершавый, мозолистый, ледяной.
— Всегда.
После краткой страшной вспышки темноты во всем сознании Сето пришел в себя. Комнату заливали предрассветные сумерки. Глотку и легкие драло, как после бега по морозу. Ему казалось, что он уже не сможет уснуть, но сон незаметно накрыл его, и Сето проспал до самого последнего будильника.
В школе Сето спал без кошмаров и вообще без снов, но этого было недостаточно. Он чувствовал, как снизилась производительность мозга, он куда медленней понимал задания, даже по математике. Что-то приходилось считать на листочке, а не как он привык — в уме.
Интернет утверждал, что если дело не в духоте и не в аякаси, то в сердце. Сето записался к врачу на вечер. Его ровесники часто избегали походов к врачу, предпочитая переждать, пока «само пройдет». Сето предпочитал решать проблемы сразу, если это, конечно, было возможно. Врач, Микото-сенсей, наблюдала его отца, и Сето знал ее с десяти лет.
Она без лишних вопросов провела все необходимые процедуры. Рассказ Сето говорил о том, что у него недостаточность — так писали в статьях в интернете. Все аппараты говорили о том, что здоровее сердца Сето просто не может быть, несмотря на объемы потребляемого кофе.
— Сето-сан, я ничего не вижу, — растерянно бормотала Микото-сенсей, изучая кардиограмму, — у вас абсолютно здоровое сердце.
Все взрослые обращались к Сето с уважительным хонорификом с самого его детства — лет с восьми. Мама шутила, что у него очень умный и устрашающий вид. Сето каждый раз чувствовал, что он как-то случайно перешагнул детство и юность, враз став взрослым.
— Что это может быть, Микото-сенсей?
— Если вы говорите, что дело не в духоте, тогда, может быть, нервы. Вас что-нибудь гнетет, Сето-сан? Какая-то давняя проблема? Экзамены?
— Не уверен в этом.
— Попробуйте разобраться, если не получится, не тяните, обратитесь к терапевту, — Микото-сенсей быстро написала имя и номер телефона на отрывном листочке.
— Спасибо, Микото-сенсей, разберусь.
Как разбираться, Сето не имел ни малейшего представления. Естественно, дело было не в экзаменах — все будущее с этой точки зрения было простым и прозрачным, не о чем волноваться. Прозрачным не был только нависший над Сето ядерный гриб его непроходящей влюбленности. Сето теперь не был уверен, во что он влюблен: образ реального Хары, его одноклассника и сокомандника, смазался и подернулся дымкой, переполнившись. Воспоминания о ночной твари-Харе забивали все мысли Сето, переворачивая привычную картину мира.
Сны повторялись несколько ночей подряд. Они были похожи: почти в каждом Хара клал свою ледяную ладонь напротив сердца Сето и просил отдать его. Прикосновение обжигало, и ожог этот проходил насквозь, до самой лопатки. Однажды Сето показалось, что она трещит и крошится. Это было ужасно страшно и больно. Хара тогда резко отдернул руку, будто испугавшись вместе с Сето. Иногда Хара сидел не на коленях, а развалисто, скрестив ноги, и гладил лицо Сето кончиками пальцев, оставляя на коже глубокие царапины, которых наутро не было видно.
Сето совсем потерял покой и получил свой первый в жизни неуд по математике. Учитель был шокирован и обещал, что Сето обязательно получит возможность пересдать без всяких последствий. Ханамия уточнял, здоров ли Сето, но, получив в ответ «отвали, Ханамия», действительно отвалил. Сето никогда ему не грубил, и, видимо, Ханамию это так впечатлило, что он решил послушаться.
Хару не впечатляло вообще ничего. Казалось, что угрюмость Сето привлекает его только сильнее. Хара заводил разговор, пытался даже обсудить с Сето математику, которую не понимал от слова «совсем». Подлезал под руку на перемене, не давал сомкнуть глаз ни на миг. И хихикал — противно, шипяще, прямо как во сне. Очень мелодично и приятно, на самом деле, если бы не было этой связи, этого воспоминания про клетку собственного тела, про страх задохнуться. Сето казалось, что он не слышит дыхания Хары, когда тот приближается. Руки у него были бледные, опутанные синими венами — красиво, если бы не воспоминание о призраке из ночного кошмара, если бы в кошмаре эти руки не управляли дыханием Сето.
После тренировки, на которой Сето тщетно пытался подремать, не обращая внимания на Хару, они остались вдвоем в раздевалке. Сам Хара переоделся быстро, но зачем-то задержался. Сето подвисал, мысли разбегались, никак не получалось нормально сосредоточиться. Внимание было настолько рассеянным из-за бессонницы, что он не мог толком сообразить, что сейчас нужно: достать из шкафчика полотенце, там же откопать гель для душа, потом развернуться, дойти до душевых, там произвести еще целый комплекс действий… Все это казалось слишком сложным и выскальзывало из головы в считаные мгновения. Сето так и завис, нырнув головой в шкафчик.
Неожиданное прикосновение к голому плечу обожгло. Ум сразу же вспыхнул, взорвался воспоминаниями о снах, о ледяных руках, о том, что они могут сделать. Воспоминания залили все тело, заставляя бояться. Сето двигался, не думая. Развернулся, оттолкнул от себя Хару, впечатав его в стену. Хара прижался к ней лбом и не вырывался. Его перекрещенные запястья жгли ладонь Сето могильным холодом. От него заболели даже кости, а суставы заныли.
Сето почему-то был уверен, что не спит. И что теми страшными ночами он не спал тоже. Неразрешенная проблема у него правда была.
Он наклонился к самому уху Хары и тихо спросил:
— Хочешь мое сердце, Хара?
Хара обернулся к нему. Белая шея выгнулась под неестественным углом, а рот казался надрезом, и не было видно, где кончается широкая улыбка, будто бы она опоясывает всю голову.
— Хочу.
Сердце Сето сковало льдом.
Страха не было.
Сето не ждал от своей жизни ничего, и она от него ничего не ждала тоже.
Название: Open your walls, play with your dolls
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День баек из склепа - Хоррор
Размер: 1990 слов
Пейринг/Персонажи: Имаёши Шоичи/Ханамия Макото, Хара Казуя, ОЖП, ОМП
Категория: слэш
Жанр: неоготика
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Чем сильнее ты любишь куклу, тем более человечной она становится.
