Kirisaki Daiichi Team, "Самое простое", NC-17

[Kirisaki Daiichi Team]

Название: Самое простое
Автор:  Kirisaki Daiichi Team
Бета:  Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День службы занятости - Другое место
Размер: 14370 слов
Пейринг/Персонажи: Хара Казуя/Ханамия Макото, основной состав Кирисаки Дайичи, Сейрин и Имаеши Шоичи в эпизодах, упоминается ОМП/Ханамия Макото
Категория: слэш
Жанр: ангст, PWP, флафф
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: Ханамия хочет контролировать свое окружение. Методы - различные. Не все из них удачны.
Примечание/Предупреждения: КириДай - совсем не элитная школа, а скорее наоборот
Ссылки для скачивания: .txt, .doc, .fb2

Мама предлагала идти в престижную школу. Например, в Тоо, где уже учился Имаеши. Макото отказался, и не потому, что видеть больше не мог очкастую физиономию бывшего капитана, вовсе нет. Да и кроме Тоо хватало в досягаемости других хороших школ. Но Макото выбрал Кирисаки Дайичи, в которой приличным, по всем рейтингам, был только баскетбольный клуб. В остальном эта старшая школа больше напоминала тюрьму для малолетних преступников, и тот факт, что некоторые ее выпускники все-таки поступали в университеты, казался скорее чудом, нежели нормальным ходом вещей.

Но Макото считал, что поступление он обеспечит себе и сам, без участия школы, а вот прокачать социальные навыки хотелось. В тепличной обстановке Хоньярары не получалось блеснуть талантом в области манипулирования людьми, а КириДай манила перспективами.

Он не прогадал. Кирисаки Дайичи стала вызовом его способностям. Ученики тут были – в большинстве своем – почти готовыми бандитами, учителя – закаленными надсмотрщиками, и играть этими фигурами было нелегко.

Макото не стал бы трогать тренера, будь тот хорош именно как тренер. Но в плане баскетбола это оказалось полное ничтожество, и ценили его, видимо, за умение держать в узде стаю начинающих уголовничков. “Уйти” такого было делом чести, и Макото справился, хотя и не сразу, а лишь под конец первого года, и таким методом, который не стоило использовать дважды.

По крайней мере, так казалось поначалу. Во всяком случае, когда по школе поползли, обрастая подробностями, слухи о том, что тренер баскетбольного клуба надругался над кем-то из подопечных, Макото стоило изрядного труда выглядеть точно таким же ничего не знающим, обеспокоенным и одновременно злорадным, как и все прочие. Хотя он и был уверен на все сто, что никто не видел, как тренер, ошалевший от наглого и напористого соблазнения, трахал его в задницу.

Как и рассчитывал Макото, репутационные потери тренера были сокрушительны. Он покинул школу в течение недели. Захватить власть в клубе после этого было делом еще пары недель.

От членства в дисциплинарном комитете школы Макото отказался. Он же был хоть и довольно рослым (хотя едва ли не самым мелким среди баскетболистов), но худощавым, слишком воспитанным, чересчур смазливым. Такому, как он, было бы сложновато пресекать всяческие безобразия во время дежурства, а уж в чем-чем, а в безобразиях Кирисаки Дайичи недостатка не испытывала. Драки, порча мебели, коллективные прогулы, курение на крыше и в туалетах, пиво и даже иной раз виски… Разве что не кололся почти никто – а вот нюхали и глотали разное. Еще хорошо, что школа была с раздельным обучением, а то бы девчонкам не поздоровилось.

Впрочем, отсутствие девочек тоже сыграло свою роль.

***

Казуя изнывал без женского внимания. В школе одни пацаны, на репетициях тоже, на концертах не до девиц, а свободное время почти все пожрал баскетбол. Отказаться от баскета Казуя готов не был: если он что и любил в школе, так это спорт. Еще он любил литературу, потому что хорошо ее знал – дед все уши прожужжал еще в детстве, – мог не учить уроки и получать высокие баллы на зависть одноклассникам.

Итак, девочек в доступе не было, организм просил секса так, что в глазах темнело, а в штанах топорщилось при виде анимешных телок на рекламе в метро. И при виде голых задниц в душевой клуба – тоже, мягко говоря, топорщилось. Казуя начинал понимать своего кота, который, пока ему не отрезали яйца, трахал ботинки и мягкие игрушки. Казуя до ботинок еще, конечно, не дошел, но уже вполне дозрел до идеи зажать в углу кого-нибудь из самых забитых ребят в школе – тем более, он прекрасно знал, что старшеклассники занимаются этим регулярно.

Если подумать, именно на парней Казую не тянуло. Были б деньги – он купил бы себе резиновую телку и ею удовлетворился бы. Но денег не было, а каждое посещение душа после тренировки добавляло звона в яйцах.

Ему, конечно, как мелкому не полагалось привилегий выпускного класса: обычно домогаться до симпатичных кохаев позволяли себе именно старшие. Но Казуя был одним из самых здоровых парней в школе, и наказать его за дерзость было некому, разве что третьеклассники собрались бы втроем-впятером. Поэтому, когда мечта вставить хоть кому-нибудь превратилась в навязчивую идею и вытеснила все другие мысли, Казуя подстерег в раздевалке мальчишку-распасовщика, из параллельного класса. Тихий, вежливый, улыбчивый – наверняка не станет жаловаться, да и отбиваться долго не сможет.

Мальчишка – Ханамия его звали – отбиваться не стал вообще. Он приятно улыбнулся, затем в его ладони мелькнуло что-то небольшое, черное, явно не нож… А дальше блеснула голубая искра, и Казуя рухнул в объятия ужасной боли и такой же паники.

Когда он немного продышался, обнаружил, что Ханамия склоняется над ним – лежащим – и так же мило улыбается.

– Очнулся? Вот и хорошо, а то я думал уже звать на помощь, – ласково сообщил он, облизнулся невероятно длинным и гибким языком и помахал перед носом у Казуи шокером. Маленьким, простеньким дамским шокером.

Теперь Казуя знал, что разряд по яйцам – это очень, очень неприятно.

Парадокс, но трахнуть Ханамию ему захотелось теперь уже вполне осознанно. Не прямо сейчас, конечно…

***

С Сето Кентаро Макото почти подружился. Сето избрал свой собственный метод взаимодействия со школой: он почти все время спал, тесты писал почти не открывая глаз, но всегда хорошо, а в баскетбольном клубе дремал себе на скамейке, время от времени вставая и уделывая большинство оппонентов. Еще Сето жить не мог без кофе, хотя как это вязалось с его бесконечным сном, понять было невозможно. Он был более чем достаточно умен, чтобы понимать, чем занимается в клубе Макото, но совершенно не амбициозен, чтобы конкурировать за власть. Он даже готов был подчиняться – не потому, что Макото впечатлял его как лидер, но потому, что ему было наплевать и лень сопротивляться. Кроме того, Сето обладал интересными способностями в области игры и соглашался играть в паре с Макото. Ценнейший союзник.

Был еще Ямазаки Хироши, рыжий, хмурый, прямолинейный и эффективный, как танковый снаряд при умелом нацеливании. Он подчиняться не соглашался, но его Макото и не спрашивал – просто пользовался ко взаимному удовольствию.

Фурухаши Коджиро, красивый парень с глазами дохлой рыбины и девчачьими хобби, оказался спокойным, внимательным и жестоким, когда никто не видит. Макото и сам иной раз опасался, что цветочками и булочками Фурухаши маскирует привычку закапывать или сжигать в печи трупы – вряд ли человеческие, но птиц или кошек вполне мог бы. Однако и Фурухаши охотно влился в предлагаемые Макото схемы.

Макото всем им давал то, что они хотели – или делал так, чтобы они захотели того, что он может дать.

С Харой Казуей получилось то же самое, но по-другому.

Хара не хотел выигрывать любой ценой, быть не таким, как все, не хотел свободы от правил или причинять людям боль. Хара просто любил играть в баскетбол.

А хотел он Макото. В самом буквальном примитивном смысле, и разряд тока его не вылечил, а только усугубил желание, хотя Макото полагал это невозможным.

Видимо, как Сето спал тем крепче, чем больше пил кофе, так и Хара тем сильнее вожделел Макото, чем болезненнее ему отказывали.

Что ж, опыт с тренером не прошел даром: Макото счел, что может дать Харе желаемое. Но по очень высокой цене.

***

Первый месяц второго года в школе стал для Казуи настоящим мучением. В каникулы он не терял времени даром и нашел-таки девчонку, готовую просто дать, не особенно циклясь на кафешках, мороженом и прогулках под сакурой. Они отлично провели время, Казую попустило – и каковы же были его изумление и злость, когда в первый же клубный день при виде Ханамии в раздевалке его накрыло острейшим возбуждением. Стояк был такой, что переодеваться пришлось, прячась за дверцей шкафчика.

Мокрые задницы в душевой больше не манили. Только одна. Зато как! И чья! За остаток зимы Ханамия Макото из тихого воспитанного отличника превратился в неофициального, но всеми признанного босса с повадками индийской гадюки. Казуя не знал, куда деваться. В довершение всех бед выяснилось, что они с Ханамией теперь еще и учатся в одном классе. И это была натуральная катастрофа. Казуя слушал и не слышал учителей, смотрел на доску – а видел, как острый розовый язык проходится по тонким губам. Первый тест он завалил так позорно, что учитель заботливо осведомился о его здоровье.

На исходе апреля Казуя был в шаге от какого-нибудь безрассудства: то ли от попытки еще раз подловить Ханамию, скрутить и все-таки выебать, то ли от унизительной мольбы дать по-хорошему.

Как раз случился товарищеский матч с одной из соседних школ; осатаневший от недотрахита Казуя играл на грани фола, соперники от него шарахались. Вечером он надолго застрял в душевой, рассчитывая выйти, когда никого уже не будет.

Когда он ввалился в раздевалку, помахивая полотенцем, со скамейки ему навстречу поднялся Ханамия, сверкая дружелюбным оскалом.

Хара уронил полотенце. Невзирая ни на что, стоять голым и мокрым перед кем-то полностью одетым было страшно неловко.

– Ты классно играл, – сообщил Ханамия. – Я подумал, нужно тебя поблагодарить. Будь добр, закрой глаза и протяни руки, у меня есть для тебя небольшой подарок.

Весь жизненный опыт Казуи говорил, что такая формулировка не сулит ничего опасного. Ситуацию, тем не менее, хотелось поскорее свернуть, но голый все же сильно проигрывал одетому, и грубо посылать Ханамию или отпихивать его с дороги было неправильно. Казуя закрыл глаза и протянул руки, сложив ладони лодочкой.

От тихого треска у него поджались яйца: вспомнился шокер. Но нет, на сей раз то был не разряд. Рук быстро коснулось что-то липкое. Казуя открыл глаза и изумленно уставился на свои запястья, обмотанные широким скотчем.

– Ханамия, ты охренел?!

Засранец явно готовился заранее: скотча было три или четыре слоя внахлест, этакие наручники, которые только и требовалось замкнуть.

– Дебильная шутка! Убери это!

– Подарок, – подмигнул Ханамия. А затем шагнул вплотную, опустился на колени и деловито взял в рот член Казуи.

– Ханамия!!! – испуганно взвыл Казуя, не смея дернуться. Ханамия поднял глаза, ухмыльнулся, не выпуская член изо рта, и принялся сосать.

Казуе стало разом жарко, холодно, противно и очень хорошо. Он подергал руками, но скотч, разумеется, никуда не делся. Он только и мог упереться сжатыми кулаками в боковину шкафчика и толкаться в горячий, мокрый рот – не толкаться просто не получалось, тело зажило своей собственной жизнью, игнорируя вопли рассудка.

Ханамия как-то особенно удачно сглотнул, и Казуя кончил – наверное, все же не в горло ему, но все равно в рот, от этого было ужасно странно. Девочка на каникулах не позволяла такого.

Ноги подогнулись, Казуя сел мимо скамейки. Ханамия поднялся, отряхнул колени, медленно облизал полуоткрытые, улыбающиеся губы.

– Спасибо за игру, Хара, – сказал он и повернулся уходить.

Совершенно потерявшись в происходящем, Казуя почти крикнул ему в спину – получилось как-то даже жалобно:

– Эй! А в задницу дашь?

Ханамия глянул через плечо, усмехнулся:

– Заслужи.

И ушел.

Только минут через десять ошеломленной неподвижности, затем ругани и поисков острых выступов у мебели Казуя догадался, что скотч довольно легко можно подцепить зубами и содрать.

***

Не сказать чтобы Макото так уж нравилось заниматься сексом с парнями – если можно сделать какие-то выводы из двух эпизодов, – но и какой-то особенной проблемы он в этом не видел. Он аккуратно собрал информацию медицинского характера: что можно делать, чего следует избегать, как обезопаситься от заболеваний, как готовиться к процессу. Он прочитал несколько сотен страниц гейских форумов по-японски и по-английски, уяснив основные проблемы и различия в поведении геев местных и американских. Правовой аспект его не заинтересовал: как-то оформлять отношения с тем же Харой он не намеревался, да и вообще никаких отношений не собирался заводить. Ему просто требовалась достаточно привлекательная морковка, чтобы повесить ее перед носом одного из лучших игроков своего клуба. Если эта морковка – задница самого Макото, что ж, почему бы и нет, пока все происходит на его собственных условиях.

