Автор: Kirisaki Daiichi Team
Бета: Kirisaki Daiichi Team
Сеттинг: День 42 - киберпанк
Размер: 8000 слов
Пейринг/Персонажи: Киеши Теппей/Ханамия Макото, команда Кирисаки Дайичи, ОЖП, ОМП
Категория: слэш
Жанр: драма
Рейтинг: PG-13
Краткое содержание: Макото неизлечимо болен, и единственное спасение - искусственное тело.
Примечание/Предупреждения: триггерная тема читать дальше(онкологическое заболевание у ребенка)
Ссылка на скачивание: .doc, .txt, .fb2
Маленьким, в возрасте лет шести, Макото, как всякий ребенок, боялся смерти. Маминой — он уже тогда много знал, читал, смотрел, чтобы в ярчайших красках вообразить себе свое будущее без нее и устрашиться. Своей — он не понимал, что ждет его после смерти и ждет ли что-то вообще, а если бы понимал, не нашел бы в себе силы принять это.Страх смерти преследовал его с год и прошел, как проходит любая болезнь возраста.
Смерть пришла к нему неподготовленному.
Смерть выглядела как человек в очках и в белом халате, с бейджиком на груди, объявляющим, что его зовут Вада Акира, что он доктор медицинских наук, онколог. Он демонстрировал маме какие-то снимки и листы бумаги с результатами анализов, говорил что-то о химиотерапии, о пересадке костного мозга, о проценте пятилетней выживаемости. Он походил на сотрудника похоронной конторы, сообщающего родственникам, что покойник очень даже неплохо выглядит, его почти не надо гримировать.
Со временем Макото узнал и свой точный диагноз, и что включает в себя лечение — хотя можно ли назвать лечением то, что не исцеляет в полной мере, а всего лишь откладывает смерть на пять, может, десять лет? Ему должно было исполниться двенадцать, он заканчивал младшую школу и переходил в среднюю, и был как раз в том возрасте, когда люди начинают считать себя бессмертными. Он не мог понять, как это — он не перейдет в среднюю школу? А если перейдет, то, возможно, умрет до ее окончания? Как такое возможно?
Доучиться в младшей школе не получилось. Его положили в больницу. И были обследования, таблетки, облучение. Вскоре его начало тошнить каждый день, и он почти перестал есть. Начали выпадать волосы. Он похудел так, что, казалось, можно сосчитать все кости.
Он умирал. Это ясное, четкое знание пришло к нему однажды утром, через неделю после дня рождения, когда он, сидя на подоконнике, смотрел в окно, на больничный сад. Что-то изменилось — и он понял, что не ошибся, когда мама вошла к нему в палату, бледная, осунувшаяся, с воспаленными глазами.
Макото никогда потом не мог вспомнить, что она ему говорила — но он точно помнил, что в конце концов она расплакалась. Разрыдалась даже. Мама никогда не плакала при нем, и, как всякий ребенок, он был уверен, что она не плачет вообще.
Тогда-то ему и стало страшно по-настоящему. Не за себя, потому что в вероятность своей смерти он все еще не верил. За нее. Она плакала как человек, пораженный неизбывным горем, как человек, который не знает, что ему делать дальше, не в силах ничего придумать, не в силах бороться. А раньше он и представить себе, что его мама однажды окажется вдруг бессильна.
На следующий день Вада-сенсей долго говорил о том, что обычно такие заболевания у детей излечимы, но есть небольшой процент… Еще он говорил, что не надо отчаиваться, всегда есть вероятность… Мама слушала его с каменным лицом, и только Макото видел, как подрагивает жилка у нее на виске. Поэтому для него не стало неожиданностью, когда мама вдруг начала кричать. Да плевать мне на процент, кричала она. Это не процент, это мой ребенок. Сделайте что-нибудь. Макото нечасто слышал, как она кричит — и всякий раз пугался.
В этот раз страшно ему не было.