Примечание/Предупреждения: смерть второстепенного персонажа
Имаёши всегда помнил свою мать холодной, отстранённой, строгой. Застёгнутая на все пуговицы, в платьях с высоким воротом и широкими манжетами, она была воплощением недостижимого идеала. Его даже удивляло, почему отец так и не сделал ни одной куклы, похожей на неё.Может, он и собирался, но не успел в любом случае. Имаёши даже учиться пришлось по его записям: кукольником был его дед, умерший ещё до рождения внука, тем же зарабатывал на жизнь отец, это было семейным делом. Мастерская стояла отдельно от дома, но после смерти отца Имаёши предпочёл обустроить себе угол именно там. Ему неуютно было с матерью и её прохладой. Он часто забегал к ней — всего-то до конца улицы и направо — но работать ему нравилось не по графику. Он мог не спать по сутками, доводя себя до изнеможения, а куклу — до совершенства. У него ушёл не один год на то чтобы достичь хотя бы примерно того же уровня мастерства, каким обладал отец, но оно того стоило. Редкие, уникальные, куклы их семьи были известны по всей Японии, и коллекционеры готовы были подождать. Их ожидание вознаградилось сполна: к двадцати пяти Имаёши не только догнал, но и перерос в мастерстве покойного отца, добавив к восстановленным по многочисленным записям трюкам и тонкостям несколько своих собственных изобретений и нововведений.
В одиночку он делал всё: чертежи, макеты, гипсовые формы, шлифовал отливки, и наконец мастерил прозрачные глаза, делал крохотные парики и позволял щекам окраситься румянцем, а губам налиться кровью. Вдыхал жизнь — во всех смыслах. У каждой куклы была своя собственная история, не только имя, конечно же. Без этого невозможно было работать. Историю кукла создавала сама, начиная с того момента, как он отливал первые шарниры.
Вот и сейчас он смотрел на рисунок ступни, на подъём стопы и плюсневые кости — работы впереди было много; а в этот момент у куклы появилось имя.
Ханамия Макото.
Его история обрастала цветистыми подробностями, но не все их Имаёши записывал, чтобы отдать покупателю. Это не обесценивало детали.
Например, Ханамия был жесток и умён, но о первом его будущему хозяину ни к чему было знать. И тем не менее, глядя в нанизанный на иголку глаз, Имаёши улыбался этой мысли, будто у него и куклы был один на двоих секрет.
У Ханамии были друзья — один друг, по крайней мере, ещё из детства — были и враги, но это не казалось важным ему самому. Мягкие черты лица Имаёши намеренно сделал едва ощутимо нелепыми, чуть гротескно округлыми, доводя совершенство до отчаяния, до границы с уродством. Коллекционеры ценили умение ходить по этой тонкой грани.
Имаёши ни над одной куклой не работал так долго. Отчего-то важным было воплотить идею целиком, вложить в неё как можно больше. Отполировать каждый ноготь, пролепить каждую складку на небольших ладонях. Добраться иглой до зубов, едва видных в приоткрытом рту. Веки стали самой большой проблемой: в попытках передать образ из фантазии Имаёши извёл неприлично много материалов, срезая складки кожи, снова добавляя, и опять срезая.
Он бы давно плюнул на всё это, в конце концов, порой кукла сама решала, что ей нужно больше, но на Ханамию Имаёши плюнуть никак не мог.
На него ушло невероятно много времени, по истечении которого Имаёши не смог с ним расстаться.
Ханамия смотрел на него чуть свысока, действительно свысока — с полки, свесив ноги и упираясь ладонями в край. Имаёши видел злую усмешку в уголках его губ, но она была, как приятный штрих для предупреждённого: видишь, только если уже знаешь, что она там есть.
В первую ночь после завершения работы Ханамия приснился ему. Во сне он был не куклой, а человеком из плоти и крови, и этот человек пришёл к Имаёши в дом, лёг в его постель. Руки его были тёплыми, губы мягкими, а взгляд — холодным и жёстким. В ту ночь Ханамия не произнёс ни слова, а утром Имаёши проснулся совершенно разбитым.
Когда он остановился у полки, голова Ханамии была отвёрнута к окну, а руки лежали на коленях.
С тех пор он приходил к нему во сне каждую ночь, и каждую ночь молчал, а Имаёши снимал его с полки гораздо реже, чем хотелось. Он списывал перемены в позах на собственную рассеянность и забывчивость — ещё бы, спал он теперь плохо. Сон не приносил ни отдыха, ни облегчения.
Имаёши больше не мог работать.
И это, конечно, не могло вызвать одобрения матери. Она невзлюбила Ханамию раньше, чем работа над ним была выполнена хотя бы наполовину. Она жеманно поджимала губы, красивая и злая, кажется, вовсе не изменившаяся с тех пор, как Имаёши был совсем маленьким. Точно так же она поджимала губы, когда он случайно заглянул в родительскую спальню. Ничего такого в полумраке не происходило, вовсе нет, только отец стоял на коленях, одетый, перед сидящей на постели в неизменно наглухо застёгнутом платье матерью и нежно, осторожно почти целовал её запястье. Рукав был чуть поддёрнут, и это само по себе казалось чем-то выходящим за рамки, так что Имаёши убежал тогда, просто удрал, и щёки его горели, будто он увидел что-то постыдное.
Теперь же она смотрела на него, нервно поправляя манжету.
— Куклу, Шоичи, — сказала она, — нельзя любить. Чем сильнее ты любишь её, тем более человечной она становится.
«О чём ты, мама?»
«К чему ты ведёшь, мама?»
«Что это должно значить, мама?»
Он задал бы все эти вопросы, если бы только не понимал на самом деле, о чём она говорит.
На следующий же день на Ханамию нашёлся покупатель, но он не нравился Имаёши так, как только может не нравиться новый опекун родного ребёнка. Он отказал ему сразу, едва увидел рассеянную беспечность в ответ на объяснения того, как следует обращаться с фарфоровыми куклами. Покупатель — Мори Аки, известный коллекционер, который прежде не приходил к семье Имаёши — покачал головой и пробормотал, что никто другой эту куклу не купит — слишком уж он задрал цену. Не сказать, что Имаёши сделал это случайно — скорее даже в надежде, что покупатель найдётся по крайней мере не скоро, а тот, кто найдётся, будет хорошо заботиться о Ханамии. Профессионализм не позволил ему едко улыбнуться и поставить хама на место, и тогда он просто попрощался с ним.
