Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День правила 34 - Омегаверс
Размер: 2500 слов
Пейринг/Персонажи: альфа!Киеши Теппей/омега!Ханамия Макото, Кирисаки Дайичи
Категория: слэш
Жанр: PWP
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: у Ханамии течка, но он не хочет кого попало.
Примечание/Предупреждения: омегаверсные штампы; кноттинг; упоминание мужской беременности.
До раздевалки Ханамия дошел на подламывающихся ногах. Его крутило так, будто кто-то запихнул ему в нутро стиральную машинку. Запахи, свет, звуки — все было слишком ярким, слишком резким, слишком громким. Ему казалось, он ощущает даже чужие эмоции: ярость Ямазаки, злобу Хары, разочарование Фурухаши, усталость Сето, глухое раздражение команды. Тяжелое, альфачье, оно давило со всех сторон. Но пока они молчали. Громыхали дверцами шкафчиков, слишком резко двигались, слишком шумно дышали. У Ханамии кружилась голова и слабели колени. Воздуха будто бы становилось все меньше и меньше. В глазах мутилось.
Первым не выдержал Хара. У него всегда было терпения меньше, чем у остальных.
— Ты ничего не хочешь сказать? — прорычал он, шагнув к Ханамии вплотную и практически вжав его в дверцу шкафчика. От него несло жаром и потом, зрачки у него были огромные, он тяжело дышал, скалясь. Как животное, отстраненно подумал Ханамия.
— Я не должен тебе ничего говорить, — произнес он холодно.
— Ты облажался, — прошипел Хара. — Мы все это видели. Ты повел себя как… как сука! Сказать тебе, из-за кого? Или ты сам догадаешься?
Ханамия подумал, что надо его ударить — но бить разгоряченного альфу было бы ошибкой. Ямазаки, Сето и Фурухаши подошли ближе, второй состав топтался за их спинами. Ханамия вдруг понял, что никто не будет его защищать. Они просто не смогут. Инстинкт вынудит их.
— Держи себя в руках, — сказал он, глядя Харе прямо в глаза. Хара будто бы смутился под этим взглядом, даже качнулся назад — и в этот момент Ямазаки, оттеснив его плечом, навис над Ханамией и положил ладонь ему на горло. Простым и страшным жестом. Глаза у него были совершенно безумные.
— С чего бы? — прохрипел он и всем телом толкнул Ханамию на шкафчики. — Ты же течешь.
Короткая волна паники плеснула Ханамии в голову. Групповое изнасилование — вот что здесь сейчас будет. У него текло между ног, наверняка он вонял на всю раздевалку. Их даже не обвинят. У них нет над собой власти. По всем законам это даже не будет изнасилование — потому что он сам хочет, должен хотеть!
Но он не хотел, вот в чем дело. Тело было готово, сочилось смазкой — но не хотело. Не этих людей. Не кого попало.
— Я убью тебя, Ямазаки, — предупредил он как мог спокойно. В ответ Ямазаки прижался к нему еще плотнее. В груди его зарождался рык.
За спинами у смыкавшейся вокруг Ханамии команды открылась дверь.
— Прошу прощения, — проговорил знакомый голос.
Ханамии показалось, будто возле самого его уха что-то разбилось. Тонкий звон заполнил голову, его затрясло, и он пополз вниз по дверце шкафчика, цепляясь волосами. Он больше не владел ни своим телом, ни своим рассудком. Хотелось сжаться в комочек и заскулить. Хотелось…
Сквозь звон в ушах он слышал голоса — злые, громкие, переходящие в рычание. Глухой удар. Снова кто-то ругается. Кто-то увещевает. Еще голоса.
Потом над ним склонились.
— Ханамия? — позвал голос. — Ханамия?
Он открыл глаза. Бокового зрения не было. Вокруг стояла тьма, и только в конце ее, будто на другой стороне узкого коридора, он видел Киеши. Растрепанного, с мокрыми от пота волосами. Ханамия жадно рассматривал его: смуглая кожа, широкая нижняя челюсть, четкий нос. Ноздри Киеши подрагивали. Глаза были темными.
Внезапно до Ханамии со всей ясностью дошло, что Киеши — альфа. Он как-то не думал об этом, зачем бы? Скорее всего, Киеши должен был быть альфой — с его-то фактурой, но как только природа не шутит. Да это и не интересовало Ханамию.
Во всяком случае, до сих пор.
— Ханамия? — повторил Киеши со странной вопросительной интонацией в голосе. — Ты в порядке?
Он стоял на коленях перед сползшим на пол Ханамией, склоняясь над ним. На нем все еще была форма, уже высохшая, но разящая потом так, что никаких других запахов Ханамия ощутить был попросту неспособен. Он всегда ненавидел запах чужого пота. Но этот…
Ханамия сильно втянул носом воздух. Качнулся вперед, практически уткнувшись лицом Киеши в плечо. Он вдруг понял, что ему уже не плохо. Жуткое крутящее чувство в животе отпустило, голова больше не болела и казалась удивительно легкой.
Ханамия поднял взгляд на Киеши, чтобы рассмотреть его лицо. Коснулся плеча, прошелся пальцами по груди. От Киеши не только потрясающе пахло — он и на ощупь был классный. Твердая мускулистая грудь, гладкая кожа. Ханамия оттянул ворот его майки, огладил ладонью ключицы. Киеши смотрел на него странным, будто оценивающим взглядом. Потом подхватил Ханамию под поясницу, притянул ближе, в свою очередь уткнулся носом в шею. Ханамия скорее ощутил, чем услышал низкий горловой рокот. Он облизнулся и запрокинул шею, и почувствовал, как коснулись кадыка сухие губы.
— Ханамия… — он не столько услышал свое имя, сколько различил его по движению рта. Воздух в раздевалке нагревался, наливался запахом, и в нем, казалось Ханамии, вспыхивали золотые искры. Тягучее томление потекло от поясницы вверх и вниз, и Ханамия будто заново ощутил, как мокро у него в заднице. Смазка уже текла по внутренней стороне бедер.
— Киеши… — позвал он. В ответ Киеши запустил руки под его майку. Его ладони казались раскаленными, и Ханамия застонал — от удовольствия и нетерпения одновременно.
— Сейчас, — отозвался Киеши. Он дышал так, будто матч закончился только что. Что “сейчас”, Ханамия не знал и не был уверен, что Киеши сам знает . В голове царила удивительная легкость: он, кажется, вовсе перестал в этот момент думать, анализировать, планировать. Он фиксировал мгновения: мокрая от пота челка Киеши, его почерневшие глаза и пересохшие губы; его руки, что стаскивали с Ханамии шорты: он делал это ужасно, неоправданно медленно, а может, это время растянулось, Ханамия не был уверен.
Сквозь тягучий, пронизанный светом и запахом воздух Киеши наклонился к нему, и Ханамии вдруг показалось, что все это ему снится.
Опомнившись, он дернулся вверх, вцепился Киеши в плечи, запустив ногти ему в кожу. Киеши, охнув, ошалело глянул на него.
— Ханамия, — проговорил он, будто просыпаясь. — Что?..
В ответ Ханамия дернул его майку через голову, а когда Киеши выпутался из нее, швырнул через всю раздевалку к двери. Больше он никак не мог выразить свою злость. Изо всех людей на земле ему не хотелось подставить задницу никому, кроме Киеши Теппея. Лучше бы он со всей своей командой перетрахался!
Это просто течка, сказал он себе. Это просто долбаная течка, она закончится, и все снова станет по-прежнему, и он прикончит этого идиота.