Он знал, что это считается аморальным, но общественная мораль его беспокоила мало. Внешнее соблюдение приличий – вот и все, что имело смысл.

Судя по тому, как Хара себя вел, с соблюдением приличий проблем не ожидалось. А на случай неожиданностей Макото держал шокер под рукой.

Невзирая на куда более скромные цифры IQ, чем у Макото или Сето, Хара был отнюдь не глуп. Недостаток интеллектуального блеска у него компенсировался развитой интуицией, поразительно тонким чувством ситуации: что где когда можно и нельзя сделать или сказать. Он, возможно, не сумел бы облечь свои ощущения в слова – а может, и нет: ведь не может быть полным тупицей в этом деле музыкант и знаток классической литературы! – но он прекрасно понимал, чего ждет от него Макото. И старался. И у него получалось.

С подключением Хары их команда обрела завершенность. Макото чувствовал себя, как в фантастике, оператором мощной боевой системы: хочешь – круши врагов, хочешь – строй дома или проводи хирургические операции. Система подстроится под твои нужды.

И элементы системы тоже отлично себя чувствовали: сон Сето заботливо охраняли товарищи; Фурухаши мог скармливать им сколько угодно экспериментальных плюшек – юный метаболизм, вдобавок разогнанный тренировками, и гвозди бы переработал на энергию; Ямазаки нашел область приложения дурной силы и агрессии и вдобавок одобрение коллектива, чем был счастлив…

И только Хара все еще шел за морковкой, а не наслаждался комфортом отличной компании.

Неловко было думать, что Хара от природы такой же самодостаточный индивидуалист, как и сам Макото. Это заставило бы пересмотреть принципы формирования системы и, вероятно, вовсе исключить из нее Хару. Но Макото не хотел исключать Хару: во-первых, жаль было проделанной работы, во-вторых, заменить его было некем.

Тем временем баскетбольный клуб Кирисаки Дайичи принялся набирать очки в соревнованиях, пугающую репутацию в сплетнях и благосклонность руководства школы. Макото пришлось вступить в комитет – не дисциплинарный, на который не было времени, а существующий для виду комитет благоустройства. Еще через месяц Макото уже заседал в школьном совете. Вся его жизнь делилась теперь между клубом, административными проблемами и – по остаточному принципу – учебой. И еще, совсем немножко, – Харой, хотя свою странную интимную жизнь Макото предпочитал числить по разряду клубных дел.

***

За матч с одной из токийских школ, который КириДай выиграли всухую, усадив форварда соперников на скамью с подвернутой лодыжкой в первом же периоде, Казуя очень даже ждал поощрения. В конце концов, это он так удачно крутанулся тому парню под ноги, когда тот пытался выполнить данк. Ханамия был доволен – он редко считал нужным скрывать хорошее настроение, заражал им всю команду, так что расходились парни веселыми и беззаботными, а Казуя как бы невзначай задержался в душе.

Ханамия его ждал. С шокером в руке. И с улыбкой.

– Ты спятил, да? – Казуя пытался казаться самоуверенным, но голос у него предательски сел. Ханамия был очень даже не чужд садизма, теперь они все это знали – по их играм и в особенности по тренировкам. Плюс к тому, когда они остались без тренера, Ханамия перестал скромничать на площадке, и сразу стало ясно, что с его хитростью, скоростью и расчетливостью тягаться трудно. Проще говоря, если Ханамия решил добавить эротическим играм острых ощущений, то у безоружного и одетого в полотенце Казуи практически не было шансов отмахаться.

– Просто подумал, что скотч – это как-то глупо, – ответил Ханамия и нежно улыбнулся. У Казуи предательски потеплело внизу живота. Даже несмотря на шокер. Он слишком хорошо помнил, что Ханамия может делать ртом.

– Поэтому, – продолжал Ханамия, – давай условимся: ты не делаешь ничего. Держишь руки за спиной. Станешь распускать их… – он выразительно помахал шокером.

Казуя поморщился.

– Блин, Ханамия… Не буду я тебя лапать, убери эту дрянь. Ну не буду, правда, честное слово!

– М-м-м, – протянул Ханамия и облизнулся. Казуя мог уже не придерживать полотенце рукой: оно повисло бы на члене, как на вешалке. – Хочешь, чтобы я доверился тебе в этом вопросе? Мы одна команда, ты не желаешь мне зла, давай получим удовольствие вместе…

Голос его становился все более медово-задумчивым. Казуя знал эту интонацию, знал, что за ней обычно следует, и все равно вздрогнул, когда лицо Ханамии исказилось, а голос превратился в шипение:

– ...ты это хочешь услышать, Хара? Серьезно? Что я тебе доверяю? Идиот! Руки за спину, живо!

Казуя коротко вздохнул и убрал руки. Полотенце повисело-покачалось на члене и соскользнуло. Ханамия вздернул брови, посмотрел даже с некоторым уважением:

– Вот в чем я тебе верю, так это в том, что ты меня и правда хочешь.

Казуя боялся, что маячащий совсем рядом с его бедром шокер хреново скажется на стояке, но нет: язык и губы Ханамии оказались круче воспоминания о разряде.

В принципе, Казуя не особенно злился на выверты Ханамии: ему бы и самому, наверно, не понравилось, если б им попытались рулить в такой момент. А порулить хотелось, еще как: схватить за волосы, насадить на член горлом, заставить двигаться быстрее… Пожалуй, предосторожность с шокером была не лишней. Пожалуй, Казуя и правда не заслуживал доверия.

В этот раз ему удалось удержаться на ногах. Ханамия поднялся, вытер рот ладонью. Губы у него покраснели и припухли, и Казуе захотелось их поцеловать, но он подозревал, что за такое ему прилетит по яйцам, и не один раз, и даже, наверное, ногами.

Он проглотил вертевшееся на языке “спасибо” и сказал:

– Классно. Это очень классно, Ханамия.

– Да и ты ничего, – отозвался тот с ухмылкой. – Жри сладкое перед матчами, будет еще лучше.

Казуя сначала не сообразил, при чем тут сладкое, потом вспомнил, что-де вкус спермы зависит от питания, и почувствовал, что краснеет.

– Что, перед каждым? – уточнил он.

Ханамия поднял брови.

– Конечно. Никогда же не знаешь, где отличишься.

Он отчего-то медлил уходить, и Казуя шагнул к нему, навис – было бы угрожающе, не помни они оба о шокере – и спросил совсем тихо:

– В задницу-то дашь? Или что мне надо для этого сделать?

– А очень хочешь? – так же тихо протянул Ханамия, глядя снизу вверх.

По правде сказать, его такого, с этими влажными яркими губами, Казуя трахнул бы в рот еще разочек прямо сейчас. Вот взял бы за шиворот, нагнул и…

Но шокер оставался тут.

– Очень хочу, – сознался Казуя.

Ханамия медленно, как рептилия, моргнул.

– Выиграй матч.

– В одиночку, что ли?!

– Так, чтобы любой зритель сказал, что ас в нашей команде – ты, – определил Ханамия. Улыбнулся: – Думаю, ты это можешь.

Казуя отлично знал, что Ханамия тот еще кукловод. Сто раз видел, как он льстит и врет, жмет людям на тщеславие и жажду похвалы, чтобы получить от них что-то нужное. Знал – и все равно сидел в раздевалке и улыбался до ушей, дурак-дураком, из-за того, что его капитан в него верил. И из-за обещанной награды.

***

Что подставить Харе задницу все-таки придется, Макото был уверен. Он подготовился заранее, припас все, что считал нужным, в раздевалке и начал ждать. Теперь только от Хары зависело, дотянется ли он до морковки.

Хара дотянулся не слишком быстро, зато убедительно. Он изящно вывел из строя капитана соперников и забросил больше всех мячей в одном из матчей регионального первенства. Эта победа открывала клубу дорогу на отборочный турнир национального уровня. Пожалуй, ничего более впечатляющего на этом этапе Хара попросту не имел возможности сделать.

Макото отметил, что в конце весны Хара перестал стричь челку. Теперь она занавешивала ему глаза так, что было абсолютно невозможно понять, куда он смотрит. Это было вредно для зрения, зато очень полезно для баскетбола в стиле КириДай, и Макото не стал требовать, чтобы Хара сделал прическу более традиционной. Кроме того, было подозрение, что Хара использует челку как ширму, чтобы без помех таращиться на Макото в классе. Это тоже было на руку: так Макото не требовалось дополнительных усилий, чтобы подогревать интерес к своей персоне.

Когда Хара выходил из душевой, волосы у него торчали в разные стороны, и мокрая челка приоткрывала то один, то другой глаз. Но сегодня он словно нарочно – или действительно нарочно? – пригладил пряди, и по глазам его ничего нельзя было прочесть.

– Прошу, – сказал ему Макото, кивая на скамейку. – Ложись. Навзничь.

– Ты опять со своими извращениями, – Хара поморщился. – Ну почему нельзя…

– Потому что я так решил, – оборвал его Макото. – Впрочем, я могу это прекратить совсем, если тебе не нравится.

Хара молча прошел к скамейке и улегся, как просили, на спину. Скамья была широкая, прочная – очень подходящая мебель для того, что Макото запланировал.

– Руки за голову. Нет, не под голову, а назад.

Хара молча вытянул руки за головой, и Макото пристегнул его за запястья к ножкам скамьи, а затем ту же процедуру проделал с лодыжками. Хорошо, что в магазинах эротических товаров не спрашивают айди. Хотя еще вопрос, сколько народу покупает все эти меховые наручники и цепи для розыгрышей, а не для секса…

– Ханамия, – голос у Хары стал напряженным. – Это немного слишком, а? Ногами-то я тебя хватать точно не буду!

– Это для другого, – ровным тоном сообщил Макото. Достал из шкафчика пакет, из пакета – тюбик смазки и презервативы.

Несмотря на полную, как он считал, внутреннюю готовность, он нервничал. Все-таки опыта в сексе у него не было почти совсем, а в таких делах даже самый лучший учебник не заменит практики.

Он проверил, заперта ли раздевалка, быстро скинул одежду. Хара со своей скамейки издал звук, средний между вздохом и стоном.

– Нравится? – не без самодовольства спросил Макото, поворачиваясь на месте.

Судя по отличной эрекции, зрелище Харе более чем нравилось.

Впрочем, и им самим Макото украдкой любовался. Хара был немного более массивен и менее рельефен, чем классические модели, но выглядел очень гармонично и… да. Привлекательно.

И тем лучше, подумал Макото. Для пользы дела он, несомненно, мог трахнуться и с человеком абсолютно не в своем вкусе, но приятное с полезным сочетать гораздо проще, чем неприятное.

Увы, вечно смотреть на обнаженного и скованного Хару никак не получалось, следовало заняться делом. Макото нагнулся и вытащил у себя из задницы пробку – он засунул ее сразу, как принял душ, и так и ходил минут сорок, пока команда мылась, одевалась и расходилась. С пробкой было странно, она отвлекала и порождала очень специфические ощущения, но лучше уж так, чем растягиваться на глазах у Хары. Тому и от пробки хватило впечатлений – задышал раза в три чаще.

Макото, стараясь делать все четко и размеренно, выдавил прозрачный гель и смазал себя, насколько смог засунуть пальцы. Вытер руку бумажным платком, вскрыл пакетик презерватива и не спеша раскатал резинку по члену Хары. Тот застонал сквозь зубы.

Скамейка была не слишком низкой, и, оседлав бедра Хары, Макото почувствовал себя настоящим наездником: ногами он до пола доставал, но не так хорошо, как рассчитывал.

Он примерился, как будет сподручнее действовать.

– Ханамия! – позвал Хара почти панически. – Прекрати это! Ты навернешься или член мне сломаешь! Ханамия, ну пожалуйста, руки освободи, хоть одну! Я тебя подержу!

Страх Хары был Макото очень понятен, но делать уступки он не желал. Признать ошибку в этой ситуации было унизительно. И хотя чисто практически действительно было бы правильно позволить Харе себя поддерживать, Макото сквозь зубы рявкнул:

– Заткнись! Лежи смирно! – и, привстав на цыпочки, направил его член себе в задницу.

***

Когда Ханамия начал садиться на его член, у Казуи чуть искры из глаз не посыпались. Он успел за полгода подзабыть, что это за чувство, когда вставляешь живому человеку, а не ограничиваешься собственной рукой. Нет, рот у Ханамии был роскошный, но задница… Казуя замычал сквозь зубы от восторга. А потом чуть не кончил сразу, глянув в лицо Ханамии – предельно сосредоточенное, с высунутым от старания кончиком языка, с блестящими глазами и челкой, липнущей ко лбу.

Было тесно, жарко и безумно хорошо.

Ханамия опустился до конца, тихо-тихо застонал и начал подниматься, выпуская член из себя. Едва не соскользнул, но удержался и снова стал опускаться…

Казуя зарычал, попытался высвободить руки. Он хотел, неистово хотел обхватить Ханамию за талию, чувствовать его горячую, влажную от пота кожу, хотел держать, задавая ритм. Но наручники оказались ни разу не декоративными, и оставалось только дергать бедрами, пытаясь сделать движение резче и чаще. Скованные ноги и этого толком не позволяли.