А ещё спустя неделю изнуряющей бессонницы он переступил через себя и продал Ханамию.
И тот перестал приходить к нему во снах.
Но Имаёши не мог, совсем не мог перестать о нём думать, так что просто нашёл иной способ оставить его себе.
Хара Казуя.
Тот самый единственный друг, друг детства, крепкий и высокий — просто способ любить Ханамию чужими глазами. Добавляя подробностей его жизни, Имаёши и историю Ханамии дополнял. Хару он закончил удивительно быстро, да так и не стал продавать, найдя в себе силы наконец начать совсем новую и незнакомую куклу.
Жизнь вернулась в привычное русло, а если Имаёши и не был этому рад, то никто, кроме его же кукол, не мог бы этого увидеть.
Последние несколько ночей он заканчивал работу поздно, вот и теперь он накрыл пластилиновую черновую заготовку колпаком и стянул медицинские перчатки уже за полночь. Хирургия, запрещающая оставлять отпечатки пальцев, тонкая работа, искусная. Безопасная. Имаёши ушёл в соседнюю комнату, заснул раньше, чем его голова коснулась подушки, а к утру, ещё до рассвета, Ханамия вернулся в его сон.
Гротескно прекрасное лицо украшали кривые тонкие шрамы, смоляные волосы выцвели в прах, а усмешка, рассечённая глубокой трещиной, горчила.
— Ты продал меня, — голос его, звучащий впервые, но кажущийся знакомым, был рокочущим, грустным и нежным, но от того не менее пугающим. — Ты отдал меня в плохие руки. Посмотри, что ты наделал.
Ладонь же Ханамии, безжалостная и цепкая, сомкнулась на запястье Имаёши, поднесла к шрамам, к трещинам на фарфоре, обернувшимся глубокими сухими ранами на коже. Острый край взрезал подушечку пальца, и на скуле остался красный след.
Имаёши размазал кровь по чужим мягким губам, и никак не мог произнести ни слова. Так часто бывает во сне. Он только снова и снова открывал рот, беззвучно, одними губами артикулируя: «Прости».
Когда он проснулся, ладонь и одеяло были испачканы кровью.
В мастерской пластилиновая заготовка валялась на полу, будто её отбросили, а на её месте сидел Ханамия.
Имаёши не нашёл в себе сил удивиться, только ужаснулся разбитому, треснувшему лицу, выгоревшим на солнце волосам. Очевидно было, что он действительно отдал Ханамию в плохие руки.
Имаёши бережно снял парик вместе с затылочной частью, вынул уцелевшие глаза. Испорченные волосы сразу отправились в мусор, заготовку он даже не поднял с пола, поглощённый работой, необходимостью залечить шрамы.
Старые формы привычно заняли своё место на столе, фарфор застывал неспешно, в то время, как Имаёши вертел разбитое лицо в руках. Значительную часть процесса составляло ожидание, и потому он отложил осколки, чтобы сделать себе нехитрый ужин под бормотание ведущих вечерних новостей.
Он как раз пытался выловить кусочек скорлупы из плошки с белками и желтками, когда монотонный голос диктора ввинтился в голову, порождая ещё больше вопросов.
— ...жестокое убийство известного в узких кругах коллекционера кукол произошло вчера вечером в центре Токио. В данный момент идёт опрос свидетелей, полиция воздерживается от комментариев...
Имаёши замер на несколько долгих секунд, чтобы после механически, заученно закончить приготовление ужина, съесть его — через силу — и вымыть посуду.
Фарфор в форме он решил оставить до утра и лёг необычно рано в тот вечер, а во сне Ханамия снова пришёл к нему, опустился на постель легко, практически невесомо. Шрамы были на месте, по-прежнему, как и тусклые волосы, но Имаёши знал, что это не надолго. Только пока он всё не исправит.
Ханамия насмешливо смотрел на него, пока Имаёши шарил рукой в поисках очков, когда же он их нашёл, то не сразу смог задать мучающий его вопрос. Да и был этот вопрос слишком пространным.
— Зачем?
Ханамия пожал плечами, проводя резвыми, как паучьи лапки, пальцами по его руке, лежащей на одеяле.
— Ты так часто заглядывал мне в голову — буквально. Ты сам знаешь все ответы.
Имаёши действительно знал. Он перехватил узкую бледную ладонь и потянул Ханамию к себе, стараясь не касаться острых краёв бескровных шрамов.
— Что он сделал с тобой?
— Оставил на солнце? Забыл. Уронил на пол. Считал игрушкой.
— Но ты не игрушка, — едва ли он спрашивал, скорее утверждал.
— Естественно, — Ханамия улыбнулся, вскидывая лицо и скользя кривой из-за трещины усмешкой по челюсти Имаёши. — Естественно, я не игрушка.
Дыхание мягко щекотало шею, и Имаёши уснул, не проснувшись, прижимая к себе костлявое прохладное тело.
На следующий день он принялся дорабатывать знакомые черты: просто срезал гротескную круглость щёк с не запечённого ещё фарфора, вздёрнул уголки глаз, приоткрыл рот. Чуть поворачивая лицо под ярким светом лампы, пробормотал задумчиво:
— Я буду создавать тебя снова и снова, не так ли?
Улыбка Ханамии дрогнула и стала шире, так что Имаёши чуть не выронил его на стол. Вздохнул еле слышно:
— Если я и схожу с ума, то подозрительно спокоен для психа.
Ночью Ханамия стоял напротив, довольный собой донельзя, и вертел заготовки в руках, бережно откладывая их одну за другой. Снял с полки Хару, заботливо погладил его волосы, заглядывая под чёлку и очевидно любуясь глазами.
— Ты не сходишь с ума, — он вскинул взгляд и отдул тёмно-серую прядь. — Ты просто делаешь то, к чему у тебя талант.
— Отец бы удивился.
Ханамия покачал головой, сажая Хару обратно на полку и шепча ему едва слышно: «Не подглядывай».
— Нет, — он развернулся и сделал два коротких шага к Имаёши, глядя ему в глаза. — Нет, твой отец бы не удивился.
Поцелуи Ханамии ранили, обдирали губы, но Имаёши было плевать.
В ночь после того, как он дал Ханамии новое лицо, тот смеялся больше обычного и кусался до крови всё равно.