Наверное, Киеши думал о чем-то таком же — если вообще думал. Несколько мгновений он смотрел на Ханамию — сощурившись, будто в прицел глядел, пока Ханамия, теряя терпение, водил ладонями по его плечам, бокам, груди. И рад был бы не трогать, но не мог. У Киеши было невероятно красивое тело, Ханамию тянуло к нему будто магнитом.
Потом Киеши коротко кивнул и резко вздернул майку Ханамии вверх, содрав ее через голову. А потом сгреб Ханамию в охапку, прижал к себе и поцеловал.
Ханамия застонал в голос. Киеши будто трахал его рот языком, сильно, грубо, не спрашивая согласия. Он почти затащил Ханамию к себе на колени, их члены терлись друг от друга, и от каждого касания Ханамию пробивало крупной дрожью.
— Так сладко пахнешь… — пробормотал Киеши, отрываясь от его губ. Провел языком по ключицам, слегка прикусил кожу на шее. Ханамия прижался плотнее, пропуская член между ягодиц, притираясь к Киеши как безумный; его снедало нетерпение, ему хотелось сесть сверху, впустить этот член в себя, ему казалось, что задница горит. Но Киеши вцепился железной хваткой ему в бедра, не давая двинуться, мял ягодицы твердыми пальцами и только терся членом, будто решил помучить, будто решил свести Ханамию с ума.
Да так ведь и есть, понял Ханамия, заглянув в шальные, когда-то бывшие светло-карими, а теперь черные глаза. Киеши над ним издевался.
— Ты будешь меня трахать или нет? — прошипел Ханамия сквозь зубы. Киеши улыбнулся — широко, криво, вздернув правый угол рта, и Ханамия, похолодев от острого и сладкого ужаса, узнал в этой усмешке свою собственную.
Губы Киеши коснулись его уха:
— Попроси…
Ханамия рыкнул. Киеши рассмеялся и сгреб оба его запястья одной своей ладонью, заведя руки Ханамии за спину. Второй рукой он обхватил его за талию, плотно прижимая к себе. Он двигал бедрами, толкаясь вверх, член его то упирался Ханамии в дырку, сладко намекая на вторжение, то проскальзывал между ягодиц, и Ханамию каждый раз встряхивало, как от разряда тока.
— Попроси, Ханамия.
В ответ Ханамия попытался укусить его за губу, но Киеши дернул головой, отстраняясь. В глазах его плясали искры.
— Я сейчас уйду.
— Ты не сможешь, — прохрипел Ханамия.
— Хочешь проверить?
Ханамия заскулил и уронил голову ему на плечо. Возбуждение разрывало его изнутри. Никогда в жизни он не испытывал ничего подобного. Каждая клеточка тела будто горела. Он чувствовал, как течет из него смазка — не мажет, не сочится, а именно течет, и он был не в силах больше сдерживаться, ему в задницу упирался член альфы, член Киеши Теппея — да плевать бы на этои все, что от него требовалось — это попросить.
Сдохнуть от неудовлетворенного желания или сдохнуть от унижения — какой интересный выбор…
Киеши резко выдохнул над ухом и с силой стиснул Ханамию в объятиях.
— Ты прав, — голос его срывался, — я не смогу.
В следующее мгновение мир перед глазами Ханамии кувыркнулся — Киеши одним сильным, плавным движением уронил его на спину. И тут же перевернул на живот.
Ханамия почувствовал под коленями твердый пол. В голове мелькнула мысль, что это будет больно и неудобно — а секунду спустя он ощутил, как упирается в задницу член. Он глубоко вдохнул — и застонал на выдохе, длинно, протяжно, потому что Киеши плавно вошел в него на всю длину.
Ханамия всхлипнул и уперся лбом в сложенные руки. Задница пульсировала. Киеши почти не двигался — толкался мелко-мелко, его руки лежали у Ханамии на бедрах и дрожали. Очень хотелось посмотреть на его лицо, и Ханамия кое-как обернулся.
Киеши скалился и глубоко дышал, глаза его были прикрыты, на лбу и над верхней губой поблескивал пот. Как раз когда Ханамия посмотрел на него, Киеши открыл глаза. Губы его шевельнулись.
— Видел бы ты себя… — услышал Ханамия его шепот. Пришлось зажмуриться, потому что Ханамии вдруг показалось, что он видит это глазами Киеши — собственную выставленную задницу, прогиб поясницы, спину… А еще потому, что и сам Киеши выглядел восхитительно: широкая грудь поднималась и опускалась, сокращались мышцы живота, бицепсы вздувались на руках.
— Ты тоже… — выдохнул он, — хорош…
В ответ на это Киеши наконец начал двигаться. Сначала — просто раскачиваться, толкаясь неспешно и неглубоко, вынуждая Ханамию двигаться в одном ритме с ним. Хотелось быстрее. Хотелось быть оттраханным, сильно и грубо, хотелось унять чудовищный огонь во всем теле, и Ханамия не знал другого средства, кроме Киеши. Он попытался двигаться навстречу, задать свой темп, но Киеши продолжал придерживать его за бедра.
— Быстрее же, ну! — прошипел Ханамия сквозь зубы и тут же подумал, что сейчас, наверное, Киеши еще замедлится — просто из вредности, он же хотел, чтобы Ханамия просил, а не приказывал.
Но Киеши послушался — а может, и сам не мог больше терпеть. Его движения ускорились, толчки стали глубже. Не вполне осознавая собственные действия, Ханамия шире расставил колени и сильнее прогнулся, подставляясь — и теперь Киеши въезжал ровно туда, куда было нужно, и Ханамии казалось, что каждый толчок высекает из него искры. Перед глазами мутилось, во рту было сухо, в ушах звенели стоны, звучные шлепки тел и громкое, сочное хлюпанье смазки. Воздух, казалось, раскалился до такой степени, что обжигал легкие.
Толчки Киеши становились все быстрее, сильнее, беспорядочнее. Он уже не стонал и не задыхался — взрыкивал на каждое движение. Ханамия из последних сил опирался на локти, чтобы не проезжаться с каждым его толчком по скользкому деревянному полу, но сил у него почти не осталось, и где-то в остатках разума билась мысль, что сейчас он просто обмякнет, распластается по полу и въедет головой в шкафчик — и ему было плевать на это. Член Киеши будто увеличивался в нем, Ханамию распирало, это было почти больно и так ослепительно хорошо, что в конце концов он не выдержал и начал вскрикивать. Ему было все равно, что не заперта дверь, что там, в коридоре, возможно, толпится вся его команда — сейчас ничто не имело значения, кроме всепоглощающего удовольствия.
Мгновением спустя огромная ладонь легла ему на рот. Всхлипнув, Ханамия втянул в рот указательный и средний пальцы, обхватил губами, прикусил. Киеши застонал, низко, возбуждающе, изумленно, стиснул второй рукой бедро Ханамии, практически надевая его на себя.
Ханамию прошило от макушки и до пяток горячей судорогой. Он глухо взвыл, прикусив пальцы Киеши, сжимая кулаки, сжимаясь сам. На мгновение задницу растянуло так, что ему стало по-настоящему больно, но уже в следующую секунду боль отпустила, и Ханамию накрыло ослепительным, вышибающим мозги оргазмом.
Сквозь пелену полубессознательности он ощутил несколько последних толчков Киеши, а потом ему показалось, что изнутри его заливает жидким огнем. В следующее мгновение на загривке сомкнулись клыки.
Ханамия не успел выйти из первого витка оргазма, когда его догнало вторым. Словно со стороны он услышал свой собственный почти рыдающий вскрик. Киеши втискивал его в себя и сжимал челюсти, и Ханамия бился между острой болью и ярким наслаждением, не в состоянии отличить одно от другого. На короткое мгновение его накрыло темнотой.