Ханамия как-то приспособился, ускорился, начал покачивать бедрами. Казуе совсем захорошело, поле зрения сузилось, оставляя видимым только лицо Ханамии, его оскаленные зубы и полуприкрытые глаза. Похоже, оба они стонали, но Казуя не знал, где чей голос.

Затем Ханамия со сдавленным всхлипом наклонился вперед, вцепился в плечи, задвигался быстро и мелко, втираясь членом в живот Казуи. И вот сейчас было бы так правильно обнять его, перевернуться, подминая под себя, и трахать изо всех сил, не давая толком шевелиться…

Цепи побрякивали, напоминая: не выйдет.

– Контрол фрик чертов… – прохрипел Казуя, кусая губы, – генерал недоделанный…

Ханамия охнул как-то удивленно, судорожно сжался на члене, вздрогнул раз, другой. Казуя забился, пытаясь еще ускорить их движение, и кончил неожиданно даже для себя.

Ханамия распластался на нем, как тяжелое зимнее одеяло. Казую начало клонить в сон, но свет ламп с потолка и неудобно задранные руки напоминали: спать не время.

– Ханамия, – окликнул он тихо и сипло, – наручники-то отомкни. Ханамия? Не отключайся! Ханамия!!!

Ханамия вяло завозился, кое-как сполз на пол, встал, держась за дверцу шкафчика. Его заметно штормило. Казуя не видел его лица, но что-то явно пошло не так, как предусматривал план.

Пытаясь не вырубиться сам, он смотрел, как Ханамия одевается, неловко и мучительно медленно, будто пьяный. Как потом подходит к скамейке, долго не может попасть ключом в замочную скважину…

Раздался лязг, наручники открылись, и Казуя рывком сел на скамье. На животе уже остыла и засыхала сперма, сползший с обмякшего члена презерватив покоился на бедре.

– Ножные сам откроешь, – сказал Ханамия и положил ключ на пол – так, что Казуя достал бы его, но только скатившись с лавки и вытянувшись во весь рост.

Казуя не потянулся за ключом. Он ухватил за пояс Ханамию, подтащил к себе.

– Какого хрена, зачем ты так сде…

Разряд пришелся ему в солнечное сплетение. Казуя грохнулся на пол, переворачивая скамейку.

Сквозь обморочную муть в голове он услышал, как открылась и закрылась дверь. Ханамия свалил.

***

Утром следующего дня Макото не пошел на тренировку. Позвонил Фурухаши, сказал, что придет на уроки и потом в клуб, и лишний час валялся в постели, пытаясь осмыслить вчерашнее происшествие.

По всему выходило, что он просчитался, и просчитался серьезно.

Во-первых, ему понравилось. Он не ожидал и не хотел этого, считая – после первой попытки, с тренером – что его тело всего лишь покорный инструмент, которым можно будет пользоваться по собственному усмотрению так же, как он им пользовался в баскетболе. Однако в случае с Харой организм повел себя совершенно по-другому. Макото практически утратил контроль над собой. Он и стыдился этого, и боялся, и не знал, как быть дальше. Похоже, он не мог больше использовать влечение Хары к себе как способ манипуляции – потому что не умел управлять своими собственными плотскими желаниями.

Сейчас ему очень пригодился бы мамин совет, но мама была в командировке, да и потом, что он ей мог сказать? “Я дал однокласснику трахнуть меня, чтобы у него был стимул хорошо играть в баскетбол”? Почему-то план, так хорошо выглядевший в голове Ханамии и – до поры – на практике, при попытке выразить его словами превращался в нечто очень жалкое.

Было еще во-вторых: Макото медленно, но верно осознавал, что тыкать в Хару шокером не следовало. Совершенно не следовало. Большей ошибки совершить было сложно.

И это тоже очень сильно напрягало, потому что глупость эту Макото сотворил от растерянности и с перепугу, а так действовать было и вовсе недопустимо. Вдобавок было непонятно, как теперь содеянное исправлять. Просить прощения? От одной мысли об этом Макото передергивало. Сделать вид, что ничего не было? Но это ничего не решит. Попытаться внушить Харе, что он нарушил правила и получил за это? Но Макото не установил правил для вчерашнего вечера, заменив их наручниками. Все-таки попросить прощения? Ужасная перспектива, потеря лица, потеря авторитета…

Он пошел в школу, так ничего и не придумав и вдобавок ощущая определенный физический дискомфорт, что тоже не добавляло радости.

В школе его характер уже многим был знаком, поэтому одноклассники его старательно избегали, а сам он старательно избегал Хару, надеясь, что дотянет до тренировки, на тренировке будет не до выяснения отношений, а там можно будет удрать домой, препоручив Фурухаши обязанности хранителя клубных ключей, и тем выиграть еще ночь на размышления.

Однако и этот план провалился: Хара ловко поймал его на большой перемене. Просто подошел и – при всех! – сказал:

– Поговорить бы, Ханамия.

Они играли в одной команде, Макото был там капитаном, об этом все знали. Публично отказать Харе в беседе означало запустить по школе волну слухов, а в Кирисаки Дайичи слухи могли стать очень мощным средством передела власти.

– Давай на тренировке, – попытался Макото.

– Не, это срочно, – Хара ухмыльнулся и выдул пузырь жвачки. К жвачке он пристрастился недавно – Макото что-то там подумал еще про оральную фиксацию, но решил, что это не его проблемы. С челкой и жвачкой Хара замечательно вписывался в образ незатейливого гопника, какими тут были почти все, и никто его не доставал.

– Ладно. На крышу?

На крыше наверняка кто-нибудь обедал или просто дремал; Макото очень не хотел оставаться с Харой наедине.

– Лучше к спортзалу.

Хуже, но тоже приемлемо. Возле спортзала бывало довольно пустынно, когда там не шли занятия, но это было недостаточно глухое место, чтобы там кого-нибудь убить и прикопать. Или, скажем, попытаться изнасиловать.

До места они дошли, не разговаривая друг с другом, но здороваясь со встречными. Макото считал в уме, сколько народу видело их вместе. Он сознавал, что боится чересчур сильно, что Хара не уголовник, как некоторые старшеклассники – но боялся все равно.

И его застал врасплох вопрос Хары:

– Ханамия, ты как вообще? Ну, после вчерашнего…

Они остановились между стеной спортзала и рядом умывальников, отсюда сквозь редкие кусты виден был школьный двор, а вот со двора сюда было не заглянуть – если только подойти совсем близко. Место едва ли отвечало представлениям Макото о личной безопасности, но он позабыл бояться, настолько изумился. А затем, в следующую же секунду, сообразил, как можно вывернуть беседу себе на пользу.

– Бывало и лучше, – поморщился он, но тут же улыбнулся. – А ты? Не злишься?

Хара неуверенно мотнул головой.

– И да, и нет. Я это… блин… – он вообще выглядел неуверенно, чего за ним обычно не водилось. Макото и это было на руку. – Ты первый раз такое делал, да?

– Первый. Что, не понравилось?

– А то не заметно было, что понравилось, – Хара коротко хохотнул и тут же осекся. – Но только ты ведь… Ты сам не хочешь?

Макото вздрогнул.

– С чего ты взял?

– Да из-за шокера, – Хара вздохнул, машинально потер живот и тут же убрал руку. – Ты не думай, я понял, что трогать нельзя было, просто… Ну, если не хочешь, чтоб тебя трогали, то и трахаться не хочешь же, правильно?

– Допустим, что так, – осторожно сказал Макото, которого внезапная проницательность Хары встревожила даже больше, чем пребывание наедине с ним в укромном месте. – Ну и что?

– А зачем тогда ты?.. – тут Хара поморщился. – Хотя кого я спрашиваю, а? Ну, просто давай не делать так больше, ладно, Ханамия?

– Почему? – вырвалось у Макото прежде, чем он успел обдумать услышанное. – То есть, ты-то хочешь, это очевидно. В чем проблема?

Харе было очевидно неудобно – и от разговора, и еще, как заметил Макото, от мощного стояка.

– Я-то хочу, это точно. Но так неправильно, понимаешь? Когда трахаешься не потому, что ты хочешь и тебя хотят, а потому что… партнер… решил, что он должен. Это даже не как за деньги, это… я не знаю, с чем сравнить. Так невкусно, Ханамия.

Макото никак не мог решить: ему обидеться на пренебрежение или позволить себе облегчение от удачно разрулившейся проблемы.

– Позволь уточнить, – сказал он медленно, уперевшись взглядом в пах Хары. – Ты бы с радостью трахнул меня хоть прямо тут, если бы я… что? Разрешил? Признался в любви? Еще зимой ты намеревался меня изнасиловать, забыл? Кажется, тогда тебя мое мнение не интересовало.

Странный прозрачный румянец выступил на скулах Хары.

– Зимой – это не в счет. Тогда и я был… я бы еще немножко – и фонарный столб трахнул. И ты тоже был совсем не такой, как сейчас.

Макото не смог удержаться от улыбки, вообразив себе Хару, страстно сношающего фонарный столб.

– Так что? Какого рода зеленый свет тебе требуется?

– Не знаю, – сказал Хара и выдул пузырь жвачки. – Это ты у нас умный, думай сам, если тебе оно надо. А, и вот еще… – он вынул из кармана ключи и протянул Макото, – раздевалку-то вчера я закрывал.

***

Играть так, как предлагал Ханамия, нравилось Казуе не больше и не меньше, чем играть строго по-честному. На площадке всякое случается, травму можно получить на ровном месте. Люди спотыкаются, промахиваются, ошибаются – с каждым бывает. В одном из турнирных матчей чужого центрового занесло в повороте, и он всей тушей грохнулся на Фурухаши – совершенно не нарочно, судя по квадратным глазам и потерянному виду, а Фурухаши две недели сидел на скамейке, да и потом еще с неделю прихрамывал и берег руку.

Так что Казуя не видел ничего особенного в том, чтобы подправить ситуацию на площадке за счет противника – аккуратно и даже небрежно, как это отлично умел организовать Ханамия.

Ну то есть начал видеть кое-что особенное, когда послал Ханамию с его дурацкими сексуальными опытами.

Ну то есть… дурацкими, конечно, но не проходило ни матча, чтобы Казуя не жалел о том, что послал Ханамию.

Он как-то раньше не думал, что вообще вытворяет его капитан с людьми. И на площадке, и вообще. Задумался, только схватив разряд после отличного траха. За такое полагалось бы набить Ханамии морду, но Казуя хорошо запомнил распахнувшиеся и почерневшие глаза и однозначный, искренний страх во взгляде, когда всего лишь попытался проявить хоть какую-то активность. Ханамия перепугался до полусмерти, и Казуя не находил в себе злости на него.

Он стал внимательно следить за Ханамией и довольно быстро понял, что тот выступает в роли демона-искусителя практически все время, предлагая каждому что-нибудь желанное, но недостижимое собственными силами. И не только отдельным людям, но и группам, компаниям… Руководству школы, например, – возможность гордиться успехами баскетбольного клуба и выбивать под это деньги с попечителей. Младшеклассникам – понимание, что в формуле “выживает сильнейший” вторая часть вовсе не равнозначна понятию “старший”. Собственной команде – чувство “стаи”, как будто они были пусть и мелкими, но хищниками, опасными именно своей слаженностью и одной на всех жаждой крови.

Казуя не рискнул бы делиться результатами своих наблюдений с кем-то еще. У него не было друзей в школе, а парням из рок-группы было начхать на заморочки ударника, пока они не мешали репетировать. Хотя на днях вокалист ляпнул что-то про задумчивый вид и несчастную любовь. Казуя грохнул у него над ухом тарелками, и вопрос был закрыт. Для вокалиста, разумеется, не для Казуи.

Влюбленным он себя не ощущал ни секунды. Ведь по всем книжкам выходило, что влюбленные идеализируют объект своих чувств, а Казуя никак не мог отрицать, что Ханамия – редкостный гад, лицемер и властолюбец. Но все это не отменяло того, что Ханамия был умен, отлично знал, чего хотел, двигался к цели с неумолимостью и грацией крылатой ракеты – а еще у него был охренительный рот и не менее охренительная задница, и все это в сумме привлекало Казую, как свеча – мотылька.

Вот, правда, свеча отгородилась от мотылька оконным стеклом. Или сам мотылек от свечи, тут уж как посмотреть.

После того разговора Ханамия больше не “поощрял” Казую сексом, да и вообще никак, по-хорошему, не поощрял. Хвалил, как и всех, если что-то хорошо получалось. Бранил, как и всех, если выходила лажа. Ругаться Ханамия умел знатно; правда, Казуя то и дело залипал на движение его губ и пропускал мимо ушей половину сказанного. Ханамия это видел, затыкался, яростно зыркал, но ничего не предпринимал.

Казуя вздыхал про себя, дрочил по утрам в душе – и тоже не предпринимал ничего, потому что трахаться по правилам Ханамии не хотел, а Ханамия не хотел ни по каким другим.

