Ссылки на скачивание: .rtf, .fb2
Название: Рок-н-ролл мертв
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День баек из склепа - Зомби
Размер: 3774 слова
Пейринг/Персонажи: Имаёши Шоичи/Ханамия Макото
Категория: слэш
Жанр: экшн, драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Токио закончил так же, как до этого Акита или Осака — быстро и грязно.
Примечание/Предупреждения: пост-канон, зомби-апокалипсис
Пару лет Имаёши шел впереди, оставляя ему патроны, таблетки и записки на стенах в убежищах, помечая на картах места, которые еще были безопасными, и те, что теперь таковыми не были; соваться к побережью становилось все страшнее, так что до поры они нарезали круги. И переругивались надписями на стенах, потому что по крайней мере это до сих пор было захватывающе.В подвале обрушенной станции метро Ханамия читал пожелание сдохнуть, а в заброшенном доме на холме — выдержки из «Поваренной книги анархиста»; находил совет беречь пальцы на бумажном пакете с гранатами и свернутую записку в упаковке анальгетиков; подробные карты зараженных зон и жалобы на простуду, усталую ругань и просто пустой треп. Надписями на стенах в одном из убежищ они переругивались с год, пытаясь выяснить, кто все-таки больший монстр, пока, вернувшись туда в третий раз за два месяца, Ханамия не обнаружил приписку незнакомым почерком: «Заткнитесь оба, монстры все равно не внутри, а снаружи.
Я надеюсь. Потому что иначе вы оба уже мертвы».
В ответ он приписал краткое пожелание незнакомому советчику сдохнуть тоже, а Имаёши, как потом оказалось, посоветовал ему успокоиться и тривиально подсесть на колеса. Таблетки становились такой редкостью, что совет был той еще издевкой.
Города чадили, щетинились опорами покореженных мостов и свалками разбитых машин, выжившие давно разграбили дома, а потом перестали быть выжившими, так что порой можно было даже ненадолго почувствовать себя в безопасности — ну, до тех пор, пока снова не слышался скрежет у самых окон. Зараженные бродили по улицам небольшими группами, реагируя только на громкие звуки — такая посмертная социализация казалась довольно забавной сама по себе, — так что если не стрелять по машинам, врубая сигнализацию, то передвигаться по ночам можно было почти спокойно. Ханамия огибал широкие улицы, изредка отстреливаясь, прятался в тенях и искал на стенах отметки, оставленные другими выжившими. Безусловные, очевидные знаки — здесь патроны, убежище поблизости, держись, мы победим. Никто никого не победил, но это волновало гораздо меньше, чем то, что чей-то запас анальгетиков, закопанный в землю, попросту отсырел.
А Имаёши, кажется, расчищал ему дорогу, так что все, что теперь становилось важным — не сбиться с пути.
И потому первая встреча за годы показалась не столько удачей, пусть и очевидно рассчитанной, сколько дурным знаком. Прежде чем отпереть дверь, Имаёши смотрел на него сквозь решетку так долго, пристально и внимательно, будто ожидал, что сейчас Ханамия кинется на него в попытке проломить своим телом усиленную железную дверь, как зараженный — в сущности, он хотел бы так и сделать, просто чтобы выплеснуть бестолковую смесь из ярости и облегчения. Приятно было наконец увидеть хоть кого-то живого. Их, живых, осталось так мало, что каждая встреча становилась событием.
Пару лет назад он считал, что предпочел бы видеть Имаёши мертвым. Апокалипсис меняет людей.
Поэтому, осторожно прислонив винтовку к стене, он развернулся всем телом и вскинул руки.
— Полегче, — рассмеялся Имаёши, уворачиваясь, — нас осталось слишком мало, чтобы я позволил тебе просто придушить меня.
— Заткнись, — сквозь зубы проговорил Ханамия, дергая его на себя за ворот футболки, — хоть раз в жизни — заткнись.
И ладонью отвел прядь со лба, внимательно, будто вслепую ощупывая лицо. Имаёши не сопротивлялся больше — только криво улыбнулся да быстро стянул треснувшие очки. Черт знает, как он сквозь них видел хоть что-то. Должно быть, работал принцип меньшего зла, потому что без них он видел еще хуже.
Под пальцы попался длинный, едва заметный шрам на скуле, ссадина под челюстью — будто кто-то врезал ему прикладом. Ханамия немного завидовал: он предпочел бы сделать это сам. Перехватив пальцами за подбородок, он потянул вверх, заставляя Имаёши запрокинуть голову, и внимательно с немалым удовольствием осмотрел подживающий кровоподтек.
— Кто тебя так, — он говорил тихо, почти ласково, с бесконечной издевкой. — Кому сказать спасибо за то, что отобрал у меня все удовольствие?
— Одной маленькой мертвой девочке, — Имаёши дернул уголком рта, глядя на него сверху вниз. А потом перехватил ладонями за запястья. — Ты насмотрелся?
Ханамия отступил на шаг назад и помотал головой, впрочем, опуская руки.
— На твои страдания? Никогда.
И только теперь заметил выступающий под вытертой футболкой контур перевязки. Это могло бы значить ничего — или катастрофу. Проследив направление его взгляда, Имаёши раздраженно выдохнул сквозь зубы и потянул ткань вверх, демонстрируя ему грубые завязки нечистого бинта. Кровь на нем не проступала.
— Хочешь — развязывай. Это не... Меня задело взрывной волной, — он хмурился. Выглядело так нелепо, что момент хотелось продлить.
— Спрячь свои мощи, — Ханамия отмахнулся, сразу переходя к главному: — Почему ты вообще здесь? По моим расчетам, ты должен был еще пару недель назад двинуться обратно в Осаку.
Имаёши опустил футболку и педантично поправил воротник, стряхивая невидимые пылинки. Будто они не были в пыли и крови с ног до головы. Будто запах гари не въелся в самые кости.
— Ждал тебя, — когда они были подростками, Имаёши переходил на кансайский шутки ради, но теперь, кажется, акцент пробивался у него от нервов. Или это все еще было издевкой. Без разницы. Ударить его хотелось все равно — прикладом за отсутствием харисэна. — Решил поговорить наконец лицом к лицу.
Ханамия замер, испытующе глядя ему в глаза. И раздраженно дернул острым плечом, чувствуя, как сползает куртка, которая за месяц стала велика ему на пару размеров, потому что есть зачастую тоже было нечего.
Да и жить, впрочем, было незачем, но это в длинном списке их проблем не занимало место даже в первой сотне.
— Не думал, что нам есть, что обсудить. Семпай.
— Ты вообще не думал, — Имаёши протянул руку, двумя пальцами прикасаясь к его лбу. — Ты пассионарий. Ума не приложу, как ты столько лет притворялся, что у тебя есть мозги.
— Я паршивый лжец, ты сам говорил, — Ханамия широко ухмыльнулся, указывая большим пальцем себе за спину — на дверь убежища. — Но лучший, чем эти парни. — Имаёши вскинул брови, считывая намек, но интерпретируя его исключительно в свою пользу — как и всегда.
— Работа на контрасте, — он улыбнулся удивительно мягко, — как удобно.
Ханамия раздраженно поморщился.
— О, заткнись, — и прищурился, вспоминая вдруг, что есть вопросы поважнее. — Болит?
— Что? — Имаёши нахмурился.
— Рана, — повторил он терпеливо. — Болит?