Потом медленно, постепенно к нему начали возвращаться ощущения. Нагревшийся деревянный пол. Тяжесть навалившегося сверху Киеши. Распирающее ощущение в заднице и потихоньку сходящая на нет боль в загривке.
— Ты меня пометил, — проговорил Ханамия, еле ворочая языком.
— И повязал, — пробормотал Киеши в ответ. — Прости, я не собирался… я не знал, как оно бывает.
— Если забеременею, я тебя убью, — спокойно предупредил Ханамия. — Хотя нет. Я отдам тебе ребенка, и ты будешь с ним возиться. Точно.
— Договорились, — прошептал Киеши. А потом поцеловал Ханамию в шею, в место метки. Нужно было сказать ему, чтобы не лез с нежностями — но по дурацкой шутке природы именно этого Ханамии и хотелось.
— Куда ты дел мою команду?
Он почувствовал движение — Киеши пожал плечами.
— Они ушли.
Ханамия хмыкнул — против воли воображение подкинуло ему картинку кровавой бойни, которая состоялась бы, если бы его команда не ушла. Он не был уверен, на кого бы поставил.
Тут его посетила новая мысль, он даже попытался обернуться, но понял, что придется приложить слишком много усилий.
— А что ты вообще забыл в нашей раздевалке?
После короткого молчания, в котором Ханамия ясно различил смущение, Киеши ответил:
— Я хотел извиниться.
Вот это уже стоило того, чтобы обернуться. Судя по лицу, Киеши действительно чего-то такого хотел — уж больно у него была смущенная морда.
— Я тебя разозлил после игры… немножко нарочно. И хотел извиниться, — он глубоко вздохнул. — Хотя на самом деле это был просто предлог. Я хотел поговорить с тобой. Нет, не так, — перебил он сам себя. — Мне хотелось пойти за тобой. Я почувствовал твой запах. У меня еще никогда не было гона, Ханамия, — он чуть улыбнулся.
Снова наступило молчание. Ханамии было что ответить на это — например, что у него никогда раньше не было течки, — но ему вдруг стало страшно от того, что это могло означать.
— Что мы будем делать дальше? — спросил Киеши наконец.
— Поженимся и нарожаем детей.
— Серьезно?
Ханамия вздохнул.
— Нет, конечно, идиот. Мы…
Он смолк, потому что сообразил, что не знает ответа. Киеши дышал ему в затылок — ровно, размеренно и при этом как-то выжидающе.
— Мы подождем, пока спадет узел, встанем, оденемся и пойдем домой.
— К кому? — немедленно спросил Киеши, и Ханамия на мгновение задохнулся. Он не планировал этого… но течка… она не пройдет от одного раза…
Он не успел додумать. Киеши обнял его, облапил, будто бы закрыл собой со всех сторон, и прошептал в ухо:
— Я живу недалеко. Пойдем ко мне? Я долгую дорогу сейчас не потяну.
— Нога? — догадался Ханамия. Киеши угукнул ему в ухо. Ну да, подумал Ханамия, сначала матч, потом — трах на твердом полу. Еще он подумал, что прежде чем пойти, нужно будет обработать колено Киеши мазью и перевязать. Потому что Киеши и его ноги ему еще понадобятся.
— А ты знаешь, — тихо проговорил вдруг Киеши ему в ухо, — твой первый ответ мне тоже очень по душе.
Название: Цветы и тернии
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День правила 34 - Соулмейт!АУ
Размер: 1335 слов
Пейринг/Персонажи: Хара Казуя/Имаёши Шоичи, Ханамия Макото
Категория: пре-слэш
Жанр: романс
Рейтинг: G
Краткое содержание: Было стыдно, а ещё немного страшно.
Примечание/Предупреждения: Ханахаки — вымышленная редкая болезнь, при которой человек кашляет цветочными лепестками от неразделённой любви.
Right face, wrong time, she’s sweet
(But I don’t wanna fall in love)
Too late, so deep, better run cause
(I don’t wanna fall in love)
Can’t sleep, can’t eat, can’t think straight
(I don’t wanna)
(But I don’t wanna fall in love)
Too late, so deep, better run cause
(I don’t wanna fall in love)
Can’t sleep, can’t eat, can’t think straight
(I don’t wanna)
Не то чтобы Хара рвался познакомиться с семпаем Ханамии. Просто тот оказался издевательски заботливым и не упускал случая проведать бывшего сокомандника, а Харе не повезло быть рядом в тот чёртов день.
— Имаёши Шоичи, — с чудовищным кансайским акцентом представился он, протягивая руку, а у Хары от одного взгляда на него защекотало в глотке.
Он не хотел думать о том, что это значит, но всё было очевидно. И всё же он улыбнулся, выдувая пузырь жвачки, пожал протянутую ему сухую ладонь и кивнул. По счастью, ничто не обязывало его представляться.
Имаёши лукаво блеснул очками.
— Ханамия, ты совсем не воспитываешь свою команду, да?
Тот покосился на Хару, но что бы там Имаёши не думал о его отношениях с основным составом, да и со вторым тоже, Ханамия был хорошим капитаном и, возможно, хорошим другом. Он не стал идти на поводу у семпая — и дёрнул плечом, ухмыляясь:
— Я научил их не разговаривать с плохими дядями.
Хара продолжал улыбаться через силу, и когда Ханамия попросил его принести из раздевалки расписание матчей, охотно воспользовался возможностью сбежать, прекрасно зная, что нет там никакого расписания, да и не нужно оно сейчас капитану.
Отбежав от дверей зала достаточно далеко, он зашёлся в приступе кашля, закрывая рот обеими руками сразу, чтобы эхо в гулком коридоре не выдало его.
Когда он отнял ладони от лица, на них лежал одинокий лепесток.
***
Бледно-лиловые, с красными прожилками, похожими на тончайшие сосуды — он откашливал их всё чаще, больше всего — ночью. И хотя ему удавалось пока скрывать это, он не представлял, что делать на матчах, где не удастся играть вполсилы, как на тренировках.
Впрочем, их методы и не предполагали того, что придётся выкладываться на полную, так что первый месяц обходилось.
Он держался, сколько мог, старался кашлять незаметно, тихо, чёлкой скрывал лопнувшие от недосыпа сосуды в глазах. Лепестки он сразу же убирал в карман, а потом смывал в школьном туалете.
Было стыдно, а ещё немного страшно. Не оставалось ничего, кроме надежды, что это просто пройдёт со временем. Любовь ощущалась затянувшейся простудой, и он надеялся, что выздоровеет. Постепенно, может быть, но рано или поздно исцеление наступит.
А потом Ханамия повёл команду смотреть матч между Сейрин и Тоо, и все надежды испарились, исчезли, как лёгкий аромат цветов, унесённый сквозняком в распахнутое окно.
Хара должен был следить за игрой Аомине, Кагами и Куроко в поисках слабых мест, но вместо этого пялился на Имаёши. Не то чтобы тот был так уж удивителен на площадке, вовсе нет, но за ним Хара просто не видел больше никого.
Он сидел и проклинал чёртову болезнь, обвиняя её в том, насколько внимательно смотрел на Имаёши. Хотелось объяснять связь именно так, не наоборот.
В шуме зрителей ему удавалось прятать кашель, так что никто на него, казалось, внимания не обратил.
Но Ханамия, конечно, всё заметил.
***
Харе было ещё и немного обидно, пожалуй: да, подобное случалось, но в виде исключения. Сам он видел в своей жизни всего одного или двух людей с ханахаки. Не то чтобы вокруг так редко влюблялись, нет, просто обычно не так безнадёжно и без малейшего шанса на взаимность.