В общем-то, для Ханамии это было совершенно обычное дело. Понятия “компромисс” он не признавал, существовало только два варианта развития событий: по его или никак. И если по его не получалось сразу, он сворачивал горы, но все-таки добивался результата – такого, какого хотел.

Не уважать его за это Казуя не мог. И уважать тоже не мог. Ханамия сидел у него в душе даже не занозой, а маленькой черной дырой, которая высасывала силы, внимание и настроение. Странно было Казуе, муторно и тоскливо, и только в азарте игры или на волне музыкального драйва он забывал про свою тоску.

– Сейрин, – объявил Ханамия. – Следующая игра решающая, мы должны пройти на Зимний кубок. Это не Шутоку и не Тоо, но у них серьезные первогодки, неплохой шутер в капитанах и ничего так центр – мы его в прошлом году хорошо уронили, но он упорный, встал. Пробовать будем всех. Максимум внимания на капитана и на центрового.

У Ханамии блестели глаза – и у всей команды тоже заблестели. Казуя живо представил себе первый охотничий клич вожака волчьей стаи и ответный хор, нарастающий, перекатывающийся волнами. Все-таки это было круто. Все-таки в этом было что-то большее, чем просто спорт и просто командная игра.

На сей раз Казуя задержался в раздевалке не нарочно: заело замок в двери шкафчика, и он долго возился с отверткой и куском проволоки, бормоча ругательства, а когда наконец справился – Ханамия сунул ему под нос ключи:

– Сам закроешь, тормоз несчастный. Сколько можно тебя дожидаться.

Казуя поднял голову: оказывается, кроме них с Ханамией в раздевалке никого уже не осталось, да и Ханамия стоял в школьной форме, с сумкой через плечо. В глазах его еще горел отблеск азарта, с которым он объяснял план игры, на губах играла хищная улыбка. Казуе показалось, что сердце его провалилось в живот и забухало там гулко и даже как-то больно.

Наверное, он все-таки дернулся навстречу, а может, просто посмотрел слишком уж выразительно. По лицу Ханамии, как рябь по воде, пробежала целая череда выражений: непонимание-изумление-растерянность-нерешительность… и наконец привычный ядовитый сарказм.

– Не надо, – выдавил Казуя сквозь зубы, и Ханамия замер с полуоткрытым ртом. – Я и так знаю, что ты скажешь. Давай сюда ключи, ты вроде торопился.

– Что, – осведомился Ханамия неприятным голосом, – я так предсказуем?

Ключи он покачивал на пальце, и Казуя с усилием отвел глаза.

– Ну вообще-то да, – ответил он, зная, что вряд ли может оскорбить Ханамию сильнее. – Сейчас обзовешь меня идиотом, предположишь что-нибудь про “никто не дает”, напомнишь, что я сам отказался…

Ключи брякнулись на скамейку. Ханамия молча вышел и очень аккуратно притворил за собой дверь.

Судя по всему, Казуя был совершенно прав. Это, впрочем, ни чуточки не радовало.

***

Макото, в целом, сознавал, что его эмоциональное состояние оставляет желать лучшего. И не только эмоциональное. Ему стало не хватать обычной дрочки, и он купил фаллоимитатор и тюбик смазки. Стало лучше – по крайней мере, это помогало сбрасывать физическое напряжение. Зато каждый раз, когда он видел резиновый член в ящике стола, его охватывало раздражение: он злился на свою неспособность выбросить из головы лишнее, злился на Хару, который, сволочь такая, оказался чересчур своеволен и недостаточно наивен, чтобы спокойно сидеть на крючке, злился на собственное тело и его гормональные бури, которые если не каждую ночь, то через одну не давали уснуть, покуда он не засовывал игрушку себе в задницу. Тот факт, что представлял он себе при этом все того же Хару, бесил не очень сильно: не тренера же было воображать, а больше ни с кем у Макото секса не случалось. Так что Хара в фантазиях был хотя бы логичен, а что его можно было заполучить в постель настоящего, стоило лишь сказать два-три нужных слова – об этом Макото себе думать запретил.

Но будь жестокая неудовлетворенность единственной проблемой, Макото справился бы с ней. Его вдобавок беспокоили близящиеся отборочные матчи на национальный чемпионат. Избыточной самоуверенностью Макото не страдал, прекрасно понимая: никакая волшебная слаженность его команды (а она была и правда волшебная, чуть-чуть не доходило до чтения мыслей) не поможет выиграть у Шутоку или Тоо. У него просто не было игроков экстра-класса, не было даже никого выше среднего уровня, кроме самого Макото. КириДай успешно разделывалась с оппонентами своей лиги, но уже в конце отборочных ее ждали тяжкие испытания, а пролезть дальше четвертьфинала чемпионата позволило бы разве что чудо.

Хорошо устроился Имаеши – у него был год, чтобы втереться в доверие к куратору, и вот, пожалуйста, у него в команде один из Поколения Чудес, плюс аналитик оттуда же, плюс отличный, хоть и не самый блистательный шутер. У Макото не было этого года, он сколачивал команду из того, что было. На выходе – набор универсалов, каждый из которых, однако, ни в чем не хорош настолько, чтобы состязаться с ребятами из Поколения Чудес или с Некоронованными.

Но если дело безнадежно, то с ним не стоит и связываться. Потому для Макото целью целей было вывести КириДай хотя бы в четвертьфинал. С таким результатом он мог бы уже идти в совет школы, выступить перед попечителями. Без тренера, без финансирования, исключительно своими силами пробиться на национальный чемпионат впервые в истории старшей школы Кирисаки Дайичи – это был бы очень серьезный вклад в репутацию клуба и Ханамии Макото персонально.

У Сейрин был один из Поколения Чудес, один из Некоронованных и еще новичок с отличными данными – пожалуй, побольше, чем у Шутоку. Но у Шутоку имелся опытный тренер, их клуб был старым, традиции команды – крепкими. А еще у них была длинная скамейка запасных. У Сейрин запасных игроков, которые могли хоть что-то, было полтора; тренировала их девчонка, которая могла знать уйму всего полезного, но вряд ли имела среди команды нужный авторитет. И этой команде было всего два года – да двое первоклассников, да пропустивший год центровой. Они просто не могли сыграться достойно, не успевали. Макото счел, что с Сейрин у них есть ненулевые шансы на выигрыш.

Команде он своих выкладок не раскрывал. Впрочем, какой-то интерес они вызвали бы разве что у Сето, а Сето, вернее всего, и так все отлично понимал. Макото только заявил, что с Шутоку играет второй состав, а первый выходит против Сейрин и играет со всей возможной отдачей.

– Это наш билет на национальный чемпионат, – вещал он, почти гипнотизируя команду, – мы должны быть предельно внимательны. Никаких ошибок. Прикрываем друг друга. Строим “паутину”. Стараемся убрать ключевых атакующих, но не зацикливаемся на них. Забрасываем при первой возможности. Это будет не сама простая игра, но у нас все получится.

Сето дремал, но слушал внимательно, Макото знал, что он не пропускает ни слова. Ямазаки слушал с приоткрытым ртом и лихорадочно горящими глазами. Фурухаши был спокоен – но он всегда был спокоен до безэмоциональности. Мацумото кивал на каждое слово, а за ним, как болванчики, кивал второй состав, хотя их в эту игру никто не звал.

Глаз Хары Макото не видел. Он теперь вообще старался не смотреть на Хару чаще, чем необходимо.

А потом Хара застрял в раздевалке, мучая дверь шкафчика. Фурухаши вызывался помочь, но быстро выяснилось, что с баскетбольным размахом плеч вдвоем там делать нечего. В итоге Ханамия ждал до последнего, надеясь все-таки закрыть раздевалку сам, чтобы с утра не зависеть от Хары, любителя опоздать на пять-десять минут, – и дождался на свою голову.

Что ж, он сам пестовал в парнях внимательность к мелочам, привычку анализировать чужое поведение, запоминать детали и делать выводы. Хара прочел его как открытую книгу, с точностью до слов, которые Макото намеревался сказать. С точки зрения тренера это было приятно. С точки зрения большинства остальных ипостасей, которые Макото выделял в себе, это было кошмарно. Он вдруг почувствовал себя голым… и не в положительном, как это могло бы ощущаться в связи с Харой, смысле. Голым и беззащитным.

Он не привык, чтобы кто-то, кроме матери, понимал его так хорошо. Но маме-то можно…

Макото оставил Харе ключи и сбежал. Позорное отступление, но он не мог сейчас бросить все свои ресурсы на решение социальных… личных проблем. Он должен был думать об игре с Сейрин. Только о ней. И выглядеть при этом достаточно безмятежным, чтобы команда не напрягалась без нужды.

Казалось, ему удалось вернуть себе деловой настрой. На матч он выходил в отличной форме. Успел подергать за нервы капитана соперников и хромого центрового, засек угрюмые взгляды остальных сейриновцев: отлично, они все знают и заранее готовы к худшему, а ничто так не портит игру, как ожидание неприятностей.

И всего через минуту после начала матча этот… Железное Сердце, сводя бровки и всячески гневаясь, заявил, что не позволит калечить своих товарищей по команде. Что сокрушит его, Макото.

Сокрушит.

Вот этот металлолом собирался его сокрушить.

Макото захлестнуло серым, свинцовым бешенством.

@темы: Другое место, Фанфик, The Rainbow World. Другие миры, День службы занятости, Kirisaki Daiichi Team

Comments

[Kirisaki Daiichi Team]

***

Все вроде бы шло хорошо. Сейрин действительно оказались очень ничего себе игроками, и сладить с ними было бы тяжеловато, не проведи Ханамия подготовительную работу. У КириДай, к примеру, не было шутера, способного забрасывать трехочковые регулярно и безотказно, а капитан Сейрин это умел… вот только психовал и мазал, да так душевно, что его даже пинать после первого захода больше не пытались. Он и сам отлично портил игру своей команде.

Казуя жалел, что не удалось развести на драку бровастого форварда. Схлопотал бы он, конечно, знатно, но покалечить себя не дал бы, а фингал – нормальная цена за удаление с площадки вражеского аса, а то и за дисквалификацию противника. Досадно, что мальчик-невидимка оказался таким хладнокровным и находчивым. Он, да еще центровой – вот уж и вправду Железное Сердце, не зря обозвали.

В принципе, не будь у Сейрин одаренных первогодков, КириДай вполне потягались бы с ними и без грязной игры. А так… кого-то из ключевых игроков необходимо было валить, все равно кого. Подставился центровой – вот и молодец.

Только время шло, а с площадки изрядно уже побитого центрового не убирали.

Казуя подумал, что, может быть, дело не в том, что тренер Сейрин тупо не решается на замену, и не в том, что ее мнение никого не интересует. Может, это намеренная жертва? Ведь железный упрямец под кольцом неслабо связывает силы КириДай. Сколько бы они забросили уже, выйди на поле замена – парень рослый, но совсем не той фактуры. А так приходится тратить силы и секунды на этого… Ни один взрослый тренер так бы не поступил, он по закону отвечает за здоровье подопечных. А девица-второклассница может себе позволить. Если так, то ничего себе она монстр, под стать Ханамии.

Казуя бросил короткий взгляд на своего капитана и так офигел, что чуть не упустил мяч.

На лице Ханамии отражался шквал эмоций, какого Казуя у него никогда еще не видел. Злоба, презрение, жажда крови, чувство превосходства…

Мы сломаем их, сказал Ханамия в перерыве. Мы сломаем их всех по очереди.

Казуя думал, это только средство – как обычно бывало, но сейчас он понимал все яснее, что Ханамия задался такой целью.

Что-то капитана царапнуло, что-то сбило с курса, и вместо бронебойного намерения победить он сейчас с вечным своим носорожьим упорством ломился в направлении “унижу, изувечу, сотру в порошок”. И это было неверное направление, неправильная цель. С этим противником так было нельзя.

Назревала беда.

Казуя осмотрелся. Ямазаки, как водится, проблемы не замечал, по Фурухаши ничего нельзя было прочесть. Сето, вышедший завершить “паутину”, выглядел менее безмятежным, чем обычно, но не встревоженным. Но он сейчас фокусировался на противнике, а не на Ханамии.

По-хорошему, надо было подойти, дернуть Ханамию, сказать: “Кэп, ты увлекся. Остынь, осмотрись, вспомни, чем мы заняты”. С ним и раньше случалось такое – заедало на чем-то левом, и нужно было вмешательство извне, чтобы прийти в себя…

Вот только Казуя был абсолютно уверен: его Ханамия сейчас не услышит. И это в лучшем случае, а в худшем – включит в список тех, кого намерен изничтожить, и хорошо если еще не первым номером. Может, он бы нормально отреагировал на Сето, но тот сам был по уши в отслеживании чужих паттернов, и отвлекать его значило разрушить “паутину”, а за такое Казую затоптали бы всей командой, и поделом.

Оставалось только играть, пинать по возможности чужих игроков да надеяться, что уже сделанного хватит и все обойдется.

Что нет, не обойдется, Казуя понял, когда сейриновский Невидимка вышел за паттерн.

Ощущение было такое, будто они вляпались в свою же паутину. Казуя мельком заметил выражение лица Ханамии – потрясенное, опустошенное, до странности беззащитное – и подумал не к месту, что таким красивым он Ханамию тоже никогда еще не видел.