В рюкзаке лежали анальгетики, почти свежие бинты, спирт, даже щипцы. Имаёши растерянно глядел на него сквозь эту дурацкую трещину на очках. Стало мимолетно интересно, как через такие вообще смотреть, как оценивать картинку, неизменно видя ее исключительно расколотой надвое.
— А как ты думаешь, — негромко отозвался он наконец, кажется, устав шутить. — Как должны ощущаться ушибы, рана и ожоги во весь живот?
— Будто тебе отбили внутренности, а потом поджарили, — Ханамия лучезарно улыбался, доставая бинты и садясь рядом на колени. А потом с немой ленивой издевкой взглянул снизу вверх, облизывая губы. — Мне нравится. Разденешься?
Имаёши пару мгновений молча смотрел на него сквозь это свое треснутое стеклышко.
— Какая дешевая провокация, Макото.
— Я пытаюсь помочь, — он закатил глаза.
Ткань заглушила тоскливый вздох, когда Имаёши потянул футболку вверх, а потом вслепую бросил куда-то на потертую, заваленную стреляными пулями столешницу.
*
Имаёши совсем не изменился, как оказалось. Только еще больше исхудал. Всегда худощавый, жилистый, гибкий, теперь он сделался попросту тощим, и вся одежда висела на нем мешком. Как и на самом Ханамии. Впрочем, свои нечистые растянутые тряпки Имаёши умудрялся носить с тем же густо замешанным на самоиронии достоинством, с каким когда-то носил спортивную форму с капитанской четверкой на груди. Будто сейчас, как и тогда, не строил по поводу самого себя никаких иллюзий, всем своим видом сообщая — я не лучше тебя, не хуже тебя, просто гораздо умнее и чуть везучей.
И поэтому мы здесь.
Обходные маршруты он чертил на карте все утро, встав на колени на столе, пули с которого пришлось скинуть на пол. Бесполезные, стреляные — не понять было, зачем их вообще потребовалось здесь собирать.
Оглядывая черные отметки на вытертой бумаге, Ханамия хмурился. Безопасных мест становилось все меньше. Убежища взламывали, взрывали и разрушали изнутри. Для безмозглых чудовищ, ведомых инстинктами и жаждой крови, зараженные были удивительно изобретательны в методиках разрушения. А Имаёши все чертил. Размечал время и расстояния, оставлял для кого-то шутливые пометки так же, как раньше делал это для него.
Ханамия понимал, что теперь ему, очевидно, придется получать эти океаны остроумия из первых рук. И не мог понять, радует это или бесит.
Будущий путь лежал через давно разграбленные окраины, речной переход и железнодорожный мост.
— Ты нас угробить решил, — Ханамия чистил винтовку и ругался. Имаёши невозмутимо смотрел на него сверху вниз, зачеркивая на карте убежище за убежищем — удивительно было, насколько еще успела выгореть страна с их последней встречи. — Мост? Под мостом нас будут ждать в первую очередь.
— О, — Имаёши улыбался, — я знаю. Считаю это своей гарантией того, что ты немного помолчишь.
— Скормить меня зараженным ради пары минут тишины? Умно, — голос сочился усталым сарказмом настолько откровенно, что Имаёши даже не давал себе труда на него реагировать. Только смотрел с недоумением — остро и немного брезгливо. Переходы от насмешки к презрению ему всегда давались чертовски хорошо.
— Нет, я не хочу скормить тебя зараженным. Я не желаю тебе смерти. Какой в этом смысл, Ханамия? — Имаёши поморщился, будто сама мысль казалась ему неприятной. Было отчетливо видно, с каким трудом он натягивает привычную глумливую насмешку. — Твоего барахла мне и на неделю не хватит, а вот на твою злобу я могу любоваться годами.
Любого откровенность сделала бы беззащитным, открытым, уязвимым. Любого, но только не его. Ханамия раздраженно отпихнул от себя опустевшую бутылочку из-под оружейной смазки.
По общепринятому стандарту Имаёши был неплохим человеком, вероятно.
— К делу, — скрипнув зубами, он принялся педантично собирать винтовку, — что ты задумал?
— Возвращаемся в Токио, — отвернувшись, Имаёши отметил еще пару точек на карте и слез со стола, убирая ручку в карман. — Если где-то и остались выжившие, то только там. Собирайся. Выходим в полдень.
Полдень снаружи встретил дождем и влажной полумглой. Туман и дым, затянувшие город, позволяли пробираться незамеченными. Впрочем, и перед собой они не видели ничего, поэтому Имаёши взял его за руку. Ладонь оказалась узкой и сухой. Ханамия недоуменно покосился на него, но, увидев привычную нечитаемую насмешку, задавать вопросов или сопротивляться не стал. Только схватился крепче, переплетая пальцы, и свободной рукой закинул винтовку на плечо.
Ориентироваться приходилось чуть ли не по слабым очертаниям указателей. Впрочем, кажется, Имаёши знал, что делает, поэтому Ханамия позволил себе больше следить за звуками и меньше — за дорогой. Откуда-то раздавался привычный скрежет, стоны, всхлипы. Неизменное свидетельство того, что они не одни — впрочем, пока их не видят, они в безопасности.
А Имаёши все улыбался.
— Я слышал отличный анекдот пару месяцев назад, — негромко проговорил он, даже не глядя на Ханамию. — Один... шутник в убежище по дороге на Хоккайдо...
— Ты собирался на Хоккайдо? — Ханамия перебил его, хмурясь. Этого пункта в его мысленной карте не было.
— Да, — он вскинул подбородок, хрустнув шеей, и встряхнул головой, будто пытаясь проснуться. — Скажем, я устал тогда. Меня едва не сожрали, я выдохся, Ханамия. Поверь, ты не хочешь знать подробностей.
— Ты пытался сбежать.
Его улыбка не дрогнула.
— Возможно.
Ханамия склонил голову, растягивая губы в сухой ухмылке.
— Продолжай.
В конце концов, было бы равно странно как верить в правоту Имаёши все эти годы — так и ждать, что он то доверие оправдает. Он не верил и не ждал. Но фиксировал фактологию так же неизменно педантично, как и всегда.
— Так вот этот шутник, — Имаёши говорил с откровенным удовольствием, — утверждал, что над Наритой до сих пор иногда пролетают самолеты. Военные, в основном. Чаще французы, иногда американцы, совсем редко — русские. Понимаешь, к чему я веду?
Ханамия понимал.
О да, Ханамия понимал.
Он стиснул пальцы так, что у Имаёши наверняка костяшки побелели, и тот зашипел от неожиданной боли, но убрать руку даже не попытался. Позволял. Буквально ощущая, как окситоцин затапливает мозг, Ханамия отстраненно подумал, что так это всегда и работало — они позволяли друг другу причинять некоторую боль. Возможно, они этого даже ожидали.
— Токио, — глухо проговорил он, прищурившись, а потом запрокинул голову, гулко, низко расхохотавшись. — Токио!
— Я не был дома два года, — Имаёши будто озвучил его мысли, и это не было так уж приятно, но сейчас ему было все равно. — Будет неплохо наконец вернуться.
Ханамия все смеялся, искоса глядя на него из-под полуопущенных ресниц, и автоматически взвешивал смутные вероятности — Имаёши решил дождаться его, Имаёши вел его все это время, Имаёши рассказал, что они могут спастись.
Имаёши был идиотом, но озвучить эту мысль помешал глухой низкий стон на грани слышимости. Сначала едва отчетливый, потом — нарастающий, будто гул пролетающего над городом самолета, слишком знакомый для того, чтобы от него можно было просто отмахнуться. В тумане очерчивались неясные силуэты. Вряд ли зараженные видели их, но вот-вот должны были заметить.