Подобные чувства воспевались в книгах, фильмах, о них писали сотни песен, но вряд ли кто-то хотел испытать их на себе. Врачи могли помочь, просто вырезав цветы из лёгких, но, как правило, они расцветали снова.
Хара в жизни не мог подумать, что сам окажется одним из «этих». Вообще-то он считал, что таким может быть Ханамия. У того даже имя было подходящее. Но не повезло именно Харе.
После того злополучного матча, во время которого он только и мог, что восхищённо следить за тем, как Имаёши вместо партнера в мандзае строит свою команду, воодушевляя и направляя, всё стало гораздо хуже.
Если раньше за день он мог выкашлять два или три нежных листка, то теперь он кашлял почти не прекращая. Пришлось пойти к школьной медсестре. Та не могла никому его выдать, но Хара пожалел всё равно, ощущая себя униженным и несчастным под её сочувствующим взглядом. Она освободила его от тренировок на неделю и сказала, что может сама сообщить капитану, но Хара покачал головой. После занятий он смылся моментально, бросил Ханамии смс о простуде и выключил телефон.
Первые две ночи ему снились не то кошмары, не то прекрасные сны о матче Кирисаки Дайичи и Тоо. Было страшно подумать, чем это может закончиться, но к концу недели ощущения чуть затёрлись, сгладились, и он смог вернуться к тренировкам.
Ханамия смотрел на него внимательно и пристально, так что Хара выложился на полную, чтобы тот ничего не заподозрил.
Он ещё не знал, что это не сработало бы в любом случае.
Естественно, так не могло продолжаться долго, и после первого же серьёзного матча, во время которого Хара едва не заработал фол для Сето, когда не смог прикрыть его от рефери, согнувшись пополам от приступа кашля, Ханамия велел ему остаться в раздевалке после того, как все ушли.
— Ну? — спросил он, стоя перед ним, сидящим на скамье, скрестив руки на груди. — Рассказывай.
Хара не хотел даже смотреть на него, казалось, что просто не мог, но всё же заставил себя вскинуть голову, бросая быстрый взгляд. Ему почудилось, что в глазах Ханамии было что-то помимо недовольства и жесткой рассудительности. Что-то, похожее на надежду, или жадность, или даже злорадство, а может, всё вместе в гремучей смеси.
Вместо ответа Хара закашлялся, сплёвывая на ладонь очередной лепесток. Мята заглушала цветочный запах, но это уже не помогло бы теперь.
Он протянул раскрытую руку к Ханамии.
Тот с брезгливым сочувствием посмотрел на него и неожиданно ласково спросил:
— Это я и без тебя, дурака, понял. Кто?
Хара сгорбился ещё сильнее, пряча взгляд за чёлкой, но знал прекрасно, что отмолчаться или соврать уже не удастся: Ханамия, казалось, носил внутри встроенный детектор лжи. Хотя возможно, это было лишь побочным эффектом того, что сам он лгал как никто другой. Талантливо до неприличия.
Хара прочесал волосы пальцами, встрёпывая их ещё больше, и вздохнул:
— Шоичи.
Он впервые назвал его имя вслух, и сам вздрогнул от того, что произнёс именно имя. Хара ожидал, что ему не поверят, или ужаснутся, или даже упрекнут, но Ханамия, кажется, расслабился. Разве что не рассмеялся облегчённо.
— И?
— Что «и»? — раздражённо спросил Хара.
— И что ты собираешься делать? Дай угадаю: ждать, пока само пройдёт?
— А что мне ещё остаётся? — прозвучало неожиданно горько даже для него самого.
Ханамия вздохнул, и вздох этот, как и вся его поза, жесты, выражение лица, говорил: «Ну и идиот». Да и чувствовал себя Хара полным идиотом. Оправдаться тем, что это случайность, не выходило. Сам застрял в зале в тот вечер, так ведь? Значит, сам виноват.
Хотя лучше так, чем прямо во время матча.
— Пойти и признаться.
— Ты издеваешься, капитан? Ты точно издеваешься.
— Не испытывай моё терпение, Хара. Если ты не пойдёшь к нему сегодня, то сегодня же и покинешь команду, — Ханамия полез в свою сумку и достал блокнот, быстро что-то написал и выдрал листок, меняя его на лепесток в ладони Хары, которую он так и держал открытой на весу. — Поезжай прямо сейчас. И думаю, ты понимаешь, что я узнаю, если ты случайно не доедешь.
Хара замер, судорожно соображая, как выкрутиться. Баскетбол он любил и из команды уходить не хотел. Но ещё меньше он хотел видеть Имаёши. Вернее, не так. Увидеть Имаёши было просто необходимо, но он не был уверен, что сможет выставить всё дурацкой шуткой, если закашляется прямо при нём. Так что...
— Хара, твой мыслительный процесс потрясающе красноречиво отражается на лице. Если ты не поедешь сам, я попрошу вернуться Сето и Ямазаки, и мы оттащим тебя туда силой. Понял?
— Понял, капитан, — Хара скривил губы и мотнул головой, сжимая бумажку в кулаке.
Медленно, уныло он подобрал сумку и прошёл к выходу.
— Лучше на метро, — догнали его в спину последние наставления.
Уже после того, как дверь за Харой закрылась, и тяжёлые, как будто он шёл на казнь, шаги удалились, Ханамия достал телефон и нашёл в списке контактов нужный номер. Подождав сперва, пока Имаёши возьмёт трубку, а потом — пока он прокашляется и ответит, Ханамия елейным голосом проговорил:
— У тебя скоро будут гости, семпай. И чтобы перед следующей игрой он был выспавшимся, понял?
В трубке снова раздался кашель.
Название: Принцип соответствия
Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День правила 34 - Соулмейт!АУ
Размер: 4236 слов
Пейринг/Персонажи: Хара Казуя/Ямазаки Хироши, Сето Кентаро/Фурухаши Коджиро, Киеши Теппей/Ханамия Макото
Категория: слэш
Жанр: романс, юмор
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Первое свидание с командой Ханамия назначил под цветущими вишнями.
Примечание/Предупреждения: всегеи
Первое свидание с командой Ханамия назначил под цветущими вишнями. На главной школьной аллее стоял гул: клубы сватали новых членов. То и дело долетали крики: кендо! Театральный кружок! Литературный клуб!На задах школы было тихо и вишнево: лепестки обильно сыпались на траву, одинокий заблудший ученик выбрел было на дорожку, посмотрел на Ханамию, Сето, Фурухаши и Хару, нервно улыбнулся и сбежал.
— Не Ямазаки?
— Поверь, его ты ни с кем не спутаешь. Как вон Хару.
Если любого из них четверых как-то, с большой натяжкой еще можно было бы проглядеть, Ямазаки – нет. Ханамия так его и выцепил взглядом еще во время поступления, обратив внимание на стоеросовое хмурое обаяние, на голову превосходящее всю остальную толпу абитуриентов, причем в буквальном смысле.
— Чего надо? — спросил рыжий и обаятельный, на первый взгляд честный и прямодушный как шпала. Тот самый сорт людей, которых Ханамия терпеть не мог и расшаркиваться ни с одним из них не собирался.
— В баскет играешь?
— Ну.
— В клуб пойдешь?
— Да ну нахуй, — рыжий сплюнул и заткнулся без пояснений.
— Я, кстати, Ханамия. Запомни меня. Приходи в клуб. Ко мне. Мне пригодился бы кто-нибудь такой рукастый.
Рыжий осклабился и вынул ладони из карманов: широкие, грубые, со сбитыми костяшками.
— Вот такой рукастый? — как же погано он ухмылялся. Ханамии понравилось.
— Именно такой, Ямазаки-кун, — Ханамия развернулся на каблуках и пошел от стендов со списками учеников в сторону ворот.