И потом все покатилось под откос.

То есть с виду еще оставался какой-то паритет, очки капали, приемы выполнялись, но "паутина" разорвалась, и растерянность сковала команду, не позволяя соображать и действовать с нужной скоростью. Казуя подумал – не факт, что верно, он уже ошибся сегодня в оценке техники Невидимки, – что сейчас бы Ханамии переключиться на стремительную атаку, на набор очков, чтобы увеличить разрыв и деморализовать противника еще и так; но Ханамия сваливался в штопор, попытался ударить Невидимку и не преуспел…

Как с человеком, которому уже отсекли голову, но тело еще не успело понять, что мертво, – так и они уже проиграли, но еще не чувствовали этого. Казуя чувствовал – может, потому, что власть Ханамии над ним с некоторых пор была не так велика, как над прочими, а может, потому, что заметил неладное уже давно.

Было одно, что еще можно было сделать – не для победы, но для минимизации ущерба. Правда, за такую самодеятельность Ханамия мог и из команды вышвырнуть, но вот беда: как раз это Казую сейчас напрягало меньше всего.

Он ринулся в атаку напролом, успел увидеть расширяющиеся глаза Невидимки – столкновение казалось неизбежным. При их разнице в весе первогодок, пожалуй, испугом не отделался бы… Казуя крутанулся винтом, огибая Невидимку, бросил мяч, едва ли не ложась на пол – красивый заброс, такой показывал Аомине из Поколения Чудес, у Казуи раза три получилось на тренировке, но сейчас было без шансов. Мяч громко спружинил о кольцо, хромой центровой рванулся на подбор.

И, завершая маневр, Казуя рухнул прямо ему под ноги.

Он не умел рассчитывать векторы и приложение сил, как это делал Ханамия. Он просто понимал интуитивно, куда что полетит и что обо что стукнется. Шкурой чувствовал, как неловко прыгнет центровой.

Он только не предвидел, как больно будет, когда хромоножка грохнется на него – не прицельно локтем в лицо, как падали они сами на тренировках, а всей массой, не успев сгруппироваться.

В левом плече словно граната разорвалась. Или что-то вроде. Кажется, кто-то заорал; Казуя не был уверен, что это не он сам. Свисток пробурил воздух где-то очень далеко. Взгромождаясь на носилки с помощью обслуги стадиона, сквозь зеленые круги и вспышки Казуя на секунду увидел страшные, бешеные глаза Ханамии.

– Извиняй, кэп, я все просрал, – сказал он и виновато усмехнулся.

***

– Прекрати это, – сказал Сето и встряхнул Макото за плечи. Мощно, так, что зубы лязгнули.

Макото от изумления не нашелся, что сказать, только уставился на Сето, часто моргая. За почти два года их знакомства это был первый раз, когда Сето решил поучаствовать в общественной жизни команды, и чтобы еще вот так наехать на капитана…

Но неожиданность сделала свое дело, кровавая пелена перед глазами начала рассеиваться, и крушить все вокруг себя расхотелось.

Фурухаши смотрел сочувственно, насколько вообще мог, Ямазаки таращился в пол. Макото подумал вдруг, что победа в этой игре нужна была ему одному. Остальные не рвались наверх, не старались наработать репутацию. Они и так уже получили все, что хотели – он сам дал им все, что они хотели! – став членами команды.

А Хара, для которого и команда-то была не желанным пристанищем, а просто способом развлечься, – Хара убрал с площадки Киеши ценой собственной травмы. И не случайно, нет, он нарочно поступил именно так. И у КириДай была замена тяжелому форварду – но не было замены лично Харе. Никто из второго состава не мог вместо него участвовать в “паутине”. Никто не умел так фолить, оставаясь незамеченным.

Выходка Хары внезапно показалась Макото чем-то родственной старому самурайскому жесту: если не можешь спорить с господином, но считаешь его решение неверным – совершаешь сеппуку, и пусть господин, лишившись вассала, на которого рассчитывал, выгребает дальше как-нибудь сам.

Хара, с его-то тягой к классике, очень даже мог думать в этом стиле.

КириДай продули, естественно, без Хары рассчитывать на выигрыш было так же глупо, как Сейрин – без Кагами. Киеши после падения все-таки сел на скамейку, зато наконец пришел в себя Хьюга, и Сейрин выиграли с перевесом в два очка.

– Ты отлично играешь, Ханамия, давай как-нибудь еще, – сказал ему Киеши, едва держась на ногах, а Макото так злился на Хару, что на Киеши его яда уже не хватило.

– Мне теперь некем, – огрызнулся он, и Киеши увял: чувствовал себя виноватым, он-то не понимал, что Хара подставился ему намеренно. А белый как простыня, шатающийся Хара с противоестественно вывернутой рукой впечатлил абсолютно всех, даже трибуны испуганно притихли. По зрелищности эта травма дала сто очков вперед прошлогоднему падению Киеши. Макото бы даже порадовался – хоть так уязвил противника – но тоже нечем было.

– Пошли, что ли, Хару из медпункта заберем? – предложил Ямазаки угрюмо, удостоверившись, что Макото больше не пинает скамейки и не швыряется вещами. Макото даже смешно стало на мгновение: они все были крупнее него, тяжелее, опытнее в драке, и все его боялись. Хорошо, кроме Сето.

И Хары.

– Домой валите, – распорядился Макото. – Хару я сам отведу. Его, может быть, вообще на такси везти придется.

Фурухаши сказал почти нежно:

– Ты только не убей его.

Команда тихонечко загудела, соглашаясь.

– Ножей, пистолетов, яда с собой не таскаю, – ощерился Макото, – и даже бейсбольной биты у меня в сумке нет, хотите проверить?

Никто не хотел. Сето постепенно принимал обычный свой сонный вид, остальные потихоньку расслаблялись.

Макото взял сумку Хары, кое-как запихал туда его вещи, связал шнурки уличных кроссовок и повесил их поверх сумки, напомнив себе груженого верблюда.

– Все, парни, домой, – сказал он почти спокойно. – Я тут справлюсь.

Команда протестовать не стала. Один за другим ребята потянулись к выходу. Макото дождался, пока уберутся все, запер раздевалку, сдал ключ сотруднику стадиона и поплелся в медпункт.

Он все еще злился, не знал, что скажет Харе – желание поколотить того табуреткой пока не прошло. Он и хотел бы знать, почему Хара сделал то, что сделал, и не желал слышать объяснений.

И он совершенно забыл все заготовки и убойные первые фразы, когда увидел Хару, сидящего на кушетке, обнаженного по пояс и с внушительного вида черным иммобилизатором на плече.

[Kirisaki Daiichi Team]

– Кэп, – сказал Хара и вымученно улыбнулся. – С каким счетом?

– Какая тебе разница, – бросил Макото, поставил сумки на пол, подошел ближе. У Хары над верхней губой выступили бисеринки пота, и цвет лица был такой, что кожа почти сливалась с челкой. – Перелом?

– Вывих, – Хара поморщился. – Вправили, сказали пойти в клинику наложить лангету, а это сюда вернуть.

– Сильно больно? – вообще Макото не собирался спрашивать: не хотел выказывать сочувствие, да и по Харе заметно было, что больно ему действительно сильно. Но сорвалось как-то само собой.

– Терпимо, – сообщил Хара сквозь зубы.

– Ты сказать мне ничего не хочешь?

Вопрос повис в воздухе, как фонарик желаний в штиль. Хара сидел неподвижно, Макото неподвижно стоял, ощупывал взглядом жилистую фигуру и боролся с тягой шагнуть вплотную и убрать волосы с лица Хары, чтобы видеть, куда он смотрит и с каким выражением.

– Ну как-то это, – выдал Хара наконец, – что я нового скажу-то? Что ты можешь выпереть меня из команды, ты и сам отлично знаешь.

Макото скрипнул зубами и пнул ножку кушетки.

Он не намеревался причинять Харе боль, но кушетка от удара ощутимо дернулась, а Хара охнул и скривился.

– Прости, – сказал Макото быстро, а затем молча проклял себя за автоматически выскакивающие словечки.

– Нормально, – Хара сполз с кушетки и встал, слегка нависнув над Макото. – Что ты хочешь, чтобы я сказал? Ты же знаешь, что мы не могли выиграть.

– Могли, идиот!

– Ладно, могли, пока ты не начал ломать их вместо того, чтобы забрасывать мячи.

Снова повисло молчание.

В эту минуту Макото ненавидел Хару. Он с радостью пнул бы его в больное плечо, если б мог и если бы не знал, что Хара даст сдачи в двойном размере. Ловко, почти без следов и очень болезненно отметелить противника – это за Харой не ржавело никогда. Сейчас, вероятно, было бы не так ловко, но и только.

– Иными словами, – проскрежетал Макото наконец, – это я один во всем виноват?

Хара вздохнул.

– Кэп, ты такой умный, чего ты такой дурак? Иными словами, – передразнил он, – ты все можешь свалить на меня. Или даже на Киеши для тех, кто не в курсе наших практик. Серьезная травма игрока на площадке – нормальная отмазка. С каким счетом мы продули, ну?

– Два очка отдали. Их капитан опомнился, сука.

– Во. Всего какой-то один трехочковый, а вы доигрывали без форварда. Тебя еще и похвалят и пожалеют, Ханамия. За старание, героизм и все такое.

– Мы не вышли на чемпионат, – Макото старался говорить спокойно, – какой смысл оправдываться?

Хара попытался пожать плечами и тихо выругался.

– Жвачку велели выплюнуть, – пожаловался он неожиданно. – Достань мне из сумки, а?

Макото молча полез в сумку Хары.

Мысль про сеппуку оказалась не такой уж бредовой, просто смысл в это “самоубийство” оказался заложен другой. Хара брал на себя формальную вину за проигрыш. Он знал правду, Макото знал правду, Сето наверняка все уже понял, а Фурухаши с Ямазаки вскоре поймут. Виной всему эмоциональный срыв капитана. Но это навсегда останется между ними, а все, абсолютно все прочие будут знать только, что матч был проигран из-за травмы форварда, что команда дралась изо всех сил и сделала все возможное в такой ситуации.

Хара был прав: репутационные потери Макото будут ничтожны. Может, их и вовсе не будет.

Хара превратил унизительный разгром в легкое неудобство.

Пачка жвачки в кармане сумки помялась, подушечки норовили рассыпаться. Макото взял одну, кончиками пальцев поднес ко рту Хары.

Тот ухмыльнулся, губами взял подушечку и легонько прикусил пальцы Макото. И тут же отпустил.

***

Когда плечо вправляли, Казуе вкатили укол. Он не столько умерил жгучую, грызущую какую-то боль, сколько отодвинул ее в сторону и добавил легкого мелодичного звона в голове. Контуры предметов расплывались и двоились, некоторые цвета потускнели, а другие стали кислотно-яркими.

Взвинченный, злющий и расстроенный Ханамия в таком антураже казался ужасно милым.

Казуя понимал, что его глючит: Ханамия не мог быть милым в принципе, разве что намеренно очаровывал кого-то, и сейчас был явно не тот случай.

Но от мелкой шалости удержаться не сумел.

Желто-зеленые глаза Ханамии округлились, став похожими на кошачьи, не хватало только вертикального зрачка. Точно как камышовый кот, подумал Казуя: мелкий, злобный, вот как цапнет в ответ…

Но Ханамия не спешил кусаться, ругаться или как-то еще выражать неудовольствие. Только смотрел растерянно, потом медленно облизнулся, вряд ли сам заметив, что делает. Поднес к лицу руку, осмотрел пальцы, будто там какие-то следы можно было увидеть, хотя куснул его Казуя еле-еле. Снова вскинул взгляд, сглотнул, резко выдохнул и выпалил:

– Поедешь ко мне?

Казуя недоуменно уточнил:

– Зачем?

Он спросил, наверное, не то, потому что лицо Ханамии исказила гримаса обиды и гнева, но только на мгновение.

– Мама в Осаке до конца месяца, – сказал Ханамия. И выжидательно поднял бровь.

Он психовал, и здорово, а Казуя никак не мог понять, почему. Хотя предложение было заманчивым: не объясняться с родителями из-за травмы, не утешать маму, не отбиваться от миллиона вопросов брата… просто побыть в тишине, разбавленной одним только Ханамией.

А тот облизнулся еще раз, нервно, быстро, как будто ответ для него значил необыкновенно много, и только тут до Казуи дошло, в чем смысл предложения.

– Ох, – выдохнул он и даже отступил на шаг. Ханамия вздрогнул, и Казуя поторопился: – Я тут слегка под веществами, кэп, торможу. Извини. Я… не в форме немножко. То есть ни хрена не немножко.

А что будет, когда анестезия отойдет – даже думать не хотелось.

Ханамия смотрел внимательно и жадно, и видно было по расширяющимся ноздрям, как часто он дышит.

– Меня устраивает, – тихо произнес он. – Поехали, Хара, ну же. Не то я передумаю.

Что-то в его тоне, в его позе подсказывало, что это не угроза, а просьба.

– Будет клево, – ответил Казуя, – если ты мне поможешь одеться.