Имаёши побелел. И медленно повернулся, коротко говоря:
— Бежим.
Бежать пришлось до самого моста. Покореженный бетон, кажется, готов был покрошиться прямо под ногами, но опоры еще держались, поэтому Ханамия, не раздумывая, бросился к ним, гибко взбираясь на верхотуру. Сверху было отлично видно, как толпа нарастает из густого тумана. Зараженных было гораздо больше, чем патронов, — математика, ставшая за все эти годы привычной. От страха горчило во рту, и это тоже было знакомо.
Имаёши вскарабкался следом за ним и сел у ног, чтобы не мешать отстреливаться. Оружие, впрочем, не доставал — только невозмутимо разглядывал зараженных у моста, болтая ступнями в воздухе.
— Не хочешь мне помочь? — Ханамия говорил раздраженно: от отдачи саднило плечо, подсчеты более оптимистичными не стали даже после того, как он отстрелял добрыйую десяток ходоков. Промозглым ветром здесь, наверху, пронизывало до костей. Имаёши вскинул голову, глядя на него с безмятежной улыбкой.
— Не трать патронов.
— Что? — Ханамия от удивления чуть не опустил винтовку, но вовремя одумался.
— Не трать патронов, — он повторил. — Позволь им подойти поближе.
— Ты спятил.
— А ты ошибаешься, как всегда, — Имаёши засмеялся, прислоняясь спиной к его лодыжкам. — Расслабься. Я хочу кое-что показать. Тебе понравится.
Наверху порохом, гарью и бензином несло особенно сильно. И было слишком хорошо — лучше, чем хотелось бы — видно, как ходоки с неотвратимым гулом подбираются все ближе, топча и пожирая своих же. Просто удивительно, почему они до сих пор не перебили друг друга. Живые бы уже справились с этой задачей.
Когда до опор моста ходокам оставались считанные метры, Имаёши осторожно стянул рюкзак с плеча и поджал ногу, ставя его на колено. Задумчиво достав из кармана коробку с патронами, он оглядел ее, прежде чем протянуть Ханамии.
— Твой, кажется, калибр?
— Ты за этим время тянул? — Ханамия раздраженно скрипнул зубами, едва удержавшись от того, чтобы пнуть его под ребра. — Хотел поделиться патронами? Спасибо, семпай. Ты опоздал.
— Ты всегда был таким нетерпеливым, — нараспев проговорил Имаёши, доставая со дна рюкзака бумажный пакет и удовлетворенно разворачивая. — Подожди немного. Разве тебе никогда не хотелось поджечь город и посмотреть на пожар с холма?
Ханамия закатил глаза.
— Что ты несешь?
— Свет истины, — а вот теперь он расхохотался, — ты оценишь. Я обещаю.
Первой на землю упала светошумовая граната. А следом за ней, когда зараженные столпились вокруг, привлеченные грохотом и яркой вспышкой, полетела пара боевых. Имаёши больше не смеялся, но смех выдавал каждый его жест — то, как он все еще покачивал ногой в воздухе, то, как подбрасывал на ладони выдернутую чеку.
А Ханамия смотрел.
Сняв парой метких выстрелов последних ходоков, тех, кого не размазало по земле взрывной волной, он молча полез вниз, избегая смотреть на мешанину костей и плоти, что осталась от них — а могла бы остаться от него самого. Думать об этом не хотелось. Поэтому он глядел только в узкую спину Имаёши, спускающегося следом, и отвел взгляд, лишь когда тот спрыгнул на влажный бетон.
Туда, где недавно гремели взрывы, он тоже старался не смотреть.
— Идем, — проговорил Имаёши, снова находя ладонью его руку, — нужно еще суметь незаметно пройти под мостом.
И твердо пошел вперед, уводя за собой все дальше.
*
Дорога оказалась дольше и тяжелее, чем он думал — вдвоем было проще отбиться, но сложнее остаться незамеченными. Когда туман сошел, оседая в низине, Имаёши наконец отпустил его руку, но ощущение прикосновения еще долго жгло пальцы — так, что их хотелось вытереть о ветровку, а лучше вымыть с антисептиком.
Не сговариваясь, решили не спать в ночь, а продолжить путь, потому что спрятаться было практически негде. Разве что в одной из покореженных машин на обочине. Казалось, что зараженные были повсюду, они чувствовались, даже если оставались невидимыми — слышались в тенях, в низком гуле и грохоте. Были рядом каждую чертову секунду, и от липкого чувства присутствия никак не отдавалось отделаться.
Имаёши, кажется, выдохся еще больше, чем он сам, потому что вынужден был вести, а еще был ранен, а еще, возможно, и до того не спал несколько суток, но тонко, лисьи улыбаться так и не перестал. Речь сочилась издевками. И это было словно на мгновение оказаться в средней школе — глупо, бездарно и безопасно.
У въезда в город остановились, чтобы Ханамия мог смазать обезболивающей мазью отчаянно саднящее плечо — понимал, что еще чуть-чуть, и он попросту не сможет больше стрелять. Имаёши помог ему наложить повязку, сидя рядом на коленях в дорожной пыли, и когда он закончил, Ханамия протянул руку, рывком задирая футболку на его животе.
Крови на повязке не было. Тот удивленно приподнял брови, прищурившись, но комментировать не стал. Только поднялся на ноги и протянул руку, помогая встать.
А город казался вымершим. Если за городской чертой отстреливаться и прятаться приходилось постоянно, то в самом Токио было тихо и пусто, лишь ветер гонял пыль вокруг баррикад и заграждений. Город пытались изолировать, когда все только начиналось. Как и в любую войну, правительство пыталось сохранить столицу. Зараза, впрочем, все равно просачивалась, и Токио закончил так же, как до этого Акита или Осака — быстро и грязно.
Под ноги попала газета с крупным, броским заголовком о беспорядках в Синдзюку. Ханамия раздраженно отбросил ее в сторону носком ботинка и поежился, застегивая куртку: промозглым ветром продувало до костей. И, может быть, от завывания ветра, может, от далекого грома, а может, просто отвлекшись, он не сразу услышал привычный нарастающий стон.
Так мог бы плакать от невыносимой боли кто-то живой. Так они плакали, баюкая раны, прежде чем переродиться монстрами. Ханамия помнил, а предпочел бы не вспоминать.
— Идут! — Имаёши дернул его на себя, снова хватая за руку, и побежал к баррикадам, потому что всегда нужно представлять масштаб — это они оба помнили со средней школы, а еще проще отстреляться с высоты — это они узнали, только став взрослыми. Карабкаясь на сваленные горой обломки мебели, какой-то мусор, покореженные бока разбитых машин, Ханамия только глухо ругался, отбивая локти и колени, но цеплялся за чужую ладонь все равно.
На вершине они встали бок о бок, и он безнадежно вскинул на плечо винтовку. От первого же выстрела перебитое плечо обожгло такой болью, что рука дернулась, и пуля прошла мимо, попадая, впрочем, в кого-то другого из ходоков — их было слишком много, чтобы промахнуться.
— А ведь до Нариты всего ничего, — Имаёши хохотал, бросая рюкзак под ноги и выуживая последнюю гранату, — было весело, а, Ханамия?
— Заткнись, — он закатил глаза и стиснул зубы, чтобы стерпеть чертову боль, и второй выстрел пришелся прямо в цель. Имаёши выдернул чеку. Взрыв избавил их от доброй трети проблем — видимых, — но, кажется, ходоков здесь было за всю ту часть города, что казалась до сих пор опустевшей. Слишком много. Не отбиться и не отстреляться.