Матери он ничего об этом не рассказывал, да и работа над новыми куклами на удивление спорилась, но она, кажется, догадывалась о чём-то, хотя и не обозначала этого никак, только глядела на него неотрывно. Имаёши неуютно было под этим пронизывающим взглядом, так что он всё время смотрел то на ворот платья, то на широкие манжеты, которые она расстёгивала лишь убираясь или моя посуду.
— Шоичи, у тебя всё в порядке? — спросила она наконец, отворачиваясь к раковине, чтобы ополоснуть крохотный чайник.
— В полном, мама, — кивнул он, хотя она и не могла увидеть жест.
— Ты уверен?
Она прошла к окну, чтобы вытереть руки лежащим на подоконнике полотенцем, а Имаёши так и не мог посмотреть ей в лицо, так что пялился на кисти, понимая, что его матерью это считалось неприличным, но совершенно не в силах оторваться.
— Да. Да, мама... — его взгляд зацепился за тонкие, едва заметные — если бы не яркий солнечный свет, не увидел бы вовсе — шрамы. Точь в точь как кукольные шарниры. Он поднял взгляд наконец, в который раз отмечая, как молодо она выглядит. — Я уверен.
Название: Растения против зомби
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День баек из склепа - Зомби
Размер: 3555 слов
Пейринг/Персонажи: Киеши Теппей/Ханамия Макото, Сето Кентаро, Мацумото Ицуки, прочие игроки команды Кирисаки Дайичи, ОЖП
Категория: слэш
Жанр: драма, романс, экшн
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: два тупых растения против полчищ зомби
Примечания: игра "Plants vs. Zombies" ("Растения против зомби") никакого отношения к сюжету фика не имеет.
Предупреждения: смерть персонажа и подразумеваемая смерть других персонажей; ООС; шипперское зрение
Ханамия смеялся. Долго, длинно, заливисто хохотал, сначала сидя на коленях, потом — повалившись на бок, прижимая ладони к животу. Он, кажется, даже икать начал от смеха, и в какой-то момент Киеши едва не решил, что нужно как-то встряхнуть его, может, отвесить пощечину, потому что это явно была истерика.— Растения против зомби, — выдавил Ханамия между приступами смеха. — Подумай, Киеши! Ведь мы же с тобой реально растения против зомби! Цветок, — он прижал ладонь к груди и снова покатился со смеху. Кое-как вытянул руку, ткнул в Киеши: — Дерево. Растения! Понимаешь? Два тупых растения против полчищ зомби!
Он издал вдруг длинный всхлип, затрясся всем телом. Киеши не выдержал — опустился рядом на колени, попытался обнять за плечи. Ханамия резко отстранился, смех его оборвался. Взгляд его был пустым, лицо — отрешенным и бессмысленным.
— Мы тут сдохнем, — сообщил он как нечто само собой разумеющееся.
— Ханамия, — мягко проговорил Киеши. — Послушай, это не…
Дверь спортзала, запертая на ключ и дополнительно — на ручку швабры, вдруг задергалась. Кто-то ломился в нее, но не очень сильно — так мог бы рваться внутрь ребенок. Ханамия побелел.
— Я посмотрю, кто там, — поспешно проговорил Киеши. Поднялся на ноги, выглянул в окно сквозь щель жалюзи. На крыльце спортзала под навесом стоял Сето — он дергал ручку двери, несильно, неспешно, механически, как робот. Лицо его было серым и бессмысленным, глаза — белесыми, мертвыми. Поломившись так минуты две, он развернулся и побрел прочь, медленно приволакивая ноги.
— Кто там? — прозвучал тусклый голос Ханамии.
— Я не знаю, — соврал Киеши. — Кто-то незнакомый.
Снова пошел дождь, и Киеши невольно отстранился от окна, хотя стекло было цело. Неестественно крупные капли ударялись об асфальт, не смачивая его, но оставляя следы, похожие на трупные пятна.
— Опять этот дождь, — сказал он, подойдя к Ханамии. Тот лежал на матах, раскинув руки, устремив взгляд в потолок.
— Я хочу пить.
Киеши послушно принес воды. У них оставался еще блок с шестью поллитровыми бутылочками. На сколько им, интересно, хватит?
И есть ли смысл думать об этом, если у них все равно нет еды и непонятно, чего им тут ждать?
Ханамия сделал два глотка, вернул бутылку Киеши и мрачно уставился в пространство. А Киеши смотрел на него.
Вчера вечером он пришел в спортзал, где тренировалась баскетбольная команда Кирисаки Дайичи, для серьезного, как ему казалось, разговора. Он все никак не мог забыть, что сдуру сказал Ханамии после матча: «Давай сыграем еще». И вроде бы это была пустая формальность, обычная фраза, которую часто говорят по окончании игры, но Киеши никак не мог выбросить этот момент из головы, а потому чувствовал себя обязанным прийти к Ханамии и извиниться — потому что сыграть они, скорее всего, не смогут. Зимний Кубок закончился, Сейрин выиграли, а Киеши, кажется, окончательно доломал колено, и все, что ему оставалось, — это попросить прощения за то, что обещания своего он сдержать не сможет.
Так, во всяком случае, объяснял себе свой порыв Киеши.
Все было ровно так, как он себе представлял. Ханамия смотрел исподлобья, кривил губы и насмехался. Его команда кружила вокруг голодными гиенами.
— Закончил, Киеши? — спросил он с ядовитой усмешкой, когда Киеши замолчал. — Это самый нелепый бред, который я слышал в своей жизни.
Киеши подумал, что сейчас самое время уйти. Ханамия явно думал о том же самом.
— Если ты закончил, то вали отсюда.
— Ханамия, — с усилием произнес Киеши. — Слушай.
Он снова смолк, потому что не знал, что еще сказать. Недоговоренность висела в воздухе, ее, кажется, чувствовали все. Киеши это мучило. Почему он не мог просто извиниться, развернуться и уйти? Но произнесенные вслух, извинения ему самому показались такой нелепостью, что он сразу понял — он пришел сюда не за этим. Но зачем тогда?
— Идите-ка, — неожиданно проговорил Ханамия, махнув рукой. Это явно относилось не к Киеши.
— Точно? — спросил кто-то, кажется, Хара.
— Ага, — кивнул Ханамия, не сводя с Киеши взгляда. — На сегодня все.
Они засобирались и вышли из спортзала. Загрохотала дверь раздевалки, зашумела вода в душе. Киеши стоял напротив Ханамии, глядя ему в лицо.