***

В такси они ехали молча. Хара то ли задремал, то ли не имел сил трепаться, а Макото все никак не мог отделаться от странного чувства – как будто тепло чужой кожи задержалось у него на ладонях, когда он надевал на Хару куртку, продвигаясь буквально по сантиметру и стараясь действовать так плавно, как только мог. Майка и свитер остались в сумке: Хара не мог поднять руку, чтобы надеть их, и куртку пришлось натянуть прямо на голое тело.

– Я тебя в юкату одену, – сказал Макото. – Из обычного шмотья ты с этой фигней на плече ни во что не влезешь. Форменная майка где, кстати?

– Срезали, – Хара хмыкнул, показалось, что грустно. – Сказали, до конца учебного года я все равно не игрок, а дальше если мне и понадобится майка, так все равно новый комплект заказывать..

– Козлы, – откликнулся Макото, потому что надо было что-нибудь ответить. Почему-то этот факт – что Хара больше не с ними как минимум до весны – резанул неприятно и неожиданно, хотя можно было понять сразу, что вывих плеча – это не растяжение какое-нибудь, это серьезно.

Затем Макото представил, что Харе придется проходить годовой курс лечения, как Киёши, и стало совсем тухло. Хотя Хара ходячий, и рука левая, и школу пропускать ему не придется… Но все равно – никаких тренировок. И им придется выращивать нового тяжелого форварда, с кем-то срабатываться заново…

Нет, пошевелил губами Макото, успокойся, вывих – это не так ужасно. Покой, потом реабилитация – все будет в порядке. Хара вернется в строй еще до отборочных на Интерхай.

Или нет, если в следующем году удастся залучить в команду более перспективных первогодок. Надо сходить на матчи национального чемпионата средних школ, посмотреть… пригласить кого-то, быть может. Найдется кто-нибудь талантливый – и можно не беспокоиться, выздоровеет ли Хара…

– Приехали, эй, – Хара пихнул его локтем, и Макото очнулся. Такси стояло у калитки, водитель вежливо не смотрел на пассажиров, на счетчике замерло и горело тускло-красным “2470”.

– Дороговато так кататься, – заметил Хара, когда они выбрались из машины.

– Представляю, на что бы ты был похож в метро, – отрезал Макото, – после первого же столкновения плечами с каким-нибудь торопыгой. Лучше уж потратиться.

– И то…

Макото открыл калитку и запер ее за Харой, взбежал на крыльцо, распахнул дверь:

– Заходи.

Хара ступил внутрь, как зверь в незнакомый вольер – настороженно, плавно. У Макото засосало под ложечкой. Он уже жалел о поспешном решении, но понимал: другого шанса не будет, он просто не посмеет еще раз сознательно вляпаться в эту паутину, которую люди называют “отношениями”. Сегодня он хотя бы мог быть совершенно уверен, что Хара – в его доме, с травмой, ошалевший от боли и лекарств – не сможет сделать ничего такого, с чем Макото не сумел бы справиться.

[Kirisaki Daiichi Team]

***

Всю жизнь Казуя прожил в казенном жилье, которое отцу предоставляла его фирма. Иногда отдельные двухэтажные домики, иногда – квартиры в многоэтажках. На памяти Казуи семья переезжала шесть или семь раз. Стало проще, когда старший брат от них съехал: меньше толкотни возле ванной по утрам, меньше возни для матери на кухне. Но все равно в доме всегда было тесно, и даже привычка не спасала – все время хотелось простора.

Дом Ханамии был огромен.

То есть это был нормальный дом, на самом деле, типовой, с маленьким двориком, навесом для машины, с верандой, отдельной кухней – короче, обычный дом, их таких тысячами было понастроено, стоило отъехать от многоэтажного токийского центра. Но Казуя вдруг чуть не до черноты в глазах позавидовал Ханамии, который в этом доме жил вдвоем с матерью. У них даже домашних животных не было, ни кошки, ни собаки… у Казуи дома жил кот вдобавок ко всей толпе, а здесь вот – никого.

Он потянулся раздеться, зашипел, потревожив плечо.

– Ханамия, может, я так пока похожу?

– Вот еще, – отозвался тот, – подожди две минуты, сейчас помогу тебе, однорукий.

Казуя наблюдал, как Ханамия белкой взлетает по лестнице и спустя буквально минуту возни и приглушенной ругани несется обратно со скомканной юкатой в руках – красивой, кремовой в серебристых полосах и ромбах. Наверное, его единственная и парадная.

– Давай, снимай, – Ханамия дернул язычок молнии, куртка распахнулась. Казуе обожгло живот прохладным воздухом, а Ханамия как взялся за его воротник, так и застыл, словно примороженный. Потом он медленно поднял глаза – широко открытые, зрачки как врата в бездну, и на дне этой бездны Казуя очень хорошо различил огненную реку паники.

Ему и самому было стремно, спору нет, но чего так истерически боялся Ханамия? И ведь не целочка, все же уже было, и хорошо было-то!

– Долго тупить будешь? – осведомился Ханамия почему-то шепотом. Он стоял вплотную, смотрел снизу вверх, Казуя видел, как шевелятся его губы. Желание поцеловать их пробило вдоль спины, как разряд, и в этот момент Казуя отчетливо понял, что если он это – самую естественную на свете вещь! – просто так возьмет и сделает, то лететь ему кубарем с крыльца, и в клуб потом лучше вообще не приходить.

– Ханамия, – позвал он самым спокойным голосом, на который был сейчас способен, – можно тебя поцеловать?

Ханамия, который собирался еще что-то сказать, осекся и дернулся так, словно одновременно пытался отскочить на метр и податься вперед.

– Нельзя, – выдавил он сипло, – не здесь… – сглотнул и продолжил легкомысленным тоном: – Иначе мы отсюда вообще не уйдем. Раздевайся, тормоз. Давай сюда рукав.

Казуя подчинился – ему нормально было подчиняться Ханамии, почему нет, особенно сейчас. Он уже сообразил, что по какой-то причине Ханамия до судорог боится отдать кому-то другому право рулить тем, что происходит. Может, у него какой-то плохой опыт? Может, его изнасиловали в детстве, он же хорошенький был, наверно…

На этом месте Казуя заткнул мысленный поток и постарался сосредоточиться на переодевании, потому что от чрезмерно ярких картинок в голове член едва не выпрыгивал из штанов, и это было уже почти больно. Впрочем, Ханамия все равно был слишком близко, а Казуя – слишком раздет, чтобы успокоиться было сколько-нибудь легко.

– Моя комната наверху, – сказал Ханамия, – пошли.

Юката была подпоясана кое-как, потому что Ханамия старался не прижиматься тесно, когда завязывал пояс, и Казуя пару раз чуть не наступил себе на полу, поднимаясь по лестнице. Это чуть-чуть проветрило голову, но потом он шагнул в комнату, а там был Ханамия, и он стаскивал через голову свитер.

– Штаны с юкатой не сочетаются, – заявил он, не глядя на Казую, – сними, что ли.

– Ханамия, – выдохнул Казуя, чувствуя, что у него сейчас пойдет дым из ушей, или кровь из носа, или все разом, – чего ты хочешь от меня?!

Ханамия повернулся – черная майка, джинсы низко на бедрах, белая кожа, потемневшие глаза. Решимость пополам с отчаянием.

– Трахаться, – сказал он. – Хочу. Без… условий. Вот…

Он взял со стола шокер – Казуя и не замечал, что там валяется шокер, да он и стола-то не заметил, если честно, – демонстративно вытряхнул батарею и не глядя швырнул ее куда-то в угол.

– Вот, – повторил Ханамия и закусил губу. – Так тебе… подходит?

Вот же ты сука, кэп, хотел сказать Казуя, дождался, когда я от любого резкого движения в осадок выпадаю, и трахаться требуешь! Это же круче шокера будет!

А сказал:

– Так поцеловать тебя можно? Теперь-то?

Ханамия судорожно вздохнул и кивнул.

***

Так сладко и жутко Макото было раньше разве что на американских горках лет в десять. Это чувство падения с высоты при почти-совсем-уверенности, что вагончик удержится на рельсах… Сейчас было так же: умом Макото отлично знал, что Хара ничего плохого ему не сделает, а даже если захочет, достаточно будет дернуть его за руку, чтобы все прекратилось. И все равно было страшно-страшно-страшно – потому лишь, что невозможно было учесть и проконтролировать абсолютно все.

Макото отдавал себе отчет, что это ненормально. Что, теоретически, в его возрасте гормональный шторм должен был вычистить из головы все эти заморочки про контроль. Раз уж тело не возражало против гомосексуального контакта и принимающей позиции, по всем описаниям Макото обязан был чувствовать бабочек в животе, розовый кисель вместо мыслей и возбуждение за гранью разумного. Но возбуждение-то наличествовало, а вот бабочки и кисель – нет. Что-то нарушилось, что-то разрывало его между жгучей похотью и потребностью сидеть в центре паутины.

Когда Хара потянул его к себе осторожно-осторожно, будто мину обезвреживал, Макото даже на мгновение стало стыдно. Хара из всего основного состава был самый нормальный, обыкновенный парень. Веселый, общительный, без обиды на мир или отрешенности от него, как у прочих. Он бы должен был сейчас, дорвавшись до давно вожделеемого тела, стараться получить все, сразу и быстро – разве что с поправкой на травму. Вместо этого Хара обнимал и целовал Макото так, словно в руки ему попала фея со стрекозиными крылышками или что-то столь же хрупкое и нервное.

Ну, про нервное, пожалуй, где-то так и было.

Губы у Хары оказались сладкие и мягкие, от волос пахло скошенной травой – слабо, но узнаваемо. Макото обнял его со стороны здоровой руки, вжался всем телом, вцепился в жесткую и скользковатую ткань юкаты и ощутил – пожалуй, с облегчением, – как сенсорная передозировка, поток непривычных ощущений, вымывает из головы все лишнее.

В конце концов, он впервые в жизни целовался всерьез.

Ни о каком сдирании одежды с себя или друг друга речи не шло, Хара еле-еле выбрался из юкаты, штаны они снимали с него в три руки и очень радовались, что это не джинсы. Все это вообще неожиданно оказалось весело, Макото и не подозревал, что такое занятие, как секс, может быть задорным, как бой подушками, например. Если бы не необходимость беречь плечо Хары, они бы, наверно, и подушками пошвырялись, и по кровати покатались в обнимку, а так – только ласкались, и целовались, неловко сталкиваясь носами, и лапали друг друга везде, гладили, терлись, и Макото даже не почувствовал особого напряжения, когда достал из ящика презерватив и смазку и сунул Харе со словами:

– Как пользоваться, сообразишь?

[Kirisaki Daiichi Team]

***

Что Ханамию попустило, было очень заметно. Он перестал дергаться, сам шел в руки, ластился, смеялся и был такой обалденный, гладкий, гибкий, теплый, что Казуе хотелось орать от восторга. Плечо болело, но об этом как-то не помнилось в пылу веселой и нежной возни. Раза три Казуя, забывшись, пытался опереться на левую руку, тут же вскидывался, шипя. Ханамия целовал его, притирался всем телом, облизывался, и боль как будто куда-то девалась.

Было страшновато переходить к делу, но Ханамия, казалось, вовсе перестал не то что зажиматься – чего-то стесняться в принципе. Он сам встал на четвереньки, прогнулся; Казуя вспомнил, что в прошлый раз был пробка, а сейчас, наверно, надо как-то подготовить, растянуть…

– Не надо, – сказал Ханамия таким невероятным, низким и хрипловатым голосом, что у Казуи чуть промеж ушей не коротнуло, – ничего не надо, я готовился, не тупи, Хара. Давай, трахни меня, упрашивать тебя надо, что ли?!

Упрашивать было не надо, Казуя и так ни о чем другом не мог уже думать. Он не знал, как делать правильно, и надо было, наверное, вставлять медленнее, потому что Ханамия как-то так жалобно взвизгнул или всхлипнул, когда ему в задницу въехал член, но потом сразу стало хорошо, очень хорошо, совсем хорошо. Ханамия стонал и вскрикивал, громко, не сдерживаясь, и извивался, словно хотел еще глубже, хотя глубже было просто некуда, а Казуя только и мог вбиваться в него, пытаясь сохранить хоть подобие ритма. Ритма не получалось, получалось по-разному: размашисто и медленно, потом мелко и быстро, потом подхватить под живот и не давать крутить задницей, потом натягивать на себя, вцепившись в бедро… Казуя думал, что кончит почти сразу, но сразу не случилось, и он трахал, трахал это чудесное, отзывчивое, нежное существо, по какой-то нелепой случайности занимавшее с Ханамией одно тело, и понимал, что сам теряет связь с реальностью. Это было круче травки, круче таблеток в клубе, даже круче, чем с той девчонкой на весенних каникулах…

У Ханамии колени разъезжались, и они вместе опустились на кровать, Казуя распластался сверху, оперевшись на локоть, провел пальцами по губам Ханамии – тот сразу же приоткрыл рот, прикусил пальцы и стал посасывать. От этого крышу снесло совсем, Казуя тихонько взвыл, вцепился зубами Ханамии в загривок. Ханамия вскинулся с воплем, едва не сбросив Казую, сунул руку себе под живот, конвульсивно сжался внутри… Казуя еще продолжал двигаться, чувствуя, что вот сейчас, еще капельку, когда обмякшее тело под ним вдруг разом натянулось струной, закаменело.