Они понимали это оба, но Ханамия стрелял все равно.
— Мне патронов и на половину не хватит! — он кричал, глядя не столько в толпу зараженных, сколько на безумную улыбку Имаёши, который извлек из рюкзака пистолеты, чертовы пистолеты, и теперь, кажется, собирался поупражняться в македонской стрельбе. — Скажи, что у тебя был план.
— Не было, — расхохотался тот в ответ, — поэтому, когда ты снимешь хотя бы первую линию, мы побежим.
— Что?! — Ханамия посмотрел на него с яростью.
— Побежим, — повторил Имаёши медленно, будто тот в самом деле мог что-то не понять. — А у тебя есть идеи получше? Не будь идиотом, Ханамия, здесь нечего делать, кроме как бежать и прятаться. И так всегда было.
Во рту пересохло. Ханамия использовал последний патрон и опустил бесполезную винтовку, на мгновение переводя дух.
— Тогда не отставай, — бросил он, делая шаг назад. — Если не хочешь, чтобы я любовался твоими мозгами, размазанными по асфальту.
— Не волнуйся за меня, — Имаёши улыбался. — Пора.
На бегу он слышал чужое дыхание за спиной, но стоны, всхлипы, скрежет — все это доносилось гораздо отчетливее. Баррикада не могла задержать ходоков надолго, как и выстрелы, но толпа поредела, и небольшой буфер времени все же появился — вполне достаточный, как оказалось, для того, чтобы забиться в подвал одного из домов, заблокировав выход, и только в крошечное смотровое окно у самого потолка наблюдать за тем, как зараженные идут мимо. Лишенные цели, они разбредались по улицам, продолжая негромко стонать.
Ханамия прислонился плечом к стене. От усталости ломило все тело, но он не был уверен, что смог бы сейчас хоть ненадолго подремать.
Побег и прятки, прятки и побег, ни секунды покоя.
Имаёши ухватился ладонями за выступ в окне и приподнялся на носках, выглядывая на улицу. На поверхности разливались густые сумерки, и разбитое окно не задерживало звуков — слышен был каждый стон, каждый чертов хрип.
Ханамия продолжал сжимать бесполезную винтовку в руках, будто флаг или талисман. Ему не было нужды смотреть — он слышал. Звуков вполне хватало для того, чтобы не слишком-то верить в будущее.
— Завтра с утра продолжим, — а вот дешевый оптимизм Имаёши раздражал так, что крошилась зубная эмаль. — Если проберемся здесь, то дальше будет проще.
— А у тебя есть карта миграции этих уродов, как я погляжу, — Ханамия равнодушно разглядывал винтовку — лишь бы не смотреть в лицо. — А, подожди. Нет. Иначе бы мы не попались так глупо, оставшись, дай подумать, без патронов.
— У меня еще есть патроны, — поправил тот, глядя перед собой. — А ты можешь попробовать отбиться прикладом.
— Катись в ад, — протянул Ханамия почти беззлобно, — вместе со своими идеями.
Имаёши коротко посмотрел на него, закатив глаза. А потом снова взглянул на улицу.
— У меня есть план, возможно. Тебе не понравится, но может сработать.
Ханамия вопросительно приподнял брови.
— Если твой план — выйти и позволить им сожрать твой мозг, чтобы я мог выбраться, то я не...
— Молчи, — Имаёши оборвал его речь одним коротким жестом, напряженно вслушиваясь, — ты слышишь?
И он услышал.
Над стонами и рычанием зараженных тихо, глухо, кажется, едва слышно пробивалось гудение. Низкий ритмичный шум, схожий с работой каких-то механизмов — но здесь не осталось людей, способных механизмы запустить, а значит, все было гораздо проще.
Низко над городом, с гулким свистом вспарывая воздушные потоки, летел самолет. Ханамия замер, не веря своим ушам — просто не способный до конца поверить. Тело сделалось ватным, дрогнула рука, сжимающая оружие.
— Выбираемся, — Имаёши быстро пригнулся, подхватывая с пола свой рюкзак, и дернул его за руку, выводя из ступора, — давай, очнись, Ханамия, нужно бежать отсюда.
Ханамия отвел неверящий взгляд от окна. Он думал о том, что до Нариты добираться не меньше нескольких часов. С другой стороны, у Имаёши есть фаеры. Еще они могут разжечь костер. Они могут...
— Ханамия, — Имаёши встряхнул его за плечи, — давай, что ты там говорил о моих мозгах? Так продолжай.
Он широко, криво ухмыльнулся и крепче перехватил оружие.
— Так вот, если твой план — выйти и позволить им сожрать твой мозг, то я не против.
Имаёши посмотрел на него с привычной усмешкой, и провел ладонью по лбу, отводя отросшую черную прядь.
— О, не волнуйся, — проговорил он, — зачем, если ты годами делаешь это бесконтактно.
И раньше, чем Ханамия успел бы ответить, отбрить одну дешевую шутку еще более дешевой, Имаёши наклонился и, смеясь, коротко прикоснулся к губам, не столько целуя, сколько обозначая вероятность, к которой следовало вернуться позже. Вернуться, когда они выберутся живыми.
Ханамия выронил винтовку, и она лязгнула, ударившись о каменный пол.
Имаёши смеялся.
— Я стреляю по витринам, — проговорил он, разбирая баррикады у выхода, — и пока они отвлекутся на шум...
— Не продолжай, — раздраженно взмолился Ханамия, — я понял, мы бежим.
— Точно, — он усмехнулся, распахивая дверь и выбираясь на свежий воздух, — бежать придется долго.
Бежать, отстреливаться и прятаться. Ничего такого, чем бы они не занимались все эти годы.
Самолет пронесся будто бы над самой головой, готовый спустя считаные минуты приземлиться в Нарите.
Название: С высоты
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День баек из склепа - Военная!АУ
Размер: 1520 слов
Пейринг/Персонажи: Ханамия Макото, Ямазаки Хироши, Хара Казуя, Фурухаши Коджиро, Сето Кентаро
Категория: джен
Жанр: драма
Рейтинг: G
Краткое содержание: Фурухаши всегда говорил, что сила человеческого воображения абсолютна.
Примечание/Предупреждения: смерть персонажей; стихи читать дальше"Манъёсю" и Басё, косвенно Исса; немного вольное обращение с фактажом Второй мировой войны; читать дальшеЁкарэн - система подготовки лётчиков Императорского флота Японии.
С высоты мир выглядит совсем по-другому.
С высоты океан – шелковое полотнище немыслимых оттенков, и острова высыпаны на него пригоршней редких раковин: зеленые, золотые, черные, рыжие, кремовые, каждая – в белой кайме прибоя. Искры домов, царапины дорог, наросты портовых сооружений.
Горизонт выгибается, облака скользят между небом и водой, пронизанные рассветным сиянием, и кажется, что если внимательно смотреть туда, где вот-вот поднимется солнце, можно различить россыпь крыш, купы деревьев, склоны холмов, уходящие в бесконечность…
– А ты видишь, Заки-Заки? – хрипит радио. – Там, на востоке? Что ты видишь?
Ямазаки вздрагивает, и наваждение исчезает. На востоке – кучевые облака, слишком разреженные, чтобы за ними могла спрятаться эскадрилья вражеских бомбардировщиков.
– Ничего там нет, Хара, – отвечает Ямазаки. – Облака, горизонт, солнце.