— Эй! Откуда ты знаешь мое имя? — растерянно крикнул Ямазаки ему в спину.
Ханамия обернулся и на ходу постучал по нагрудному карману. И потом с удовольствием слушал, как Ямазаки с матюгами срывает нашивку с собственным именем. Он записался почти тут же.
К тому времени Ханамия уже успел осмотреться в клубе. Все как всегда — средненький тренер, команда, похожая на стадо фламинго: длинные ноги, эффектная внешность и явно птичьи мозги.
«У меня тут, — думал Ханамия, — будет своя команда. С универсалами, техникой паутины и рок-н-роллом».
Сето, понимающий Ханамию как никто, нашел им под рок-н-ролл Хару — барабанщика, экстраверта, любителя жвачки, крайне дружелюбного, подколодного и неоднозначного человека. Так получилось, что все они записались в клуб в разное время и еще ни разу не виделись. И вот теперь, под вишнями, у них была назначена первая общая встреча. Недоставало лишь Ямазаки.
— О, а вот и он.
В конце аллейки показался Ямазаки, даже издалека видно было: как всегда хмурый, и руки в карманах. Он шел. Все быстрее и быстрее.
— Чего это он? — спросил Фурухаши.
Ямазаки с крайне удивленным лицом набирал скорость. Ханамия хотел было ответить, но мимо него вдруг шагнул Хара, отодвинув его плечом.
— Они что, знакомы? — успел еще бросить Сето. Короткая аллейка не располагала к разговорам.
Хара и Ямазаки сшиблись где-то посередине, подняв вихрь розоватых лепестков.
— Твою. Мать, — емко сообщил Сето, в обычном состоянии не склонный к рефлексии.
Ханамия, до того предположивший, что Хара с Ямазаки умудрились каким-то образом повздорить, вытаращив глаза смотрел на то, как они яростно целуются, теряют равновесие, врезаются в деревья, а потом обтирают стволы, двигаясь неуклюже, как люди, которые поймали большую, тяжелую, хрупкую вазу, выпавшую из окна, и пытаются ее как-то удержать.
Фурухаши и Сето смотрели в молчании. Ханамия пришел в себя почти мгновенно, но и этого «мгновенно» хватило для того, чтобы Хара принялся грызть Ямазаки шею — так это выглядело со стороны — одновременно путаясь дрожащими пальцами в пуговицах его рубашки. Ханамия, оценив ситуацию, сделал то же, что делал всегда:
— Кентаро!
Сето, отмерев, сделал два длинных шага, отвесил Харе пощечину, оторвал его от Ямазаки, а тому сделал хук правой.
— Ух, — Ямазаки сидел на земле, ощупывая челюсть. Был он взъерошен, расхристан и растерян. На шее ближе к плечу наливался румяный засос. — Спасибо, чувак.
Хара наполовину съехал по ближайшему стволу и, задыхаясь, непрерывным движением вытирал лоб под челкой.
— Что это было? — в тишине, слегка подкрашенной зазывными далекими криками, спросил Фурухаши. Прошла едва ли минута, а казалось — несколько часов, за которые все изменилось и никогда уже не будет прежним.
— Ямазаки, — Ханамия присмотрелся, — ты всегда был таким веснушчатым?
— Веснушки? Нет, откуда? — Ямазаки осекся.
На его рыжеватой коже — плотной, как будто бы с повышенным содержанием меди — проявлялись бронзовые веснушки, как будто всплывая откуда-то изнутри на поверхность.
— Это же соулмейт, — хрипло сказал Хара.
— Не пори чуши! — рявкнул Ханамия, придя от всего этого в несколько растрепанные чувства, — соулмейт! Скажешь тоже. Что за бабушкины сказки? Исторической фэнтезятины насмотрелся, что ли?
И осекся.
Хара протянул ладонь. У большого пальца черной точкой взошла родинка. Хара потер ее, как пятнышко грязи, но она никуда не исчезла.
— Дать антибактериальную салфетку? — съязвил Ханамия. Ему было удивительно не по себе.
— Я думал, такого вообще не бывает, — рассудительным и оттого крайне успокаивающим тоном сказал Фурухаши посреди всеобщего безмолвия. — Я думал, это так, сказки, легенды.
— Ага, как ведьмы, которых на Западе жгли в средневековье за метки на теле, свидетельства связи их душ с Сатаной.
Ямазаки вдруг гоготнул.
— Простите, — голос у него был жалкий, — души, вот это все. Подумал о том, где я, а где духовное богатство.
— Как ты недобр к себе, Ямазаки, — с нежной угрозой протянул Хара. У Ханамии от этого тона волоски на загривке встали дыбом, как от трещотки гремучей змеи. — Тебя кто-то дразнил? Может быть, кто-то обзывал? Травили? За то, что рыжий? Ученики? Учителя?
— Что за драма? — у Ханамии свело щеки, как от кислого.
— Тебе-то какое дело? — окрысился Ямазаки. — Ты кто такой вообще?
— Твой соулмейт, — гладко и с улыбкой в голосе отозвался Хара. Сунул руку в карман пиджака, достал жвачку, забросил в рот и начал жевать.
— Отвратительная привычка в плохой ситуации делать ее еще хуже, — заметил Фурухаши.
— Как умею, — Хара пожал плечами. По челке было не понять, однако, кажется, в сторону Ямазаки он старался не смотреть.
— Допустим, было больно, — ответил Ямазаки, ощерившись. — Что, думаешь, поцелуешь — все пройдет?
— Куда поцеловать? В душу?
Хара повернул голову, они с Ямазаки сцепились взглядами, и воздух в радиусе метров десяти как будто разом подогрелся градусов на двадцать. Ханамии казалось, он слышит гудение.
— Ты, дылда, — глаза у Ямазаки казались слишком темными из-за нечеловечески расширенных зрачков.
— А ты как будто маленький, — Сето поднял бровь.
— Давай еще, только с левой.
— Не тронь его, — тут же напряженно сказал Хара.
— Этого не может быть, потому что не может быть никогда, — Ханамия разбил очередную немую сцену. — Ни одного достоверного зарегистрированного случая, которому можно было бы доверять. Последнему упоминанию в источниках, похожему на описание ситуации, почти тысяча лет. Остальное — сказки и голливудщина.
— Ты интересовался соулмейтом?
— Я много чем интересуюсь, — огрызнулся Ханамия. — Почему-то то, что я «Молот ведьм» читал, тебя не удивило.
Произошедшее их если не сблизило разом, то словно бы сдвинуло потеснее. Ямазаки и Хару — особенно. Они старались не смотреть друг на друга, но у Ханамии по телу побежали противные мурашки при виде того, как быстро они угадывают мельчайшие движения друг друга и словно бы отвечают на них. Ямазаки слегка опустил плечо, Хара тут же повернул голову — они не приближались друг к другу, но казалось, где-то на полпути между ними вспухло и развернулось среди множества вероятностей некое виртуальное пространство, в котором они сейчас бешено трахаются так, как до того целовались.
— Это же соулмейт, — взвыл Ханамия, — а не… не что-то там еще!
— О, ты признал это, — хмыкнул Сето.
На Ямазаки горели веснушки, их становилось все больше и больше, ему обсыпало щеки и лоб, веснушки засветились на подбородке и на веках. Еще чуть-чуть, и, казалось, они появятся у него даже на глазных яблоках. У Хары родинки возникали редкие, всего несколько штук, но веские: между ключиц, на горле, и еще одна — на нижней губе ближе к краешку улыбки, которую он не додумался снять, и она теперь висела на его недоуменном лице, как след предыдущей, уже законченной жизни. Ямазаки посмотрел на этот рот и залип.