Потом она снова плакала, уткнувшись лбом в край его кровати, и Макото подполз к ней и неуклюже обнял. Он не знал, что ей сказать, как ее утешить, и оттого ощущал чудовищную вину. Знал — разумом — что не виноват, но поделать с этим ничего не мог. От ее слез, ее криков, ее горя ему было так плохо, что он почти не чувствовал боли в своем измученном болезнью теле.
Следующие несколько дней они почти не расставались. Мама дневала и ночевала в его палате, часто спала в его кровати, обнимая его так, словно хотела прикрыть собой от чего-то. Гладила его по лицу, по облысевшей голове, часто целовала. Горе истощило ее — она почти ничего не ела, лицо ее осунулось и побледнело. Макото, глядя на нее, думал, что должен что-то сделать. Не зря же ему постоянно говорили, какой он умный. Он должен что-то придумать, найти какое-то средство.
Но думать не было сил. Он даже попросил ноутбук и полазал в сети в поисках средств лечения — может быть, чего-то экспериментального, не все ли равно, если умираешь. Но внимание рассеивалось, мысли путались, он не мог сосредоточиться ни на чем и все больше спал или лежал в дремотном состоянии, глядя на буйствующую за окном весну. Ноутбук пылился на тумбочке. Макото потихоньку смирялся: сначала с тем, что ему не выздороветь, не пойти в школу, не играть в такой раздражающий, но такой веселый баскетбол; потом — что ему не выйти погулять в больничный двор; потом — что не встать с кровати.
Весна за окном становилась все пышнее и теплее, мама — все бледнее и красивее. Однажды утром, глядя, как она ставит в вазу цветы, Макото спросил:
— А что ты будешь делать после того, как я умру?
Он задал вопрос без задней мысли — ему действительно было любопытно. Кроме того, хотелось о чем-то с мамой поговорить, а то в последнее время они все больше молчали.
Но она замерла, руки ее задрожали. Потом она развернулась, и Макото увидел ее искаженное лицо и горящие глаза.
— Ты не умрешь, — проговорила она яростным, шипящим голосом. — Я не позволю!
Вторая клиника тоже находилась в Токио. Макото хотелось бы запомнить переезд туда: он не верил маме и знал, что умрет, а потому знал, что этот переезд — его последний шанс побывать где-то вне больничной палаты; но запомнить не удалось. Слишком он был слаб. Запечатлелись в памяти только облака уже облетающей вишни и легкий ветер на лице, пока его в кресле-каталке везли к машине.
Здание клиники располагалось в высоченной многоэтажке. Сначала Макото решил, что она занимает не все здание, но потом обратил внимание на табличку в кабине лифта: в ней все было расписано до самых верхних этажей. Хирургия. Травматология. Гинекология. Онкология. Фармакология. Отдел тестирования препаратов. Отдел тестирования оборудования. Отдел экспериментального лечения.
Они не вышли на этаже онкологии — может быть, именно поэтому Макото совершенно не удивился, когда мама выкатила его коляску в раскрывшиеся двери на этаже отдела экспериментального лечения.
Второго врача звали Ивамото Рёдзи. Он был не один — рядом с ним вертелся тип без бейджика, и глядя на его нечесаную шевелюру и кое-как прикрытый белым халатом свитер, Макото как-то сразу решил, что это кто-то, имеющий дело с программированием.
Ивамото-сенсей и мама завели разговор, который явно начался какое-то время назад. Программист рассматривал Макото с жадным любопытством экспериментатора.
Потом их куда-то повели по длинным коридорам, до другого лифта, который поднял их еще на пару этажей. Здесь сновали люди, перегородки между помещениями были стеклянные, как в научно-фантастических фильмах, а за ними — комнаты с компьютерами, лаборатории, еще что-то…
— Вы поймите одну простую вещь, — говорил доктор. — Это не то же самое, что металлический протез. Это вообще не протезирование. Это тело, понимаете? Настоящее, живое. Я не предлагаю вам сделать из настоящего мальчика Пиноккио. Тело индивидуальное, точно так же, как индивидуально тело, с которым человек родился. Да, кибер-тело не подвержено болезням и его способность к регенерации значительно выше человеческой, но это все. Мы пока еще в начале пути, Ханамия-сан, поймите. Со временем мы сделаем эти тела идеальными и бессмертными, но пока ваш сын ничем не будет отличаться от самого обычного человека. Разве что эпидемий гриппа можно не бояться.