Хара молчит несколько секунд.
– Да? А мне было показалось – дворцы какие-то.
В этом вылете можно звать друг друга по имени вместо позывных и засорять эфир пустой болтовней. Сегодня они никому не помешают и не выдадут никаких секретов.
– Дворцы, дворцы, – это вклинивается Ханамия, командир звена. – Конечно же, это Равнина Высокого Неба, ее как раз видно перед самым восходом. Идиоты.
– Кощунствуешь, – в голосе Хары совсем немного иронии. – Стоит ли? Сейчас-то?
Хохот командира отдается в наушниках треском и звоном.
– Вот как раз сейчас-то без разницы…
Острова уплывают назад, на переливчатом шелке только иногда мерцают песчинки: Китано, Муко, Накодо, Йомэ. Скоро появятся острова Огасавара: Отец, Мать, Сестры, Братик… Величественная панорама перед глазами Ямазаки вдруг подергивается странной пеленой, и он успевает удивиться и даже испугаться, прежде чем понимает: с самолетом и миром все в порядке, это просто слезы. Непрошеные и нежеланные сейчас. Слезы были уместны тогда, два месяца назад, когда объявили, что после бомбардировки в городке Минамитогути не осталось выживших.
Ямазаки поднимает руку, трогает широкую повязку-хатимаки на шлеме. Он не знает, какие на ней иероглифы: повязки им надевали офицеры во время торжественного построения. Может, там вообще нет надписи, а только безупречный алый круг – сияющее солнце.
Хатимаки должна защитить его от душевной слабости, от страха и тоски. Он уверен был, что это работает, и было так спокойно и правильно, когда они взлетали и огибали гору Каймон, прежде чем уйти в сторону моря, так почему же сейчас…
– Берем севернее, – скрежещет в наушниках голос Ханамии. – Следовать за ведущим.
Севернее – это значит, островов Огасавара они не увидят.
Хара молчит, хотя обычно главное трепло в их группе он. Ямазаки догадывается, отчего так. Хара тоже, наверное, подумал про Огасавара. У Хары была большая семья.
Ямазаки сжимает зубы, чтобы не заорать – просто так, без слов, потому что вдруг становится очень больно.
Жаль, что перед вылетом разрешают только чашечку сакэ. С другой стороны, выпьешь больше – и можешь навсегда остаться на склоне горы Каймон. Бесполезно и бессмысленно.
Облака теснятся, словно стараются загородить от взгляда пилотов восходящее солнце.
– Аматэрасу-но миками стесняется, – озвучивает его мысль Ханамия.
– Может, она сердится, – замечает Хара. По радио не слышно – связь неважная, трещит, гудит и щелкает, но Ямазаки уверен, что что-то из артефактных шорохов – это на самом деле Хара шмыгает носом. – Может, она желает сокрыться в гроте.
Хара пришел в Ёкарэн добровольцем с третьего курса университета. Изучал словесность, мог рассказывать наизусть “Манъёсю” страницами. Поначалу и рассказывал. Потом, когда зубрежка уставов и регламентов начала походить на ночной кошмар, – перестал.
Ямазаки любил слушать, как Хара читает стихи. Ему самому это искусство никогда не давалось: как правильно выделить голосом слово-изголовье, где сделать паузу так, чтобы потом будто с обрыва в реку кинуться в сокровенный смысл песни.
И Ханамия любил слушать, хотя всегда отнекивался и делал вид, что приходит просто так посидеть со знакомыми. Они с Сето росли по соседству. Но Сето во время чтений предпочитал дремать, устроившись головой на коленях у Хары, и Хара не возражал, а Ханамия, кажется, забывал обращать на это внимание.
Ямазаки раньше думал, что терпеть не может литературу, и особенно древнюю. Все эти рукава, промокшие от слез, и сто тысяч воспеваний на разные лады вишни в Ёсино казались полной ерундой.
Но Хара умел выбирать песни и читать их так, что начало казаться: древние поэты попросту предвидели все, что случится тысячелетие спустя, и нашли слова для каждого случая: слова ли радости, сочувствия или согласия…
Радио шуршит:
– Когда взглянул я на небесную равнину,
Уж проходила ночь, –
Что ж, не беда!
Пускай светлеет, коль светлеть должна
Ночь одинокая в дороге!
– Ну ты даешь, – бормочет Ямазаки, чувствуя, как вопреки нахлынувшей грусти углы рта расползаются в улыбке.
– Промазал, уже светло совсем, – ехидничает Ханамия. – И ничего не одинокая.
– Когда плывешь на корабле большом,
Как в небе облака,
Опоры не имея,
Не знаешь, где найдешь себе приют.
Так спой же песню, друг любимый! – не унимается Хара.
– Ну-ка, где там любимый друг, – язвит Ханамия, – Ямазаки, давай-ка тоже декламируй.
– А я стихов совсем не знаю, – жалуется Ямазаки испуганно.
В наушниках трещит так, что хочется сорвать шлем. Но это всего лишь смех Ханамии.
– Не существует взрослых людей, которые не знали бы ни единой песни. Излагай что-нибудь.
Ямазаки мысленно мечется. Конечно же, какие-то стихи он знает. Что-то выучил в школе, что-то потом в додзё… по большей части неприличное…
– Жёлтый лист плывёт.
У какого берега, цикада,
Вдруг проснёшься ты? – выуживает он из памяти. Детская книжка, отдельные иероглифы, остальное – кана. Исса? Басё? Да кто их, классиков, знает.
Солнце все выше, а облака все гуще, и океан внизу – как серая сталь. Уже нет никаких островов, теперь до самого Гуама – только вода и небо, небо и вода. Им, правда, до Гуама не лететь: и топлива не хватит, и враг гораздо ближе.
– А все-таки там, в облаках, что-то есть, – упрямо говорит Хара. – И Фурухаши всегда говорил… – он осекается, но не так, как обычно бывает, если случайно упомянуть тех, кого больше нет.
Фурухаши и Сето не вернулись из боя в заливе Лейте.
Они теперь – божества.
Каждый, кто погибает в бою за Родину и императора, становится одним из восьми мириад богов, опекающих Японию.
Ямазаки знает, что Хара верит в это.
Ямазаки хотел бы верить так же непоколебимо, как Хара, но его разум не так широко распахнут навстречу песням и сказаниям древней Ямато. К тому же рядом Ханамия. Скептик и циник Ханамия, который не верит ни в богов, ни в людей, а исключительно в себя, свой самолет и – немного – в свое звено. Ямазаки не видел, но совершенно уверен, что хатимаки Ханамия сорвал, лишь только захлопнул фонарь кабины.
А Фурухаши действительно всегда говорил, что все, о чем рассказывают мифы, существует. Потому что сила человеческого воображения абсолютна.
– Что-то там совершенно точно есть, – заявляет Ханамия внезапно. – Например, очень много воды. А через час – еще и пара сотен единиц божественного гнева.
Ямазаки требуется несколько секунд, чтобы понять: командир говорит о молниях.
Хара хмыкает, и его голос в наушниках неожиданно становится чистым-чистым, как океанская вода:
– Крашеная, домику подобная ладья
Короля, повелевающего дальнею страной,
Что средь дальних залегла морей,
В желтый цвет окрашенная странная ладья
Проплывает грозные врата богов…
В этот момент Ямазаки видит на стальном шелке океана горсть мусора.
– Ханамия, – окликает он и чувствует, как садится голос.
– О да, – отзывается командир. – Проплываем грозные врата. На снижение, парни. Хара, еще песню напоследок.