— Как это печально, — проговорил наконец Ханамия, растянув в ухмылке широкий рот. — А я ведь действительно рассчитывал, что когда-нибудь мы сыграем еще раз. В следующем году, например. Поборемся на Интерхай. Или за Зимний Кубок. Вы будете расслабленные, размякшие — вы ведь уже стали первыми! И мы вас наконец растопчем. Я еще не оставил надежды, Киеши.
Он продолжал говорить, но Киеши почти не слушал — он смотрел, как двигаются губы Ханамии и прислушивался к шуму за дверью спортзала. До него вдруг дошло, зачем он пришел. Это было очень неожиданно, очень странно, но до того хорошо, что Киеши даже заулыбался.
Ханамия оборвал сам себя.
— И что же тебя так обрадовало?
Хлопнула дверь раздевалки. Шаги по коридору, голоса, открылась дверь, ведущая на улицу. Наконец все стихло. Команда Кирисаки ушла, оставив их вдвоем.
— И не боятся они оставлять тебя со мной? — спросил Киеши.
— Я знаю, зачем ты пришел, — невпопад ответил Ханамия.
— Вот как? — Киеши стало жарко, он шагнул ближе — и в этот момент с неестественным, неуместным шелестом рухнула с небес на землю пелена дождя.
Оба с изумлением воззрились на окно.
— Это что, ливень? — удивленно спросил Ханамия. — В январе?
Киеши пошел к двери, чтобы взглянуть на странное явление не через стекло, но не успел он взяться за ручку, как Ханамия с силой вцепился ему в запястье.
— Стой, — проговорил он напряженно. — Посмотри.
— Куда? — не понял Киеши.
— На асфальт, — ответил Ханамия.
Киеши посмотрел — и тогда-то увидел это в первый раз. Асфальт оставался совершенно сух, но там, где падали капли дождя — неестественно огромные капли — на покрытии расцветали пятна, похожие на трупные.
— Что это? — дрогнувшим голосом спросил Киеши. И в этот момент они увидели человека, который медленно, пошатываясь, приволакивая ноги, брел в их сторону. Одежда на нем выглядела так, словно износилась лет сто тому назад. Когда он подошел ближе, стало видно, что лицо его и руки покрыты такими же, как на асфальте, трупными пятнами.
Ханамия вдруг вскрикнул странным, непохожим на свой, каким-то высоким голосом:
— Киеши! Дверь!
Киеши понял его моментально. Метнулся к двери, вцепился в ручку, потянул на себя, удерживая. Как раз вовремя, потому что парень — в остатках его одежды Киеши узнал школьную форму — схватился за ручку снаружи и начал тянуть в другую сторону, пытаясь открыть.
Ханамия вынырнул откуда-то, дрожащими руками, не попадая с первого раза, вставил в замочную скважину ключ. Повернул два раза.
— Надо еще чем-то закрепить.
Лицо его было белым как мел, губы тряслись. Киеши огляделся.
— Швабра!
У швабры была отличная, толстая деревянная ручка. Они проснули ее в металлические скобы на двери. К тому моменту шум снаружи стих, парень уковылял куда-то.
— Мацумото, — пробормотал Ханамия, глядя в окно, как он уходит. — Это Мацумото.
Следующие несколько часов напоминали ночной кошмар. Снаружи как-то внезапно и резко стемнело — глядя в окно, Киеши видел над городом огромную, серо-сизую тучу, которая, казалось, едва не задевает брюхом крыши небоскребов. Все так же лил странный сухой дождь. Еще они видели людей — если, конечно, этих существ можно было назвать людьми. Все они, как Мацумото, носили полуистлевшую одежду и были покрыты трупными пятнами. Тогда-то Ханамия, стоявший у окна рядом с Киеши, так близко, что их плечи соприкасались, и пробомотал:
— Зомби…
Спустя часа четыре им представился шанс понять, что происходит. Внезапно открылась дверь в здании напротив спортзала — явно черного хода, — на улицу выскочила растепанная девица с кое-как забранными в хвостик волосами. Лицо ее было белым от ужаса. Оглядевшись, она прикрыла голову школьной сумкой и со всех ног рванула куда-то, наверное, к выходу из школы.
Она не успела сделать и пяти шагов. Дождь все шел, капли его припечатали белую блузку у нее на плечах. И одежда под ними будто вспыхнула без огня: поползли по белой ткани, расширяясь, черные пятна гниения, коснулись голой кожи… Девушка закричала, будто от невыносимой боли, попыталась бежать дальше, но ноги ее подкосились, она рухнула на асфальт, а дождь, будто живое существо, накинулся на нее с удвоенной яростью. Она кричала, билась, ее тело выламывалось в чудовищных, непристойных, нечеловеческих позах.
Киеши не выдержал — он рванул к двери.
— Не смей! — закричал Ханамия и кинулся на него. Мгновением спустя они уже катались по полу — Киеши пытался вырваться, но Ханамия с неожиданной силой оплел его руками и ногами, всем телом, будто удав, не давая подняться.
— Не смей, дебил! — рычал он. — Ты там сдохнешь!
Крики снаружи вдруг стихли. Киеши замер, и Ханамия замер тоже. Очень медленно, осторожно они поднялись, подошли к окну.
Девчонка больше не билась на земле. Она стояла на ногах, чуть пошатываясь, потом, ковыляя, побрела куда-то.
Киеши посмотрел на Ханамию — и едва не отшатнулся. Лицо у Ханамии было мокрое. Он, вне всякого сомнения, плакал.
— Ты знаешь ее? — осторожно спросил Киеши.
— Нет! — резко ответил Ханамия. — Да, — проговорил он пости без паузы. — Дура одна… первый курс. Она в дисциплинарном комитете состоит… состояла.
Киеши содрогнулся. До него вдруг в полной мере дошло — они в школе Ханамии. Он всех тут знает, тут учатся его друзья и знакомые. Не так давно из спортзала ушла команда Ханамии. Что с ними случилось? Неужели и они попали под этот страшный дождь? Киеши живо представил то же самое, но что они оказались заперты в спортзале Сейрин — и содрогнулся.
И тут же он сообразил, что вряд ли дождь прошел только над Кирисаки Дайичи.
Телефоны, конечно же, не работали — не было связи.