– Больно? – охнул Казуя, поспешно отстраняясь и панически пытаясь вспомнить, что он вообще знает о том, как себя вести во время анального секса. Знаний толком не было: он никогда не интересовался темой. Казуя сполз вбок, кривясь – не потревожить плечо никак не получалось, – попытался заглянуть Ханамии в лицо.

И напоролся на тот же бешеный взгляд, который видел сегодня, когда его уносили с площадки.

– Убирайся, – еле слышно, но отчетливо прошелестел Ханамия. – Уйди с глаз. Сейчас же.

***

Хара был тяжелый. Это дошло до Макото не сразу; он не спеша всплывал из оглушительного удовольствия, ни в какое сравнение не шедшего с тем, какое он мог доставить себе сам. Все тело сладко ныло, задница пульсировала, Хара все еще двигался, заполняя Макото собой, рвано сопя над ухом…

Макото представил себе себя: как он подставлялся, подмахивал, орал, как мартовский кот, какой он сейчас был невероятной блядью.

Его замутило.

Каким же он был кретином. Кем вообще надо было быть, чтобы позволить себя вот так трахать человеку, которым потом еще предстоит командовать. Хотелось секса – надо было пойти в клуб. Хотелось Хару – ну хоть в интернете надо было найти кого похожего!

Было невероятно противно от самого себя.

Хара почуял, наверно: замер, выскользнул из него, оставив ужасное чувство опустошенности – тело хотело еще, было мучительно вот так взять и разъединиться, и от этого стало еще гаже.

– Больно? – испуганно спрашивал Хара, заглядывая в глаза, челка у него намокла от пота и сбилась, и Макото увидел – уже успел забыть – яркую ореховую радужку с темными крапинками, короткие густые, как щетка, ресницы…

Стало в самом деле больно – где-то за грудиной.

Никого бы он не нашел в клубах и в сети – ему нужен был Хара, с его сладкой мятной жвачкой и травяным шампунем, еле заметными веснушками на плечах, его руки, его член, только его, ничьи больше…

– Убирайся, – выдавил Макото без голоса, – уйди с глаз. Сейчас же.

Зрачки у Хары дрогнули и сузились, побелели губы, сорвалось дыхание.

Все то же самое, что разряд шокера, только словами – что же я делаю, ужаснулся Макото, зачем я это делаю, я же знаю, что это неправильно!

– Что с тобой за хрень, Ханамия?!

Хара очень тихо, но рычал, даже оскалился, часто дыша сквозь стиснутые зубы. Макото подумал мельком, что и с поврежденным плечом Хара вполне может сейчас взять свое силой – Макото так размазало оргазмом, что он едва мог шевелиться. И еще – что, может, и хорошо бы было, если б силой, хоть такой повод прекратить это все насовсем…

Но Хара вместо этого выругался зло и беспомощно, встал и ткнулся раненым плечом в угол шкафа.

У Макото потемнело в глазах так, будто это было его собственное плечо. Хара осел в компьютерное кресло, зажмурясь и закусив губу, сдавленно застонал.

– Хара… – теперь уже была очередь Макото пугаться. Хара выглядел жутко, серый, в испарине… и член у него все еще стоял железно.

– Я сам не смогу одеться, – бесцветно сказал Хара. – Хочешь, я… в другую комнату просто свалю.

Макото ждал насилия, ждал ярости, презрения, любой агрессии.

Покорность Хары его подкосила.

***

Было хреново – даже сравнить не с чем, настолько хреново. Болело плечо, болели яйца, хотелось взять Ханамию за шкирку и потрясти как следует, хотелось снова вставить ему и трахать до потери пульса, или морду ему набить наконец, или хоть лаской, хоть пыткой выбить из придурка, что такое творится в его гениальных, но чем-то круто замусоренных мозгах. Ведь он же счастлив был вот только что, в руках плавился, добавки просил… Какая его муха укусила?!

Казуя приложился плечом о шкаф в надежде, что боль отвлечет от нестерпимого возбуждения, но вышло только хуже: ощущения просочетались. От этого рехнуться можно было. Ханамия таращился расширенными и снова полными ужаса глазами, и просто выть хотелось от беспомощности: что делать-то с ним таким, ведь не бить же! Надо было, наверно, действительно убираться из этого дома. Или хотя бы с глаз долой, как Ханамия и просил.

– Я сам не смогу одеться, – сквозь зубы напомнил Казуя. Ханамия вздрогнул, и Казуя предложил, борясь с желанием заорать и чем-нибудь в этого психа бросить: – Хочешь, я в другую комнату просто свалю?

Ханамия приподнялся на локте, хотел, наверно, что-то сказать, но вместо этого странно всхлипнул, давясь воздухом, и уткнулся лицом в подушку с жутким воющим рыданием. Казую продрало холодом по спине. Да что с ним?! Чего его корежит, как одержимого, может, ему врача нужно или мантру над ним прочитать?

– Псих, – выдохнул Казуя, поднялся из кресла – голова закружилась, и он часто-часто дышал. – Тебе не трахаться… тебе голову лечить…

Ханамия плакал, судорожно вздрагивая и вжимаясь в подушку так, словно хотел провалиться под кровать, а лучше под землю.

На загривке у него наливался багровым след от укуса.

Казуе стало нехорошо – то есть еще хуже, чем было только что. Он вспомнил свои измышления насчет того, что Ханамия – жертва насилия. А вдруг он угадал? Может, он по незнанию что-то такое сделал, что напомнило… вот укусил, например.

Нетвердо ступая, Казуя преодолел метр расстояния от кресла до кровати и почти свалился рядом с Ханамией. Старательно игнорируя ураганной силы желание вжаться всем телом, потереться членом об аккуратные ягодицы, подул Ханамии в волосы.

– Эй, – прошептал он, понял, что сипит, откашлялся. – Ханамия. Тебе плохо? Помочь надо?

Ханамия попытался что-то сказать, но получилось только невнятное подвывание. Тогда Казуя притерся поближе – обнять Ханамию он не мог, поскольку на здоровом плече лежал – прикоснулся губами к отметине от зубов, лизнул.

– Болит? Извини, я не соображал… синяк будет…

И ого-го синяк будет, подумал он, это же в раздевалке все заметят, и подавно в душе, вот я козлина, устроил капитану повеселиться на пару недель…

Ханамия приподнял голову, безнадежно шмыгнул носом.

– П-почему синяк?

– Я тебя цапнул вот тут… сильно. Заметно очень.

– Да-а-а… – Казуе показалось, что Ханамия всхлипывает, но нет: он рассмеялся, только очень уж безрадостно. – Какая разница-то теперь. – Он завозился, развернулся к Казуе лицом, уперся лбом в ключицу. – Я какой-то невероятный мудак сегодня: с матчем, с тобой… Все испортил, что мог.

– Ну ты не только сегодня-то, – не удержался Казуя. – Со мной ты вообще намутил… нихрена не понятно что.

– Сердишься, – сказал Ханамия уныло. – Ну и правильно.

– Я не сержусь, – Казуя выдохнул. – У меня просто сейчас яйца лопнут, Ханамия. Ты… хоть подрочи, а? Пожалуйста?

Ханамия вскинул растерянный взгляд:

– А? О! Давай… Ложись на спину. – Он нерешительно помолчал и добавил: – А лучше б сердился.

– Почему это? – Казуя не выдержал – ахнул, когда Ханамия начал дрочить ему, сначала неуверенно.

– Я бы знал, что ты зол на меня, и не стал бы дальше… – Ханамия мотнул головой, – ничего не стал бы.

Казуя, с трудом сохраняя остатки соображения, ждал, когда Ханамия выдаст фирменное “купился, идиот!”. Но отведенное для театральной паузы время прошло, а Ханамия молчал.

–Ты же сказал, что хочешь… – выдавил Казуя, толкаясь ему в руку и не смея попросить отсосать или подставить задницу.

– Я хочу, – ответил Ханамия и скривился. – Ты бы знал, как это бесит.

[Kirisaki Daiichi Team]

***

Макото было горько и пусто. Налетевшая шквалом истерика будто унесла с собой все чувства, оставив только усталость и общую бессмысленность всего. Теплый и еще пытающийся быть ласковым Хара, его вопросы, извинения за укус, которого Макото даже не почувствовал – или просто не запомнил, – все это было так ни к чему. Оказалось, что Макото думал о себе куда лучше, чем должен был. Он не сумел справиться с влечением, не сумел даже приблизительно удержать лицо, показал себя тряпкой и истериком. Конечно, какое-то время Хары не будет в команде, и Макото сможет укрепить свой авторитет, но зато Хара будет в классе. Станет сверлить Макото взглядом из-под челки – или, наоборот, не станет, потеряв к нему интерес. Как бы Хара не реагировал, Макото будет знать, что рядом свидетель его полного и окончательного позора.

И он все еще хотел Хару. Признаваться себе в этом было все равно что корочку с ранки сдирать – и больно, и обморочно-страшно, когда ярко-алая капля выступает на коже, и невозможно перестать. Он хотел трогать Хару, лежать рядом и слушать дыхание, и целоваться, и все остальное, что уже было и чего еще не было. Похоже, на некоторое время его ночи станут полны горячечных снов и затяжного рукоблудия. Хорошо бы ненадолго.

Дурацкая, дурацкая гормональная влюбленность.

– Хоть подрочи, а? Пожалуйста, – попросил Хара, и Макото едва не заскрипел зубами от той мгновенной готовности выполнить просьбу, которую ощутил в себе.

– Ты бы знал, как это бесит, – сказал он Харе, и тот болезненно зажмурился, напрягся и кончил со стоном, а Макото мгновенно и ярко представил, как бы это было, если бы член Хары был у него в заднице, и сам сдавленно застонал.

Ужасно, просто ужасно. Когда же это прекратится.

– Ханамия, – позвал Хара. – Расскажи, а? Почему тебя колбасит. Ну, в смысле, если это не какая-то суровая тайна.

Макото огрызнулся:

– Что? Душевной близости не хватает? Общей гармонии?

– Да не, – сказал Хара миролюбиво. Он раскинулся на кровати – на его, Макото, кровати, прямо как в фантазиях, на которых рука сама тянулась за фаллоимитатором. На него можно было смотреть, его можно было потрогать, погладить, лечь рядом, прижаться. Попросить сделать что-нибудь. Все было по-настоящему. – При чем тут гармония… Если ты в следующий раз так меня прокатишь, у меня крыша поедет. Это как-то… ну, больно, для начала.

– Никто тебя не заставляет соглашаться на следующий раз, – выцедил сквозь зубы Макото.

– Не заставляет, – Хара улыбался. – А чего тут заставлять, если и так хочется.

Он сел, кривясь и поддерживая правой рукой левую.

– Просто объясни мне, что не так, а? Я что-то не то делаю? Говорю? Ханамия, я не совсем дебил, честно, я человеческую речь понимаю. Ты сам сказал, что хочешь, и тебе нравится – это видно. А потом раз – и ты уже с клыками, когтями и шокером. Логика-то где?

– Заткнись, – безнадежно попросил Макото. – Логику тебе… Простая тут логика. Я хочу трахаться. Но не хочу хотеть. И не могу перестать. И меня это… – он сжал зубы и кулаки, не в силах найти достаточно выразительного слова, – бе-сит. И ты тут совершенно не при чем.

Хара почесал в затылке. Челка его снова распушилась, но Макото был абсолютно уверен, что там, за ней, Хара озадаченно хмурится.

– Блин. Ну а меня тогда за что?

Этого вопроса Макото боялся.

– Ни за что, – бросил он, – а потому что вот такой я урод моральный. Сам психом обозвал. Был прав. Полегчало?

– Не-а, – Хара мотнул головой и ухмыльнулся, как будто собирался провернуть какой-нибудь классный фол. – Как сделать, чтобы мне больше не прилетало?

– Держаться от меня подальше. Что непонятного?!

– Это плохой вариант, – доверительно сообщил Хара и потянулся обнять Макото за плечи здоровой рукой. Замер, когда Макото отшатнулся.

– Что? Опять? Теперь-то чего?! Ханамия, алло, мы с тобой тусим голые в койке, только что потрахавшись, а ты дергаешься, как… не знаю как кто! Что тебя напрягает? Мне каждый раз позволения спрашивать?

– Можно подумать, ты станешь спрашивать позволения! – Макото не выдержал – заорал в полный голос. – Нахрена тебе мое позволение, ты же видел, как меня сносит! Не хочу я, чтобы ты меня трогал, идиот, я от этого амебой делаюсь без мозгов, ненавижу это все!

– Ты только не плачь.

Макото захлебнулся воплем от неожиданности. Поднес руку к щеке – и правда, у него слезы текли, горячие, злые…

– Разреши обнять, Ханамия? Разреши, я ничего не буду больше делать, – серьезно попросил Хара. Он так и держал руку протянутой, не шевелился. Макото крепко зажмурился, смаргивая слезы – как же его достала собственная эмоциональная неустойчивость! – и, глубоко вздохнув, подвинулся навстречу, позволяя Харе прижать его к груди.