— Все, — сказал он, — ребят, простите, но время вышло. Сейчас будет пиздец.
Пиздец и так уже шел полным ходом. У Ханамии мозги сворачивались в трубочку, через которую под диким давлением летели километры слов и кинолент, в которых упоминались соулмейты, — и все без толку.
— Кентаро?
— Вот ключ от моей комнаты в общежитии. Не шуметь. Чем раньше вы оттуда уберетесь, тем лучше. Нас там четверо, остальных я поймаю и задержу. Ничего не трогать, комнату проветрите. Про аптеку не забудьте.
Фурухаши очень ровно и спокойно выдал такое грязное ругательство, что все они вздрогнули.
— Разделитесь, один в комнату, другой — в аптеку.
— Мы не сможем, — прохрипел Ямазаки. Он так и не поднялся с земли и теперь, не отдавая себе в этом отчета, разрывал ее ногтями. Сето его поднял за шкирку и тряхнул.
— А вы смогите.
— Вперед, — прикрикнул Ханамия. — Общежитие там, аптека — там.
Он с нескрываемым облегчением смотрел, как они расходятся в разные стороны — все быстрей и быстрей.
Разом стало легче дышать, как будто лопнуло воображаемое пространство на двоих, и воздух резво полился в оставшуюся каверну. Ханамия глубоко, с удовольствием вздохнул.
— Надо нам поискать кого-нибудь другого, — Сето прислонился к стволу и стоял теперь, сложив руки на груди и скрестив ноги. Фурухаши с вечным своим равнодушным взглядом топтался рядом и тихо слушал.
— Нет, — Ханамия качнулся с пятки на носок и усмехнулся.
— Нет? Да от них проблем не оберешься. Соулмейт этот. — Сето не смог сформулировать и только покачал головой.
— Соулмейта не существует, Кентаро.
— Но мы только что…
— Не существует.
Фурухаши, кажется, хихикнул, но на лице его этот смешок не отразился.
— Поздно, — Ханамия улыбался. — Во-первых, у нас слишком хорошая, престижная школа. С одной стороны — несомненный плюс, с другой — такой же минус. Маленькие классы, маленькие потоки, выбирать, считай, и не из кого, особенно учитывая специфику требований. Эти двое хотя бы прежде играли в баскетбол, правильно?
Сето медленно кивнул, по лицу его разлилась задумчивость.
— А что проблем много — отлично. Главное, чтобы не у нас, а других. А над этим можно поработать.
И оно начало работать. Хара и Ямазаки неделю не появлялись в школе, а когда явились — все поверили в то, что они болели: оба были побледневшие, похудевшие и какие-то словно бы медленные. Это быстро прошло. Ханамия следил за ними. С Ямазаки это оказалось просто: они учились в одном классе. За Харой наблюдали Сето и Фурухаши. Сначала все было вроде нормально и как обычно. Ямазаки оставался рыжим, нетерпеливым и неожиданно в самом деле достаточно популярным объектом для насмешек, которые мрачно игнорировал; Хара так же выжевывал за день невероятное количество жвачки и сделался в собственном классе желанным другом номер один. А потом они восстановились.
— Не могу спать, — жаловался Сето.
Всех его сокамерников, как он это называл, легко можно было узнать в классе — они постоянно дремали. В тот памятный день Сето заловил всех троих под предлогом угощения, по ходу дела очень ловко поменялся с одним из соседей спальным местом и под конец вечера словно бы потерял ключ «здесь, вот здесь, может, упал и куда закатился?». Они вернулись в общежитие к самому закрытию.
— И вот что, — рассказывал Сето, — все как будто ровно то же самое, и комната проветрена, но находиться там невозможно. Постоянное ощущение тревоги. Мы уже и проветривали, и выбивали футоны, и мыли все, и лаванду разложили по всем углам. И, — мрачно добавлял Сето, — посыпали везде солью. Не работает.
— Еще как работает, еще как, — ухмылялся Ханамия.
По отдельности Хара и Ямазаки оставались просто Харой и Ямазаки. Ханамия, если отпрашивался с уроков и тишком заглядывал в класс к Сето, видел, как тот мирно дремлет, учитель спокойно ведет урок, и все обыкновенно и привычно. То же самое он наблюдал и в собственном классе. А потом, на большой перемене, Хара выбирался к Ямазаки.
— Хей, Ямазаки.
— Хара.
Обмен приветствиями словно пробные уколы рапирой. Класс сковывал нервный шум. Хара и Ямазаки не делали ничего особенного, даже не прикасались друг к другу.
«О, у тебя опять бенто в платочке. А прикольный платочек-то. Зелененький, собачки эти… Под цвет глаз?»
«Собачки под цвет глаз?»
«Какой ты унылый, Ямазаки».
«Зато, как видишь, бенто веселое».
«На крышу?»
«На крышу».
Они шли, не глядя друг на друга, не прикасаясь локтями, не делая ничего предосудительного, но студентов словно бы отшвыривало от них к стенам. Ханамии иногда казалось, как будто между ними и вокруг воздух колеблется, словно бы от невыносимого жара. Находиться рядом с ними обоими одновременно было практически невозможно, хотя они следили за собой: в кафетерии, если туда забредали, старались сесть подальше друг от друга, никогда не заходили одновременно в душевую, никогда не переодевались рядом.
Все равно это было невозможно. Поначалу. Потом невозможно стало без этого. Хара и Ямазаки вместе как будто генерировали своего рода поле. Рядом с ними со временем все вдруг проснулось и как будто пошло в рост.
Баскетбольную команду словно вместо слабенького генератора перевели на постоянное подключение к мощной сети. У всех стало больше энергии. Третьекурсники ходили как подсевшие на спиды, тренер помолодел и закрасил седину, Фурухаши принес в клубную комнату горшки с рассадой и какой-то кактус. Кактус зацвел на третий день.
— А до этого три года — ничего, — довольно признался Фурухаши.
Иногда, совсем иногда Ханамия думал, что “ничего” и в самом деле было бы лучше.
— Ничего из этого, — говорил он в дурном настроении, — я не хотел бы знать. Это слишком личное!
— Да ладно тебе, — лениво возражал Сето, — много ли утаишь, если проводишь вместе едва не весь день, каждый день, и делишь к тому же одну раздевалку?
— Я, например, знаю цвет нижнего белья любого из команды и всех видел со стояком, — Фурухаши, кажется, ничто не способно было смутить. Он поливал свою рассаду и жутенько улыбался. — Не сказал бы, что это необходимые или особо желанные для меня знания. Вот, например, у кого есть девушка?
— Много у кого.
— А любимая девушка?
— У того третьегодки. Цутомо? Цутия? — Ханамия пощелкал пальцами.
— Правильно. Потому что после тренировки в пятницу он собирается очень тщательно, душится, у него фото его девушки в шкафчике и постоянно какие-то рекламки кофе-шопов в сумке.
Фурухаши отставил лейку.
— А Хара с Ямазаки?
Ханамия, благо хорошая память позволяла, мысленно перебрал их тренировки, сборы…
— Если бы не знал точно, не сказал бы, что они вообще с кем-то встречаются, — с искренним удивлением констатировал он.
— Именно. Это сейчас. — Фурухаши тщательно вытер руки платком. — А теперь вспомним про летний лагерь.
Ханамия и Сето взвыли. Мучитель-Фурухаши довольно улыбался.
— Им нужна нагрузка, — твердо сказал Ханамия. — Много-много дополнительной нагрузки.