— Почему как апокалипсис, так связь вырубается в первую очередь? — спросил Ханамия, глядя в темноту. Они не включали свет, и в полутьме Киеши был виден только контур профиля Ханамии.
Он пожал плечами, потом сообразил, что Ханамия все равно этого не видит, и ответил:
— Я не знаю.
— Как будто в кино, — сказал Ханамия после еще одной паузы. На это Киеши и вовсе не нашел, что ответить, а потому встал и пошел включать свет.
При свете Ханамия немного пришел в себя. Они обшарили спортзал, нашли воду, собрали все, что было съедобного. Киеши предложил набрать воды из водопровода куда-нибудь, хотя бы в ведра для мытья полов, но Ханамия одарил его острым взглядом.
— Не вздумай вообще открывать кран! Даже смывать в туалете не смей! Ты соображаешь, что эта дрянь уже могла попасть в водопровод?
— Прости, я не подумал, — ответил Киеши, едва сдержав облегченный вздох. Такой Ханамия был привычнее, с ним рядом Киеши чувствовал себя как-то даже уверенно. Как будто не все еще кончено.
Однако через пару часов свет, помигав, вырубился, и снова стало страшно и неуютно. Они сидели в спортзале на матах, прижавшись плечами, молча, едва дыша. Спать хотелось страшно, все тело ломило от усталости, но Киеши не представлял, как сможет заснуть в такой обстановке. Ханамия запер и вторую дверь, которая вела из спортзала в раздевалки, и теперь, заслышав шаркающие шаги, они не сразу понимали, откуда звуки — то ли с улицы, то ли из коридора, и оттого страшно было вдвойне.
— Я с ней спал, — сказал вдруг Ханамия. Киеши вздрогнул.
— Что?
— Я спал с ней. С этой девчонкой из дисциплинарного. Она страшная на лицо, но тело красивое. Она занималась плаванием. Грудь плоская, вообще почти нет, только соски торчат. Люблю такое. Сосет хреново. Зато ноги сильные, и шумная. Терпеть не могу тихонь в койке.
Он говорил быстро, судорожно стискивая руки, глядя в пространство. Киеши смотрел на него, пытаясь в темноте различить выражение лица, а Ханамия вдруг повернул голову и уставился ему прямо в глаза. Губы его вздрагивали, пытаясь сложиться в улыбку.
— Я бы трахнул вашу тренершу, она в моем вкусе, только умная слишком. А ты спал с ней, Киеши?
Киеши подумал, что должен заткнуть его, запретить говорить о Рико в таком тоне, заявить, что не будет отвечать. Вместо этого он сказал:
— Да.
— И как? — в голосе Ханамии звучала жадность. — Хороша она?
Киеши покачал головой, потом передернул плечами.
— Она хороша… наверное. Мне не нравятся девушки.
— Ух ты! — Ханамия наконец смог улыбнуться — кажется, его немного отпустило. — Да ладно? Серьезно? Киеши? Никогда бы не подумал.
— Серьезно, — ответил Киеши, поневоле начиная улыбаться сам. — Но если ты хочешь спросить, не спал ли я с кем-то из команды — я не спал.
— А кто-нибудь из них тебе нравился?
— Изуки, — ответил Киеши раньше, чем успел подумать, потом сообразил — ведь правда же. Нравились ему такие… легкие, летящие.
— А еще? — жадно спросил Ханамия. — С кем бы ты еще переспал? Из наших общих знакомых?
Киеши вздохнул, прикрыл глаза, припоминая. Собственная откровенность была неожиданностью для него самого, но и собственная ориентация стала неожиданностью. Вот он еще официально бойфренд Рико, а вот в больничной палате ночью судорожно дрочит симпатичному санитару. Как так вышло?
— Ну, кроме Изуки… наверное, Такао, — принялся перечислять он. — Касамацу. Имаеши.
Ханамия рассмеялся, уткнувшись лицом в колени.
— Пиздец какой, кто-то может хотеть Имаеши! А Акаши? Раз уж ты пошел по разыгрывающим? — он фыркнул.
— Нет, Акаши нет, — Киеши улыбался. — Он слишком, — он изобразил в воздухе фигуру, — маленький. И мне нравятся брюнеты.
— Хорошо быть японцем, — Ханамия фыркнул. Потом вдруг резко повернулся к Киеши, проговорил с веселым изумлением в голосе: — Подожди-ка, Киеши! Но ты же кое-кого пропустил!
Киеши рассмеялся.
— Я рассчитывал, что ты не заметишь.
Наступила тишина. Они сидели очень близко, и Киеши видел, что Ханамия смотрит на него, кривя рот в веселой и язвительной усмешке. Сейчас он был совершенно таким, как обычно, как в тот день, когда они встретились в коридоре спортивного комплекса — насмешливый, ядовитый, опасный. Киеши подумал, что ему это нравится. Не то чтобы он не испытал глубокого морального удовлетворения, доведя Ханамию до срыва на площадке. Но вот такой — уверенный в себе — Ханамия нравился ему больше всего.
— Серьезно, Киеши?
В ответ Киеши наклонился и поцеловал его.
Ханамия замер, а Киеши стало вдруг лихо и весело. Он обнял Ханамию одной рукой за талию, вторую положил ему на затылок и прижался губами ко рту сильнее, толкнулся в чужие губы языком, настойчиво понукая разомкнуть их. Ханамия, на удивление, отмер и послушался — прикоткрыл рот и даже как-то, гибко изогнувшись, прильнул к Киеши.
От этого возбуждение, до того мерцавшее слабой искоркой заинтересованности, вдруг вспыхнуло с неистовой силой. Крепко прижав Ханамию к себе и не разрывая поцелуя, Киеши опрокинул его на маты.
Ханамия застонал. Киеши жадно вылизывал его рот изнутри, проходясь языком по деснам и нёбу, гладил его по спине и ягодицам обеими руками, потом нетерпеливо расстегнул на нем брюки, сдернул их. Ханамия вцепился руками ему в плечи, когда Киеши, нырнув ладонью под резинку трусов, обхватил его член. И задвигал кулаком, второй рукой беспорядочно гладя его спину, тиская ягодицы, проезжаясь пальцами между ними.
Ханамия кончил очень быстро, глухо вскрикивая ему в рот, и Киеши, разорвав поцелуй, вжался членом в его бедро. Очень хотелось перевернуть Ханамию и хотя бы просто потереться между ягодиц — о большем он и думать боялся, и так стояло до звона в ушах. Ханамия — взгляд у него был ясный, но какой-то бессмысленный, как будто он не до конца понял, что произошло — вдруг сунул руку ему между ног, сгреб член Киеши через брюки. Потом прошипел:
— Штаны расстегни!