***

Ханамию таким Казуя не видел никогда и даже не подозревал, что это возможно. Но вообще за последние пару лет на людей, по-всякому растаращенных бухлом, травой и даже просто клубной музыкой, он насмотрелся. Если Ханамию вот так таращит от секса – ну, почему бы и нет. Там же тоже всяких эндорфинов с адреналинами хоть залейся.

Это многое объясняло, но не все, что Казуе хотелось про Ханамию понимать.

– Хара… – позвал Ханамия и замешкался, будто передумал говорить.

– Чего?

Ханамия тяжело вздохнул. Голова его лежала у Казуи на плече, и дыхание смешно щекотало шею.

– Ты в клубе-то останешься?

– А куда б я делся… Ой, – Казуя даже возмутился, а потом сообразил, почему Ханамия спрашивает. – Ой, блин. И репетиции тоже псу под хвост. Ладно… буду книжки читать. Или менеджером пойду в команду. Возьмешь меня менеджером?

– М-м-м, – протянул Ханамия неопределенно. – Я думал, признаться, что ты решишь уйти.

Казуя опешил:

– Это почему это?

– Да потому что, – мрачно сказал Ханамия и отстранился, вывернувшись из-под руки. – В чем для тебя смысл команды-то, если не играть? И потом… после всего этого ты, что ли, слушаться меня будешь? Какой я тебе капитан теперь? Это… поиздеваться разве что.

Несколько секунд Казуя сидел, приоткрыв рот и пытаясь как-то вместить и уложить в голове это невероятное построение. А потом что-то сместилось, как будто повернули трубку калейдоскопа, защелкало, складываясь: первая попытка подкатить к Ханамии, “поощрения”, “ты не делаешь ничего”, наручники и шокер…

– Блин, – прошептал Казуя, чувствуя, как его начинает потряхивать от осознания и злости. – Ханамия, ты… это все твой контроль дебильный… ты решил, если ты в пассиве, тебя уважать не будут?! Да ты двинулся совсем?!

Не находя слов, он вцепился Ханамии в плечо здоровой рукой и принялся трясти, пытаясь выразить всю глубину возмущения, охватившего его:

– Ты что, умным от этого перестал быть? Играть разучился? Командовать? Какая, нахрен, связь вообще между баскетом и сексом?! Почему я на площадке тебя слушаться не буду, если я даже в койке, блин, слушаюсь! Я хоть чего-то не сделал, что ты мне велел?! Ханамия, ты… ты… ну хочешь, ты меня выеби, чтоб не обидно было! Хочешь?!

Ханамия не пытался отбиваться, болтался у него в руке, хлопал глазами.

– Хара, стой… пусти… – выдавил он наконец.

Казуя разжал пальцы моментально, и Ханамия, потеряв равновесие, завалился набок, угодив ему локтем в живот.

– Уй-й-й… Спасибо, что не пониже…

– Сам виноват! – выпалил Ханамия и сел прямо. У него стал странный взгляд, одновременно острый, как на площадке, и жадный, как когда он просил его трахнуть. Казуя сглотнул. Все-таки Ханамия и правда был ненормальный.

– Ты серьезно сейчас сказал? – осведомился Ханамия. – Насчет тебя выебать? Ты правда хочешь?

– Ну… нет, – сознался Казуя, чувствуя, как неприятно сосет под ложечкой. – Не хочу. Но я тебе дам, если надо. Если ты… успокоишься от этого.

– А вот кто-то что-то, помнится, болтал насчет того, что невкусно, когда дают по обязанности.

– Ну было, говорил. Но… блин, ну а что тебе еще сделать, чтобы тебя отпустило?!

Ханамия неожиданно усмехнулся:

– Окей, Гугль… и все в таком роде, да? Я как-то уверен был, что ты нормальный пацан, Хара. В том смысле, что кого трахают, того за человека-то считать перестают.

– Да иди ты!.. – обиделся Казуя. – У нас школа, конечно, веселая, но все-таки не для детей якудзы, чтобы вот так.

– А ты, значит, как в твоей любимой классике? “Путь юноши”, все дела…

– Я тебя стукну сейчас, – предупредил Казуя и, видя, как расползаются в улыбке углы рта Ханамии, рассмеялся сам. – Хватит глумиться! При чем тут классика? С тобой обалденно трахаться, и ты мой капитан, и это – следи за руками – параллельные вещи. В смысле, – он провел пальцами в воздухе две черты, – непересекающиеся. Дошло?

– Поучи меня геометрии еще, – Ханамия тоже засмеялся, и лицо у него стало безмятежное и оттого такое красивое, что у Казуи перехватило дух. – Тебе в педагоги надо, Хара, у тебя сложные вещи здорово получается объяснять.

– Да я не знаю, что ты сложного тут нашел, по-моему, это самое простое, что может быть. Придумал себе чего-то…

– Это потому что я умный, – глубокомысленно пояснил Ханамия. – Это только у тебя все просто. Так что, ты слушаться будешь, да? Точно?

– Ну. Ты ж капитан. Хочешь, поклянусь?

– А в постели?

Казуя дернулся было – только не по второму кругу! – а потом увидел, как горят у Ханамии глаза, как острый розовый язык быстро проходится по губам, и сам невольно облизнулся.

– Все как ты скажешь. Только эй, Ханамия, мне же не надо на все-все-все разрешения просить?! И еще…

– Да?

– Если у тебя опять крыша поедет, имей в виду, я тебя все-таки тресну. Ну честно, не сдержусь. Надоело.

Ханамия резко вздохнул и выдохнул воздух мелкими порциями, то ли пытаясь успокоиться, то ли собираясь расплакаться. Казуя чуть не взвыл…

– Купился, идиот?

– Ханамия!!!

– Стоять! Душить не разрешаю. Тем более, одной рукой ты не сможешь.

– Но поцеловать-то можно?!

– Целуй…

[Kirisaki Daiichi Team]

***

Через две недели лангету Харе заменили на поддерживающую повязку. Вид у него был довольно унылый, зато подскочила успеваемость, и преподаватель обществоведения, молодой, двухметровый и килограммов ста весу, имевший поэтому привычку снисходительно фамильярничать с учениками, даже задумался вслух о травмах конечностей как образовательном факторе. Класс глумливо ржал, Хара скалился и после уроков вкладывал ума в голову самым дерзким весельчакам – повязка ему не больно-то мешала; а Макото тихо радовался про себя, что вывих не позволяет Харе выглядеть так же эйфорически счастливо, как выглядит он сам.

Если смотреть со стороны, причин радоваться жизни у него особых не было: на чемпионат КириДай не вышли, потеряли игрока из первого состава. Правда, Хара оказался совершенно прав: руководство не столько возмущалось, сколько сочувствовало, в школьном совете тоже демонстрировали понимание – особенно ребята из других спортивных клубов, не понаслышке знавшие о травмах во время занятий, да и вне занятий тоже. В целом, рывок наверх не удался, но и падать оказалось не так глубоко, как могло бы быть.

Одноклассники предполагали, что у Макото появилась девушка, но шпионить за ним никто не стал. Макото решил было, что его личная жизнь никому не интересна, но как раз в тот день, когда Хара явился в повязке и они с Макото увлеченно целовались вечером в раздевалке, их застукал Фурухаши, который забыл в шкафчике какую-то рассаду и вернулся за ней. В последовавшей недолгой разборке “Скажешь кому – убьем! – Да и так все знают, кому надо” выяснилось, что парни из второго состава на самом деле собирались последить за Макото – всем было любопытно, кого подцепил первый отличник школы, – но неосторожно обсудили свои планы в присутствии якобы спавшего Сето.

– Сето сказал об этом мне, – сообщил Фурухаши, – а я сказал ребятам, что если они попробуют сталкерить тебя, я пущу их на удобрение для хризантем.

Хара задумчиво покивал:

– Я бы обосрался.

Макото представил себе вечно равнодушного, безупречно вежливого Фурухаши с его мертвящим взглядом, говорящего такое однокашникам, – и согласился с Харой.

– Вы все-таки постарайтесь не палиться, – напутствовал их Фурухаши и ушел.

Макото счел совет дельным, и не палиться они отправились к нему домой.

Еще через неделю Харе разрешили потихоньку разрабатывать руку, он пришел на тренировку, и Макото накрыло жестоким приступом паранойи: он не сводил глаз с Хары, выискивая признаки дерзости и неповиновения, и обрушивался на всех с бранью за малейшие неточности. Когда все уже разошлись, Хара придержал Макото за плечо на выходе из душевой:

– У нас ведь уже клубное время закончилось, да?

– А что?! – взъерошился Макото, готовясь к ссоре за доминирование, и совершенно неожиданно получил кулаком в челюсть – не сильно, но вполне ощутимо.

– Я предупреждал, – грустно сказал Хара, подавая ему, отлетевшему от удара к стенке, руку. – Поедет крыша – буду бить. Приколачивать обратно. Не очень больно?

– Идиот, – рявкнул на него Макото, почему-то мгновенно успокоившись насчет прочности своего трона, – синяк же будет! Можно было не по морде?!

– Не-а, не будет, – пообещал Хара. – Ну или скажешь, что мячом попало. Все поверят.

Синяка наутро действительно не оказалось, а вот открывать рот Макото было больно, и он мстительно отказал Харе в минете вечером.

– Понял, – заявил Хара, – в следующий раз получишь куда-нибудь сюда, – и поцеловал Макото в солнечное сплетение.

– Да, может, не будет следующего раза, – поморщился Макото.

– Будет, – вздохнул Хара, – знаю я тебя.

И опять не ошибся.

Придя смотреть финал Зимнего кубка, Макото нос к носу столкнулся в холле с Имаеши.

– Привет, позор школьного баскетбола, – радостно улыбнулся тот. Макото скорее почувствовал, чем услышал, как напрягся Хара у него за плечом, и как мог незаметно сжал его руку.

– Сам-то ты кто, семпай, до четвертьфинала даже не допрыгал, – ответил он Имаеши и немедленно удостоился взгляда, по внимательности сравнимого с рентгеном.

– Вау-вау, – сказал Имаёши после короткой паузы. – Лицезрею левел-ап совсем на другом поле, да? Ну, рад за тебя… за вас обоих. Счастья в личной жизни и все такое, – и удалился.

– Блин, вот как?! – охнул Хара над ухом. – Откуда он узнал?!

– Он умный, и у него это просто, – вздохнул Макото. Почему-то ему хотелось смеяться. – Наверно, самое простое, что только может быть...

[Iren.]

Спасибо, понравилось!
Ханамия такой... прикольный Хара

[Fate-chan]

Оу, вот прям очень понравилось, здорово написано. Ханамия -контрол фрик, очень хорошо это представляется

[Ori1990]

Ханамия -контрол фрик, очень хорошо это представляется

Вот с этим полностью согласна

Потрясающе написано и потрясающий Хара. И взаимодействие Киридайцев очень верибельное, с хризантемами вообще шедевр

[Soleillo]

Забавно вышло!
Ханамия своеобразный получился, но от этого еще более интересно. И уравновешивающий его Хара. Хорошая пара))
Спасибо!

[анонимный киридай]

Iren., спасибо, что читаете!

Fate-chan, угу, одной площадкой дело-то не ограничивается...

Ori1990, хризантемы были просто вот от души, да! Спасибо

Soleillo, да Ханамия и вообще-то такой своеобразный молодой человек, чего уж...

[RiZ13]

понравилось развитие отношений
и чем-то зацепилили и Ханания и Хара

[Altie]

Очень непривычный Ханамия, эта его повернутость на контроле написана настолько верибельно, что не могу не выразить восторга автору Повернутость на контроле, приступы страха эти внезапные, перепады поведения - автор, вы крутой, это написано офигенно, в это веришь. Взаимодействие команды тоже здорово показано, они все как живые, у каждого свои особенности и странности, так все... здорово!
Очень понравилось, спасибо!

[серафита]

Если бы не авторство, я бы под эту шапку в жизни бы не полезла Вот честно: очень сквикающие предупреждения, к тому же при первой попытке я сходу напоролась глазами на соблазнённого тренера и вкладку закрыла. Да и то, в аниме всего личного взаимодействия Ханамии с командой — шиш да маленько, за хоть что-то более-менее можно зацепиться с Сето, Имаёши и, да, Теппеем и Серин в целом — там Ханамию хоть на подлинные эмоции пробивает. И я думала: ну что, что можно интересного написать про Ханамию и одного из этих... невыразительных мальчиков, спасибо фестам, что я хоть по именам их помню, и вот только-только перестала путать рыжего с белобрысым... Притом, что это ведь две с половиной алки текста именно про отношения, ни про что больше — никакой другой центральной канвы у сюжета нет.
А текст оказался неожиданно милым. Никакое другое слово на ум не идёт: флафф тут действительно сочетается с контрол-фрикством, секс-игрушками и электрошокером. Исчерпывающая характеристика Ханамии, я полагаю.
Очень милые фаноны на киридайцев, круто замешанные на профайлах и канонных фактах, у тебя их, кажется, неисчерпамый вагон.
В целом, Хара/Ханамия вряд ли станет ОТП, это скорее всё же упражнение на задание «сведи двух рандомных героев», но в качестве разового эксперимента получилось славно и убедительно, о прочтении совершенно не жалею.