В летнем лагере тренер и так их нагрузил, первогодки большей частью блевали в кустах. Ханамия, тоже не в лучшем состоянии, тем не менее позаботился о добавке для Хары и Ямазаки. Они приходили в общую комнату, ложились друг подле друга парными надгробиями и дрыхли до самого утра. И нет, это не помогало. Ореол непрерывного, невидимого ядерного взрыва вставал над их макушками отсветом апокалиптического сияния. Усталые, вымотанные герои баскетбольных тренировок потом еще вынуждены были мыкаться тенями по гостинице, ища укромный уголок на подрочить, пока сурки — сиреневый и рыжий — мирно спали, развернувшись в противоположные стороны. В начале сентября Ханамия готов был выдать себе медаль за лето: «Был рядом, выжил!»
Многие — нет. Третьекурсники со звоном выщелкивались из обоймы, не перенеся напряжения, источник которого был им непонятен. Ханамия читал о подобном: некоторое, совершенно мизерное содержание ядовитого вещества в воздухе, но человек инстинктивно чувствует опасность. Что-то подобное происходило и с командой: Хара и Ямазаки превратились в двух достаточно неприметных носителей пиздеца. Они возникали на площадке как два хищника на арене, чтобы в согласии грызть, давить и, слава богу, подчиняться. Поддержку Ханамии оба оценили. В результате они все со временем дивно друг к другу притерлись. И Хара, и Ямазаки — и так люди не слишком мирные — теперь готовы были бесстыдно крушить, ломать, веселиться, подавляя самим своим появлением, как, бывает, подавляет при встрече вживую мощь обаяния известного актера или политика.
Однажды в интернете Ханамия посмотрел съемку восхода солнца в космосе. Первый луч зажигался на округлом боку Земли яркой вспышкой. Япония — страна восходящего солнца. Ханамии мерещилось, что, если приблизиться каким-то образом к этой первой утренней вспышке, внутри окажутся Хара и Ямазаки, заключенные в нее как в световой кокон. Между тем что именно между ними происходило, Ханамия не знал и знать не хотел. К слову, в определенный момент у него стали вызывать опаску инфракрасные лампы. Как в страшном сне ему представлялось, что он включает такую и видит отпечатки ладоней и прочих частей тела Хары и Ямазаки там, где он их видеть не хотел бы: в душевых и на банкетках, на стеклах в клубной комнате, на подоконниках, на шкафчиках в раздевалке. И на его шкафчике тоже.
Увольте, — думал он, — желательно тренера. К тому времени третьекурсники покинули клуб, многие — сославшись на грядущие экзамены. Именно их потом и винили в проигрыше команды на отборочных. Ханамия, успешно провернувший первую взрослую травму некоему Киеши Теппею, лишь довольно облизывался. Все было чудесно. А тренер потом ушел сам, после того как его застукали с преподавательницей английского языка среди бела дня, в раздевалке, во время самого пика непристойных действий.
Они не выдержали, понятно. Никто не выдерживал. Ханамия вечером ложился спать и ловил себя на том, что продолжает дергаться, как будто у него все никак не кончится завод. Спать он стал хуже, меньше, но при этом постоянно чувствовал себя на нерве, ко всему готовым, почти неуязвимым.
— Наверное, если и было время с этого слезть, — однажды задумчиво сказал Фурухаши, — то оно прошло.
— Говоришь как о навязчивом состоянии или веществах, — Хары и Ямазаки не было. Сето спал, торопясь урвать себе кусочек недоступного обычно покоя.
— Где-то так и есть.
— Какая разница, если работает? — спросил Ханамия.
— Это не навсегда. — Фурухаши посмотрел туманно и отвернулся.
«Не навсегда» настало очень внезапно, посреди очередного продуманного, взлелеянного плана Ханамии. Ни взаимное понимание Хары и Ямазаки, ни исходящее от них напряжение не выручило команду. Оно сработало, и в полную силу, но Сейрин они проиграли все равно. Даже при всем при этом. Они проиграли. Два слова, одно предложение, сорок минут игрового времени, которое ухнуло в петлю прошлого и затянулось как веревка у самоубийцы на шее. Где-то там, на фоне этого провала призрачно маячил все тот же Киеши Теппей. Не смотри, — думал Ханамия.
Он потом очень хорошо помнил, как его трясло после проигрыша, никак не могло отпустить. Никакого удивления, в этой игре для него не осталось ничего непонятного, она как объяснение вышла достаточно проста, но успокоиться никак не получалось.
— Все вон, — низким, страшным голосом сказал Хара.
Ханамия подошел к нему под хлопанье двери.
— Это ты мне, Хара? Сам облажался и теперь гонишь?
— Кто еще облажался, — насмешливо ответил Хара. — Использовал нас, а теперь винишь?
— Хочет, пусть остается, — Ямазаки сидел на скамейке, раздвинув ноги и свесив руки между колен.
Хара обернулся и нежно ему улыбнулся. И не посчитал нужным ничего сказать Ханамии. Подошел к Ямазаки. Ханамия, не веря собственным глазам, смотрел, как Хара единым движением вздергивает Ямазаки на ноги, прижимает к шкафчику, и они принимаются целоваться. Руки Ямазаки на форме, поверх номера «десять», казались очень яркими. Зеленая майка словно бы подсвечивала их. Хара и Ямазаки все целовались, звучно, как-то очень шумно, мешая поцелуи с обрывками стонов и каким-то шепотом, от которого у Ханамии пошла кругом голова, как от неведомого заклинания. Пол у него под ногами словно бы зазвенел.
Ямазаки сдернул с Хары футболку. Единственноый раз, когда Ханамия продолжительное время видел Хару и Ямазаки полуголыми и вместе, случился в бассейне. Они стояли на расстоянии в пару шагов друг от друга и смотрели в разные стороны. Кожа Ямазаки была похожа на медную карту неведомого неба с бронзовыми точками местоположения звезд. Немногочисленные темные родинки, маленькие, с пол спичечной головки, на белокожем Харе напоминали крошечные черные дыры, настоящие, жуткие, притягивающие взгляд. Теперь Ханамия смотрел на то, как Хара целует Ямазаки, бережно придерживая его затылок, и выражение лица у него, даже под челкой, страшное, беззащитное и хищное, и ему казалось, что он наблюдает Большой взрыв в условиях, приближенных к реальным.
Ханамия резко развернулся, едва не потеряв равновесие, и вышел, практически вылетел из раздевалки.
В кармане штанов завалялось несколько монеток, он купил себе холодного сока в автомате, сел на скамейку и приложил запотевшую баночку ко лбу. Вот тебе и посадил команду на реактивное топливо. Он и сам перенервничал. Он и сейчас был нервен, кипел где-то очень глубоко. Когда это успело стать моим привычным состоянием? — с внутренним холодком подумал он. Ну да, Сейрин. Да, проигрыш. Но все не только из-за этого.
— А Фурухаши ведь предлагал подумать над запасным планом, — Сето неслышно уселся рядом.
— Когда сказал, что «это не навсегда»? Отлично предложил, ничего не скажешь.
— Ну, как сумел.
Ханамия крутил в руках баночку с соком и старался ни о чем не думать, но в голову лезли планы один сумбурней другого.
— Я ни в чем не ошибся, — процедил он. — Все было правильно, все продуманно, все логично.
— Ну да, — ровно отозвался Сето. — Особенно эти двое в соулмейте, из-за которого окружающим тихонечко сносит крышу.
— И отлично, — хищно отозвался Ханамия. — В этот раз эти окружающие кое-как сохранили баланс, в следующий раз — не смогут. Блин. Я вот не могу. — Он сдавил в ладонях скрипнувшую баночку. — Эти двое. Как оно, блин, все так случилось?
Его слегка попустило, но где-то глубоко все равно потряхивало.
— Наугад, я думаю, — помолчав, отозвался Сето.
Ханамия отматывал все назад, сквозь матч и тренировки, до самого начала.