Киеши расстегнул, едва не всхлипнув от облегчения. В трусы скользнула рука, неуверенно обхватила член.
— Ни хрена себе… — пробормотал Ханамия, водя рукой по стволу вверх и вниз. — Вот так дубина. Неужто в твою тренершу влезала?
— Нет… — простонал Киеши. — Мы этого… не делали.
— Без проникновения, да? — шептал Ханамия так, словно не вполне понимал, что говорит. — А кому-нибудь… кому-нибудь засовывал? Парню?
— Нет, — Киеши мотнул головой. — Еще нет.
Ханамия рассмеялся — и вдруг всхлипнул, как-то жадно, голодно, и Киеши почувствовал, как упирается в его ногу полувставший член.
— Что, ни разу не было секса с проникновением?
Киеши продолжал толкаться ему в руку, губы Ханамии ласкали его ухо, член терся о бедро.
— Было. Меня трахали…
Ханамия застонал — протяжно, длинно, и Киеши сгреб его член и задвигал рукой в том же темпе. Они перекатились — теперь Ханамия лежал сверху, — и дрочили друг другу, терлись, целовались, беспорядочно сталкиваясь языками.
— Я бы посмотрел… — шептал Ханамия. — Я бы… я бы сам…
Они кончили одновременно, Киеши стонал в голос, вжимая в себя Ханамию, а тот прикусил его губу, выгибаясь в руках, как туго натянутая струна.
И вырубились они одновременно, на тех же самых матах — Киеши еле успел прикрыть их обоих своей курткой.
Незадолго до рассвета их разбудили крики. Отчаянные вопли, полные смертного ужаса, и еще звуки — стоны, хрипы, треск. Они лежали, вжимаясь друг в друга, и Киеши ненавидел себя, потому что надо было подняться, выйти, помочь — но ему было страшно, и он предпочитал думать, что все дело в том, что Ханамия слишком крепко оплел его запястье пальцами.
Утро было серым и безрадостным. Из окна Киеши, проснувшийся раньше, видел серую бетонную дорожку и огромное кровавое пятно с каким-то месивом на ней. Пока он смотрел, снова пошел дождь — кровавое месиво под ним растворялось.
Они попили воды и съели по батончику мюсли. Лицо Ханамии было таким же серым, как бетон, и только припухшие губы выдавали прошлую ночь.
— Эти крики, — заговорил он наконец. — Ты слышал, что кричали?
— Нет, — ответил Киеши. Лицо Ханамии вдруг как-то жалобно сморщилось.
— Мне показалось, кричали «Хара, не надо»... И голос…
— Ханамия, — похолодев от ужаса, перебил Киеши, — перестань. Тебе показалось. Ты просто беспокоишься за них, но наверняка они успели укрыться от дождя, и с ними…
— Хара не стал бы прятаться от дождя, — прервал его Ханамия. — Хара любит дождь.
Он с шумом втянул воздух и снова повалился на маты.
— Ханамия, — сказал Киеши минут пять спустя, — нам надо выбираться отсюда.
— Отлично, — отозвался Ханамия. — Даже если отринуть тот факт, что там то и дело льет ядовитый дождь, а еще бродят пожирающие людей — судя по ночным воплям — зомби, куда мы пойдем?
— Ну, наверняка уже организованы какие-то убежища, — сказал Киеши осторожно. — Вряд ли ситуацию стабилизируют быстро, но что-то же…
Ханамия сел, потер лицо руками.
— Киеши, ты ведь понимаешь, что нам надо будет пересечь до черта открытого пространства, прежде чем мы доберемся хотя бы до ближайшей станции метро? На которой нас будут ждать либо запертые двери, либо полчища зомби?
— Нет, — покачал головой Киеши, — нам надо добраться только до главного здания твоей школы. Там наверняка кто-то остался. Может быть, кто-то из преподавателей даже. Мобильной связи нет, но стационарная еще может работать. И если нас будут эвакуировать, то у нас больше шансов, если мы окажемся в главном здании, потому что про спортзал никто не вспомнит.
Ханамия со свистом втянул воздух сквозь зубы.
— Даже если мы успеем добежать до главного здания в перерывах между дождями, что ты собираешься делать, если на нас нападут?
— Отбиваться, — пожал плечами Киеши. Ханамия посмотрел на него как на идиота.
— Чем? Мячом?!
— Ну, — Киеши огляделся, — ручкой от швабры?
И вот тогда-то Ханамия и захохотал.
***
До самой темноты они больше не обменялись ни словом. Спать легли, как и вчера, на матах, укрывшись курткой Киеши. Через полчаса, когда Киеши не спал, но пребывал в дурной дремоте, Ханамия вдруг заполз на него сверху, жарко задышал в губы. Киеши обхватил его руками, жадно лапая за задницу, потом начал раздевать. Ханамия ответил ему тем же. Голые, возбужденные, они возились на скользких матах, терлись друг о друга, потом Киеши не выдержал — подгреб Ханамию под себя, перевернул на живот. Член уперся в горячую поясницу, Ханамия под ним стонал и всхлипывал, притираясь всем телом. Киеши сполз ниже, обхватил член Ханамии пальцами, задвигал бедрами, начал дрочить, вылизывая плечи, шею, выступающий острый позвонок. Ханамия стонал протяжно, низко, каким-то удивительно не своим голосом, хриплым, звучным.
Киеши кончил ему на задницу. Дрожащей рукой попытался стереть сперму, но только размазал ее еще больше.
— Я дам тебе, — в голосе Ханамии звучало предвестие срыва. — Если мы выберемся отсюда, я дам тебе, слышишь!
Киеши обхватил его руками, прижал к себе так сильно, как только мог, зарылся лицом в волосы.
— Отличный стимул, — сказал он подрагивающим голосом. — Все будет хорошо, Ханамия.
Кажется, Ханамия плакал, но Киеши не был уверен в этом. Он уткнулся лбом ему в затылок и крепко зажмурился и стиснул челюсти, чтобы не разрыдаться самому.
***
Киеши проснулся от тычка под ребра, открыл глаза и увидел, что Ханамия сидит рядом с ним, голый и напряженный.