По инерции, по команде, вбитой в мозжечок месяцами тренировок, Ямазаки отдает штурвал от себя.
Хара молчит – возможно, не может найти в лабиринтах своей памяти подходящего пятистишия, а может, у него так же перехватило горло, как у самого Ямазаки.
Поверхность океана все ближе, рябь на воде похожа на узор – эдо-комон, бесчисленные волны из бесчисленных точек, у матери было такое кимоно…
Мусор на волнах превращается в лодочки, затем – в массивные, некрасивые суда. Американский конвой. Эсминцы. Авианосец, с чьей палубы ничто не успеет подняться.
Роли расписаны, Ханамии нет нужды командовать. Звено распадается, расходится, уворачивается от возможных выстрелов.
– Выпейте за меня сакэ на Равнине Высокого Неба, Ямазаки, Хара, – произносит Ханамия. Похоже, он улыбается.
В голове у Ямазаки блаженная пустота. Ему не страшно. Ему никак.
Палуба авианосца все ближе. Уже видны мечущиеся фигурки вражеских моряков, пока еще крохотные, мельче муравья.
И радио оживает в последний раз. Голос Хары жесткий, яростный, каким еще никогда не бывал, почти крик – но все равно нараспев.
– Пусть с небес сошел бы вдруг огонь
И разрушил бы навек и сжег дотла
Все далекие и трудные пути,
По которым нужно
Странствовать тебе!
Удара Ямазаки не чувствует.
***
Над изящными крышами вздымаются купы деревьев. Ветки-ладони сосен, нежные облака сливового цвета, белого и алого. Белый песок дорожек, мох на боках валунов. Откуда-то слышится девичий смех.
– Хара. Ямазаки. Привет, – произносит знакомый голос.
Ямазаки открывает глаза.
Фурухаши улыбается своей едва заметной улыбкой, протягивая ему руку, чтобы помочь встать. В двух шагах Сето так же поднимает с земли Хару.
На всех них – просторные, прекрасные одежды, зеленые и желтые, жемчужные и черные, с длинными рукавами, с расшитыми поясами.
– То есть что, это правда? Все правда? – сипло спрашивает Ямазаки, хватаясь за протянутую руку.
Фурухаши кивает. Указывает на дворец вдалеке, испускающий нежное сияние.
– Там обитает Аматэрасу-но миками. Нам разрешено видеть ее ежедневное шествие на небосклон и обратно.
Ямазаки не знает, что сказать. Он бы произнес какую-нибудь песню, но ничего не приходит на ум, кроме пошлых хайку про кровельщика или лошадь со светлячком.
Он почти ждет, что песню сложит или вспомнит Хара, но Хара осторожно спрашивает:
– А Ханамия? Он разве… не здесь?
– Его здесь нет, – отвечает Сето.
И все.
– Значит, – проморгавшись (песчинка попала в глаз, не иначе), говорит Ямазаки, – не все, погибшие за Родину и императора…
– Не все, – мягко отвечает Фурухаши. – Только те, кто верил. А Ханамия… он странствует теперь по иным путям.
– Нам следует выпить за него, – напоминает Хара. – Он просил.
И они идут вчетвером по белоснежным дорожкам между деревьями, камнями и дворцами – божества – выпить сакэ за своего командира.
Гора Каймон - она же Сацума Фудзи, потухший вулкан в префектуре Кагосима. Силуэтом напоминает Фудзияму и использовался как символическая замена: гору Каймон в знак почтения и прощания облетали камикадзе, в последний раз покинув аэродром.
Название: Псы ночных дорог
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Анонимный доброжелатель
Сеттинг: День баек из склепа - Хоррор
Размер: 2133 слова
Пейринг/Персонажи: Хара Казуя/Ямазаки Хироши, Ханамия Макото, Сето Кентаро, Фурухаши Коджиро, Мацумото Ицуки
Категория: преслэш
Жанр: мистика, UST
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Некоторые верят, что псы с человеческими лицами — это духи людей, погибших в катастрофах. Другие верят, что это обычные собаки, в которых вселились демоны.
Предупреждение: Упоминание смертей персонажей.
Их всегда было пятеро, а почему так, они не знали.Солнце рассеивало их тела, как туман, но ночи возвращали обратно. Сменялись города, в которых они просыпались, и иногда, очень редко, сменялись лица в стае. Когда кто-то из них был готов уйти насовсем, его усталость тащила остальных туда, где он встретил смерть.
Ханамия — это всегда был Ханамия — говорил, куда им устремиться на этот раз. Никто уже не помнил, как он стал вожаком; каждый пришел в стаю после него. Стая была вечно в движении, и много ночей тяжелая, всеобъемлющая ненависть Ханамии подгоняла их, словно удары кнута.
Люди пугались, увидев их лица. Иногда — кричали, иногда — бросались бежать или падали в обморок.
Очередная ночь; они нашли себя лежащими на земле. Прохлада стлалась вокруг. Плескалась вода: пробуждение застало их под мостом.
Хара сел, уткнувшись взглядом в свои руки. Ладони испачкались в пыли, но это по-прежнему были обычные руки, человеческие. Всякий раз, очнувшись, он моргал и силился увидеть в темноте собачьи лапы с когтями, но, сколько ни смотрел, его руки оставались такими же, какими были всегда. Хара знал, что со стороны все выглядит иначе.
Он обтер ладони о свою рубашку и поискал глазами Ямазаки — это тоже было частью ритуала после пробуждения, бессознательной, как полусонный зевок. Ямазаки, обхватив колени, уставился на глянцевитую поверхность воды; худые лопатки торчали под майкой. Хара не знал, какого точно она цвета: серая или зеленая, или, может, хаки. В темноте было не понять, а при свете дня они друг друга никогда не видели.
— Искупаться бы, — невесело проворчал Ямазаки, когда Хара, подобравшись к нему со спины, положил ладонь на плечо, легко поднырнув под лямку двумя пальцами.
— Сколько можно повторять: для таких, как ты, это бесполезно. — Ханамия уже стоял на ногах и казался вполне бодрым. Его движения были привычно порывистыми, когда он приблизился к неподвижно растянувшемуся на земле Сето и толкнул его ботинком в бок. — Поднимайся, Кентаро.
Сето, знали все, умер во сне. Но даже после смерти он не мог выспаться.
— Где мы сегодня? — спросил Сето, привстав на локтях, и замотал головой, пытаясь отбросить густую челку с глаз. Мелькнула крупная родинка, зиявшая на его лбу, как отверстие от пули.
Ханамия же в упор смотрел на Мацумото. Края его рта разошлись в неприятной улыбке:
— Мацумото.
Тот вздрогнул, оторвал взгляд от моста.
— Ты готов? — спросил Ханамия. Мацумото кивнул. — В круг.
Ямазаки поднялся, рука Хары упала, соскользнув с его плеча. Сето тоже встал, и Харе пришлось присоединиться к ним. Он пожалел, что не поспешил: Ямазаки уже дотянулся до Ханамии и Мацумото. Хара тоже ухватился за ладонь Мацумото и выдул большой пузырь из жвачки. Ухмыльнулся: сейчас они с Ямазаки чувствовали одно и то же влажное прикосновение. Рука Сето была вялой и сухой.
— Покойся с миром, — внятно произнес Ханамия, и все закрыли глаза. Ладонь Мацумото стиснула его, но Хара не ответил. Мацумото для него ровным счетом ничего не значил, было лишь любопытно, кто присоединится к ним до восхода солнца, заполнив брешь в стае из пятерых.