— Какое-то влияние хаоса.
— Именно, — Сето оживился, — ты понимаешь? Какая-то дурацкая случайность, и все из-за нее.
— Порядок всегда встает из хаоса, неважно какой ценой, — Ханамия любил планы, а еще — любил свои цели и не готов был от них отказываться.
— Ханамия, видишь ли, если это и будет порядок — этот порядок будет не твой, — лицо Сето напоминало темную грустную маску.
— Это мы еще поглядим.
Сето лишь покачал головой. Ханамия раздраженно думал: еще один фаталист на мою голову. Все у меня получится, думал Ханамия. Ничто меня не остановит. Он удвоил усилия. У Хары и Ямазаки, кажется, все складывалось прекрасно. У команды Киридая — тоже неплохо. Ханамия думал: баскетбол — это только начало. Самое-самое. И продолжал так думать во время товарищеских матчей, тренировок, снова матчей, летнего лагеря, выхода в четвертьфинал Зимнего Кубка. В общем, он думал так ровно до того момента, когда застал в пустой раздевалке Фурухаши и Сето. Фурухаши сидел у Сето на коленях и вдумчиво его целовал, словно пытаясь распробовать.
— И вы туда же?
— Извини, не знали, что ты зайдешь, — Сето не торопился ничего менять.
«На первый раз…»
— А девушек себе завести?
— Тусклые они какие-то — отозвался Фурухаши. — Были. А потом я нашел у себя метку.
Ханамия перестал копаться в шкафчике и замер.
— Метку? — спросил он изменившимся голосом.
— Ну да, — непринужденно отозвался Фурухаши. — У меня родинка как у Сето на лбу, только на затылке.
— Нет.
— Да, — с улыбкой отозвался Сето. — Мы оба почувствовали. Притяжение.
Ханамия медленно сел на лавочку. Напротив него Фурухаши улыбался, прикрыв глаза, словно бы слушая, как Сето размеренно и любовно гладит его по спине.
— Как думаешь, отчего это? — тихо спросил Ханамия. На него дохнуло тем самым ветром случайностей.
— Где тонко, там и рвется? — Сето пожал плечами. — Я, конечно, думал над этим. Удивительное возвращение соулмейта. Если не появление. Кто знает, существовало оно на самом деле или это просто такая сентиментальная удачная выдумка?
— Но почему так произошло?
— Ну существуют же у природы регуляторы таких вещей, как популяционные взрывы? Сам знаешь. А здесь… Человечество растет, развивается, хочется надеяться, что и эволюционирует. Так вот, быть может, это она, эволюция.
— Эволюция чего? — ядовито поинтересовался Ханамия. — Всеобщего идиотизма? Истощение природных ресурсов в связи с избытком особей и конкурентная борьба — это понятно. А здесь что?
— Ну, — Сето криво улыбнулся. — Может, это следующая ступень. Может, бывает недостаток не только еды.
— А чего еще? — Ханамия чувствовал, как дергается щека. — Если принять на веру соулмейт у Хары и Ямазаки и… — он поморщился и не закончил. — Тут речь явно не о размножении.
— О любви? Может быть, все дело в недостатке любви? — бесстыдно и прямо спросил Сето.
Ханамия расхохотался, хотя ему вдруг стало страшно, а не весело.
— Вот ты. Ты способен полюбить? Создать отношения?
— Нафиг надо!
Ханамия осекся.
Сето взял Фурухаши за руку. Тот прикрыл свои неподвижные глаза. В лице его, обычно невыразительном и ровном, проступило что-то, опасно близкое к счастью.
— Тогда, Ханамия, беги. — Во взгляде Сето была насмешка, и где-то очень-очень глубоко Ханамии еще померещилось смирение.
Это был даже не совет — руководство к действию. Ханамия, подавший документы в Тодай, успешно сдал все экзамены и сразу после зачисления подал прошение на перевод за границу. Он мог себе это позволить. В голове у него как будто сами собой тикали часы, и часы эти были прикручены к бомбе. Хара пару раз звонил ему, однажды — Ямазаки. Ханамия не брал трубку и собирался отключить номер, как только перевод его будет одобрен.
В тот день он пришел за документами. Вишни уже отцвели, Ханамия с неясным удовлетворением смотрел на обыкновенную зеленую листву. Вот и все, думал он.
— Ханамия? Привет.
Киеши Теппей — человек, которого Ханамия выполол из своей памяти и надеялся больше никогда не встретить.
«Все такой же раздражающий», — подумал он и моргнул. Одно движение век. Если бы Ханамия знал, не моргал бы больше ни разу в жизни, пока глаза его совсем бы не высохли. Но он моргнул.
Миг, и все переменилось. Ханамия всеми силами цеплялся за раздражение, но было поздно.
Киеши стоял напротив, и неважно было, что вишни не цветут, что Киеши почти не переменился, что у него все такое же идиотское выражение лица, что брови, что волосы встрепаны, что плечи такие, что как только дурацкая клетчатая рубашка не трещит, что руки как лопаты и одной из них он помахал Ханамии, словно приятелю, какими они никогда не были и не могли стать друг другу.
Ханамия смотрел на Киеши, и ему казалось, что в сцене не хватает разве что закадрового смеха. Если бы он мог взвыть, он бы взвыл, но во рту пересохло. У Киеши было забавное выражение лица — сначала испуг, потом неподвижная маска, а потом он улыбнулся Ханамии так, словно никого вокруг кроме них не существовало. Ханамия пошел к нему навстречу все быстрей и быстрее. В голове у него свистело, все его стройные планы на жизнь защелкали, как костяшки счетов, примеряясь к новым условиям.
Они встретились ровно на середине расстояния от одного до другого.
— Ханамия, — Киеши растерянно взял его за руку.
Ханамию прошило навылет. Все, чего он начал бояться, напряжение между Харой и Ямазаки — все это было как далекое эхо. Теперь он сам как будто бы вступил в поток, гул которого до этого слышал издалека.
— Пиздец, правда? — Ханамия чувствовал, что улыбается, и опасался, что любезно.
— Правда. — Киеши, судя по всему, вдарило по мозгам. Он стоял и только замедленно моргал. Зрачки растащило во всю радужку.
— Пошли, отпразднуем его. К тебе или ко мне? ...Ну, значит ко мне, — Ханамия так и не дождался ответа и потащил Киеши к воротам.
Он волок за собой Киеши как на буксире, и интересовало его лишь время, которое уйдет на дорогу.
Переезд? Учеба? Планы? Он опоздал. Везде опоздал. Совсем.
@темы: Фанфик, Омегаверс, Соулмейт, The Rainbow World. Другие миры, День правила 34, Kirisaki Daiichi Team
-
-
05.05.2016 в 23:50-
-
06.05.2016 в 03:42спасибо огромное, было горячо, трогательно, смешно и...влюбленно!)
-
-
06.05.2016 в 09:34Команде огромное спасибо!
-
-
06.05.2016 в 09:50-
-
06.05.2016 в 12:27цветы в лёгких - потрясающе красиво
немного оффтопом вспомнилось: Ганнибал, 2 сезон
соулмейт ямахары в третьем фике сногсшибателен
-
-
06.05.2016 в 14:53-
-
06.05.2016 в 22:21Понравилось
-
-
06.05.2016 в 23:20Очень интересная идея с влиянием соулмейта на других людей, описания с ним красочные. ) Но до чего же сам фик сумбурный, галопом по Европам.
-
-
09.05.2016 в 01:07автор цветов и терний
-
-
25.05.2016 в 13:43aldaria, боже храни омегаверс
Да!
Киеши создан, чтобы быть альфой!-
-
02.06.2016 в 18:54