— Киеши, — позвал он, — ты слышишь?
За окном только-только начинало сереть небо. Дождя не было, но через мгновение Киеши действительно услышал какой-то шум — настойчивый, смутно знакомый гул.
— Что это?
— Ты слышишь?! — Ханамия подорвался на ноги и начал одеваться, потом пинком подпихнул к Киеши его одежду. — Это вертолет!
Киеши вскочил и стремительно натянул на себя одежду, с трудом попадая пуговицами в петли. Ханамия спешно всовывал ноги в кроссовки. Потом подскочил к двери, отпер ее, вытащил швабру.
— Подожди, — Киеши перехватил у него швабру, упер ее в пол, сильно ударил ногой, обламывая у основания. Ханамия рядом чуть не подпрыгивал от нетерпения.
— Скорее! Скорее!
Они вылетели наружу и сразу же увидели вертолет — он, держась очень низко, подлетал к главному зданию школы.
— Эй! — заорал Ханамия и со всех ног кинулся туда, размахивая руками. — Эй! Мы здесь!
Киеши помчался за ним. Краем глаза он успел различить несколько медленно бредущих по направлению к ним пошатывающихся фигур. Слишком неспешные, успел подумать Киеши, пытаясь догнать Ханамию, который несся с какой-то невероятной скоростью.
Вертолет начал снижаться — кажется, их заметили. Из дверцы высунулся человек с громкоговорителем, но слов не было слышно — их относил ветер.
Киеши почти нагнал Ханамию, когда тот вдруг замер, а потом обернулся на него. И вскинул голову, широко распахнув глаза. Губы его шевельнулись, и в их движении Киеши прочитал «дождь».
Одним броском, как в баскетболе, он настиг Ханамию, сгреб его и навалился сверху, вынуждая присесть, сминая под собой, закрывая своим телом. Ханамия что-то выкрикнул прямо ему в ухо, но хоть барабанная перепонка и зазвенела от звука, слов Киеши не разобрал.
Он зажмурился, и перед глазами всплыла яркая картинка — девочка из дисциплинарного комитета, бывшая подружка Ханамии, корчится под ударами ядовитого дождя. И сразу за этой картиной — выгибающийся под его руками Ханамия.
Он не сразу понял, что боли нет, если не считать той, что причинял впившийся в бок локоть Ханамии.
— Идиот, — всхлипывал Ханамия. — Дебил!
Грохотал над головой вертолет. Лопасти его разгоняли воздух, и ветер разносил ядовитые капли в стороны. Перед глазами маячила веревочная лестница.
— Отпусти меня, кретин, — выдохнул наконец Ханамия. — И лезь уже.
— Ты первый, — ответил Киеши. Он все никак не мог вдохнуть нормально. — Прости. Никак не мог забыть твое обещание.
— И как бы я дал тебе, если бы ты сдох? — раздраженно выплюнул Ханамия. Ухватился за перекладины и быстро полез наверх. Киеши последовал за ним; и уже когда он забрался в вертолет, и за ним захлопнули люк, и выдали им обоим по одеялу и термосу, Киеши услышал, как кто-то сказал: «Здесь больше нет живых».
И вертолет, забирая все выше, полетел прочь.
@темы: Хоррор, Фанфик, Зомби, The Rainbow World. Другие миры, День баек из склепа, Kirisaki Daiichi Team
-
-
27.04.2016 в 23:50Редко когда ТАК нравится зомби-апокалипсис: безнадёжность и безудержная откровенность.
-
-
28.04.2016 в 17:16третий, правда, несколько выбивается, но
"Хара, не надо!"
страшно
-
-
28.04.2016 в 20:55хорошая работа.. Имаеши который создал Ханамию - это интересно
Растения против зомби
Потрясающий контраст невероятно живых персонажей и зомбоапокалипсиса
-
-
28.04.2016 в 21:01Ммм, так а сердце, что же, съел? Ну, тем или иным способом? Или принял в дар и берег?
Ханамия и зомби, хехе, смешать, но не взбалтывать! Очень так...
-
-
28.04.2016 в 21:08забрал себе
-
-
28.04.2016 в 21:15-
-
28.04.2016 в 21:26по авторскому замыслу Ханамия не в курсе и самый настоящий человек, но это уж кто как прочитает) Из него бы вышел шикарный аякаси
-
-
28.04.2016 в 21:48В общем, все интригующе )) И в целом - спасибо за выкладку, спасибо, что радуете.
-
-
28.04.2016 в 21:54ну как-то так, да ))
спасибо вам за отзывы
автор сетохары, обвиосли))
-
-
29.04.2016 в 15:39-
-
30.04.2016 в 00:50Офигенно
-
-
30.04.2016 в 01:06Спасибо! Я думаю, Имаёши действительно во многом создал Ханамию — он ведь был его капитаном, и Ханамия, полагаю, во многом перенял его ролевую модель )
Fate-chan, Ооох, Open your walls, play with your dolls - здорово! Куклы вообще штука загадочная и неуловимо пугающая. Между прочим, не знаю, как японские мастера, а так вообще многие, когда делают кукол, вкладывают в них подобие сердца.
Спасибо огромное! В какой-то мере Имаёши вложил в Ханамию своё )
барханная, всегда пожалуйста, забегайте в следующие выкладки!
Naito-kun, спасибо, спасибо! :3
автор Open your walls, play with your dolls
-
-
02.05.2016 в 21:24Интересный фик, спасибо! Хара-аякаши был и жуткий, и красивый одновременно) Можно понять, почему Сето влюбился))
Растения против зомби
Спасибо за киехану
-
-
03.05.2016 в 00:11В последней, Ханамия такой обычный перепуганный подросток. Даже неожиданно. И Теппей как всегда - рыцарь, хоть и без коня.
Идея с куклами очень вдохновляющая. Оставляет простор для воображения.
Как и первая, с аякаси. И Сето молодец, наверное. Принял решение.))
Спасибо!
-
-
03.05.2016 в 13:05-
-
17.05.2016 в 07:38Пипец стремно было читать, но ХЭ порадовал! Автору спасибо!
-
-
26.05.2016 в 20:18Это так шикарно, несмотря на то, что "все остальные стали зомби", что просто нет слов. Ханимия понравился безмерно, Киёши тоже не отстал, кульминация и концовка очень вкусные. Спасибо автору=))))
-
-
01.06.2016 в 23:58-
-
02.06.2016 в 18:52