— Иди, — сказал Ханамия, и Хара открыл глаза, тотчас выпустив руку Мацумото из своей. Мацумото сделал нерешительный шаг в сторону, оглянулся, но стая уже отрекалась от него, показывая спины. Для них Мацумото окончательно перестал существовать. Ханамия повернулся первым, Хара — последним, лопнув пузырь с громким хлопком. Мацумото, заметил он, будто бы хотел произнести что-то напоследок, какое-нибудь никому не нужное «Спасибо» или «Удачи», но раздумал и поплелся к мосту, с которого упал год назад.
— Мы услышим всплеск? — спросил Ямазаки. Ханамия презрительно фыркнул, и все замолчали.
Всплеска они не услышали.
— Хоть бы раз к нам попала девчонка, — сказал Ямазаки, расстегивая ширинку, чтобы отлить в реку. Хара выдул очередной пузырь. — Я пахну смертью, Хара?
Хара подошел к нему и провел носом по шее сзади, до кромки ржавых волос. Ямазаки пах теплом. Ямазаки пах летом.
— Ты пахнешь собачьей могилой, полной червей, Ямазаки, — прошептал Хара в рыжий затылок. — Любая девчонка убежит с воплями.
Ямазаки отпихнул его одной рукой. Ханамия и Сето о чем-то негромко переговаривались, стоя поодаль; черные пряди падали Ханамии на лицо.
— Эй, Ханамия! — крикнул Хара. — Как ты умер?
Ханамия не обернулся. Свой вопрос Хара задавал бесчисленное множество раз, и его первого достало, но уже вошло в разряд вредных привычек.
Как умер Ханамия, не знал никто. Даже Сето.
Их осталось четверо, впереди у них была почти целая ночь, и каждого грыз голод. Они двинулись прочь от моста, на котором упокоился всеми уже забытый Мацумото; сквозь стук подошв по асфальту Харе упорно слышалось клацанье когтей. Он бы решил, что смирение вот-вот настигнет и его, что время на этом свете для него все-таки подходит к концу, но Хара точно знал, что никогда не смирится. Ханамия тоже знал это про него и, думалось Харе, поэтому доставал чуть реже, чем мог бы. Хотя глухая злоба, жившая в Ханамии, Хару пугала и одновременно притягивала — и была ему непонятна, — что-то их друг с другом роднило больше, чем кого-либо в стае.
— Смотрите, — облизнулся Ямазаки, — ресторанчик. Мясной.
На заднем дворе было темно, Хару это устраивало: он не хотел видеть других, когда они будут жадно рыться в объедках, и не хотел, чтобы они видели его. Послушал, как Ямазаки хрустит найденной лакомой костью. Углядел упаковку с несвежим сырым мясом — но для него оно пахло восхитительно, и Хара торопливо разорвал пленку, вонзил зубы в скользкий кусок.
— А ну проваливайте отсюда! — заорал кто-то рядом. — Что за…
— Не лезь не в свое дело.
Раздавшийся следом вопль почти сразу оборвался. Хара ухмыльнулся и размазал кровяной сок по подбородку, не поднимая головы. Этот бедолага был не первый, кто хлопнулся в обморок, когда увидел родинку Сето и его пробежавший по губам язык, а ниже — тело огромного черного пса.
Мусор в этот раз попался вкусный, решил Хара, наевшись. Ямазаки, привалившийся к контейнеру рядом с ним, сыто рыгнул, застенчиво и запоздало прикрыв рот. Буркнул:
— Извини.
— Оближи мое лицо, тогда извиню, — рассмеялся Хара. Он никак не мог оттереть рот до конца. Ямазаки глянул на его губы и нахмурился.
— Пошел ты, Хара.
— Если б я мог, — сказал Хара ему вслед, когда Ямазаки встал и направился к Ханамии с Сето. Между ними валялся неудачливый парень из ресторана.
— Что будем с ним делать? — донесся до Хары глуховатый голос Ямазаки. Хара улыбнулся, подпер жвачку языком к щеке.
— Сето съест его лицо, и пойдем, — равнодушно ответил Ханамия.
— Что?! Сето?..
— Ханамия шутит. — Сето невозмутимо отряхивал свой черный пиджак.
Ямазаки вытаращил глаза.
— Побегаем за машинами, Ямазаки? — Хара использовал отработанную тактику тычка под ребра локтем, и тот возмущенно задохнулся. — Кто отстанет, завтра будит Сето.
— Идиоты, — прокомментировал Ханамия.
Бегать за машинами, по правде, Харе не так уж нравилось — но нравилось Ямазаки, находившему в этом занятии главное развлечение посмертной жизни. Он выискивал жертву среди проезжающих и мчался бок о бок, то и дело бросаясь на окно со стороны водителя. Корчил страшные рожи и мрачно скалился во весь рот. Несколько раз они наблюдали жуткие аварии, и Хара, ненавидевший все, связанное с автокатастрофами, так и не смог в этом признаться: Ямазаки любил смотреть на вылетающих в кювет, до смерти напуганных незнакомцев, а Хара — Хара любил смотреть на довольного Ямазаки.
К тому же, из-за выходок Ямазаки еще никто не погиб.
Хара бежал рядом с ним по обочине, задевая изредка рукой. Ветер свистел в ушах, от огней машин и вывесок рябило в глазах, Ямазаки смеялся. Хара тащил на шее груз безнадежной невзаимности всего того, что было у него к Ямазаки, и пригибал голову под этой тяжестью. Но — тоже смеялся так, что едва не давился комком жвачки.
Ямазаки выбрал в жертвы белую «хонду» и прилип носом к стеклу, не отставая на своих длинных ногах. Он высунул язык — Хара тут же вспомнил Ханамию и прикусил губу. «Хонда» отчаянно засигналила, завиляла. Впереди дорога делала поворот, и Ямазаки явно не хотел, чтобы жертва в него вписалась. Хара посмотрел на бетонное ограждение, к которому они приближались, и понял, что сейчас произойдет.
— Слышь, Ямазаки!..
— А ну не смотри на меня! — не услышав, гаркнул Ямазаки водителю, а в следующий момент машина вылетела с трассы и с ужасающим скрежетом врезалась в ограждение.
Хара остановился как вкопанный. Не мог сделать вдох. Не мог закрыть глаза. Он ухватился за горло рукой, раскрывая рот, уставившись в затылок замершего впереди Ямазаки. Ржаво-рыжий затылок, пахнущий теплом и летом. Хара помнил.
— Мудак дохлый, — просипел он. Ямазаки медленно развернулся.
Увидел лицо Хары и испугался.
— Ты ж говорил, «землетрясение», «землетрясение», — проворчал Ямазаки, когда они рухнули на траву в придорожных кустах. Он тяжело дышал: догнать Хару, если тот не хотел оказаться догнанным, было непросто. Но Ямазаки смог, ухватил за рукав, пнул под коленку и ловко повалил. Хара думал ему врезать, но стало лень.
— Отвяжись.
— Ты хуже Ханамии! — закипятился нависший над ним Ямазаки. — Тот хоть просто не говорит ничего, а ты врешь!
— Ну, убей меня за это.
Ямазаки скривился, и Хара замолчал. Не хотелось смотреть Ямазаки в глаза, поэтому Хара старательно разглядывал его левую бровь. В такие моменты он понимал, что решение отрастить длинную челку было лучшим за всю его бездарно короткую жизнь.
— Сожалеешь? — спросил Хара и выдул пузырь. Ямазаки моргнул.
— О чем?
Хорошо быть тобой, хотел сказать Хара. Хорошо быть неведомой херней и не париться об этом. Хорошо остаться жизнерадостным мудаком даже после смерти под поездом.
Хорошо не чувствовать никаких лишних эмоций. Ни к кому.
Хара втянул пузырь обратно в рот. Сказал:
— Ты же спокойно можешь уйти, Ямазаки.
— Не хочу тебя бросать.
— Я не про сейчас.
— Я тоже.
Ямазаки отодвинулся и вскочил. Хара так и не нашел румянец на его лице и слова для ответа не нашел тоже.
— А мы человека убили, — сообщил Хара, когда они встретились с Сето на условленном перекрестке.
— Поздравляю, — зевнул Сето. Хара был уверен, что он провел ночь в каком-нибудь парке — спал.
— Где Ханамия? — Ямазаки впервые за пару часов открыл рот.
— Опаздывает.
— Может, поищем?
— Как хотите, — помедлив, отозвался Сето.
Хару порядком достали эти их секреты.
— Он что, на свою могилу пошел?
Сето двинулся вперед. Бросил через плечо:
— Не на свою.
Ямазаки негромким ругательством выразил мысли Хары вслух.
Им не пришлось искать: Ханамия показался на тротуаре, будто вынырнул из мрака. Он шел, уставившись в землю, засунув руки глубоко в карманы черного пальто. Хара невольно задумался, сколько поздних прохожих словило сердечный приступ от ужаса, завидев этой ночью такого Ханамию.
Ханамия не предвещал несчастье. Он им был.
Но Хара ощущал себя сейчас более живым, чем когда-либо до своей смерти, поэтому подбежал к Ханамии и завертелся рядом:
— Как прошла ночь? Чем занимался?
Ханамия поднял взгляд. Глаза были широко распахнуты, Хару он явно не видел, хотя смотрел прямо ему в лицо. Что-то бездонное, очень старое и жуткое поглядело на Хару из этих глаз. Что-то, с чем Хара предпочел бы не знакомиться.
— Рылся в мусоре, вернулся к мусору, — уронил Ханамия, обходя его.
— Все мы тут любим мусор, — протянул Хара. Он попытался выдуть пузырь, но не получилось.
— Ты так точно, — Ханамия кивнул на угрюмого Ямазаки.
Ханамию наверняка забили до смерти, подумал Хара. Ногами.
— А вдруг в этот раз никто не появится, — ерзал Ямазаки. Он сидел между Сето и Харой и то и дело мотал головой от одного к другому. Харе все сильнее хотелось притянуть его за подбородок на очередном повороте и залепить рот жвачкой.
— Появится, — кратко отозвался Сето. Ханамия молча бродил из стороны в сторону, не глядя ни на кого. Харе казалось, что от него исходит какое-то зловещее сияние.
Ханамия без объяснений привел их на уличную баскетбольную площадку. Никто не решался к нему лезть. Где бы ни пропадал Ханамия этой ночью, что бы ни вывело его из равновесия, стае оставалось только молча наблюдать со стороны: ни возражений, ни сочувствия Ханамия не терпел.
— Добрый вечер.
Все разом обернулись: у входа на площадку стоял парень, в котором они мгновенно признали своего. Он вошел в свет от фонаря, и стало видно бледное лицо с ничего не выражающими глазами. Ямазаки громко сглотнул.
— Как тебя зовут? — любезным тоном спросил Ханамия. От перепадов его настроения Хару порой оторопь брала.
Они узнали, что новичка зовут Фурухаши, но не стали его ни о чем больше спрашивать: захочет — расскажет сам. Каждый помнил, каким странным все казалось в первую ночь, каким потерянным себя ощущаешь, едва прибившись к стае. Фурухаши, правда, не производил впечатление потерянного.
— Этот — точно могила, — благоговейно шепнул Ямазаки Харе на ухо.
— В такой могиле даже черви не заведутся, — согласился Хара. Когда дыхание Ямазаки перестало щекотать его, уху тут же сделалось неуютно.
Ханамия что-то негромко Фурухаши объяснил, отведя в сторону, и тот медленно кивнул, всматриваясь в него пустыми глазами. Ханамия, похоже, был почти очарован.
Сето дремал, раскинувшись под кольцом.
— Он всегда такой? — спросил подошедший Фурухаши.
— Готов к обряду посвящения? — Хара проигнорировал вопрос.
— Что нужно делать?
— Напугать человека до обморока и обглодать ему лицо.
Фурухаши смотрел равнодушно.
— Хара шутит, — сказал Ямазаки. Подумал и добавил: — Лицо есть не надо.
— Он же почти согласился, — вздохнул Хара. Забросил Ямазаки руку на плечо. — Ты вечно портишь все веселье.
Фурухаши продолжал равнодушно смотреть уже на них обоих и молчать.
— Они идиоты, — Ханамия встал рядом. — Не обращай внимания.
— Добро пожаловать, — Хара помахал свободной рукой. Большим пальцем второй он провел по шее Ямазаки.
Что Ямазаки не отстранился, Хара осознал не сразу. Продолжал болтать и чпокать пузырями, и бездумно поглаживать теплую шею. Вдруг запнулся, скосил глаза.
— Какого цвета твоя майка?
— Не помню. А что?
Ответить Хара не успел.
Но он мог бы поспорить на свою жвачку, что в первых рассветных лучах увидел, как краснеет Ямазаки.
@темы: Хоррор, Фанфик, Зомби, Военная AU, The Rainbow World. Другие миры, День баек из склепа, Kirisaki Daiichi Team
-
-
28.04.2016 в 20:55С высоты - тоже очень здорово, жаль, что мне на хватает базы оценить все моменты, но то, на что хватает - смотрится крайне атмосферно.
Ханамия и зомби - вообще почти канон уже ))
-
-
29.04.2016 в 12:24с высоты - хорошо было читать, стихи так в тему и конец отличный
псы ночных дорог - криповато, зато захватывает
спасибо, команда!
-
-
29.04.2016 в 15:36-
-
29.04.2016 в 23:42Ой так напряжно, так напряжно, вот это чувство погони и усталости весь текст не отпускает. Не люблю фики про зомби, потому что тлен, безысходность; хочется своих котиков обнять и забрать в другой мир.
читать дальше Хочется верить, что у них все будет хорошо, но не верю, потому что не верю в светлое будущее самого мира :с
Но мне понравилось! Спасибо, автор
-
-
02.05.2016 в 18:12Псы ночных дорог - Ямазаки с Харой тут просто прекрасны
-
-
02.05.2016 в 22:28С высоты - автор недоумевает, что там такого, для чего нужна база
Анку-эль, стараемся!
барханная, наши благодарности
Naito-kun, зомби-истории почти все про это самое, но хэппиэнд все же не невозможен. Давайте надеяться.
Rustor, и вам большое спасибо!
-
-
03.05.2016 в 00:05Имаеши с Ханамией неотвратимо прекрасны, хоть на пляже, хоть среди зомби.
И Хара, читающий стихи. Ему, как ни странно, подходит.
И стая вышла пугающая и яркая.))
Спасибо!
-
-
05.05.2016 в 13:50Очень понравилось, спасибо огромное.
Несмотря на всю трагичность, получилось торжественно и ... светло?
-
-
21.05.2016 в 00:31Natali1919, хотелось капельку возвышенного, да...
-
-
03.06.2016 в 22:18-
-
03.06.2016 в 23:52-
-
03.06.2016 в 23:58