Кибер-тело? Макото переводил взгляд с матери на доктора. Перспектива сама по себе была потрясающей, даже если позабыть тот факт, что это спасло бы ему жизнь.
— Что может пойти не так? — спросила мама после непродолжительного молчания.
— Может просто не получиться, — ответил программист раньше, чем доктор открыл рот. — Мы ставили несколько экспериментов. Поначалу нам не удавалось перенести… короче, мы говорим «записать личность». Это полный перенос всего. Воспоминаний, сознания, подсознания, восприятия мира. Ну, за некоторой коррекцией. То есть, человек родился глухой, а в кибер-теле он начал слышать. В общем, сначала не выходило, мы корректировали тело, переписывали программы… там, понимаете, биотоки мозга проходят через специальную программу…
— Като, — доктор прокашлялся, — не увлекайся.
Като хмыкнул.
— Короче, в конце концов все получилось.
— И сколько было успешных переносов? — спросила мама со стальной непреклонностью в голосе. Помедлив, Като ответил:
— Один.
Макото увидел, как у мамы дрогнул рот.
— А пообщаться с этим человеком можно?
Като потер переносицу двумя пальцами, будто носил очки, и по этому жесту Макото внезапно понял, каков будет ответ.
— Вы с ним говорите.
Мама приоткрыла рот и захлопала ресницами. Программист вздохнул.
— Очень сильно падало зрение, мне обещали полную слепоту. Операции не помогали. В конце концов я решил, что терять мне нечего, — и добавил безжалостно: — Как и вам.
Макото не был до конца уверен, что именно сломало маму — возможно, как раз эта последняя фраза. Но сразу после разговора его доставили в палату — она располагалась на том самом этаже, куда они вышли из основного лифта, — а мама ушла беседовать с врачом.
Палата была самая обычная, похожая на ту, предыдущую, разве что сада за окном не было, одно небо да вид на Токио. И снова Макото лежал в кровати и смотрел в окно. Только теперь он еще и надеялся. Его наполняло звенящей радостью — не только и не столько даже то, что он не умрет, сколько понимание: он снова будет ходить и бегать, снова в нем будет бурлить энергия, он снова сможет думать в полную силу, а еще мама не будет больше плакать.
И кибер-тело, конечно. Невероятное, небывалое тело робота, которое будет, кроме него, еще только у одного человека.
Наверное, любой другой ребенок на его месте ждал бы, что новое тело ему дадут уже на следующий день, но Макото понимал — он же слышал слова про «индивидуальное», — что должно пройти время. Он не имел представления, сколько это тело будут готовить, ему казалось, что процесс должен быть изрядно долгим, пара месяцев, не меньше, и его всерьез терзал вопрос, доживет ли он, а если нет, то не смогут ли его погрузить, скажем, в кому, чтобы мозг дождался нового тела.
Но оказалось, что все не так страшно. «Запись личности» назначили через две недели.
Мама по-прежнему не покидала его палату, но теперь не сидела, угасшая и неподвижная, у его кровати, а все чаще ходила из угла в угол или разговаривала с врачами и программистом Като. Макото наполовину ждал, что этот тип придет к нему — рассказывать о том, как ему зашибись в новом теле и все такое, проводить психологическую подготовку, проще говоря, но этого не случилось, что было большим облегчением. Макото, признаться, тип этот не нравился совершенно, пусть он и спасал ему жизнь. Бесило, что Като был первым. Макото не побоялся бы сам стать первым. Интересно, мама бы согласилась?
С каждым днем его все сильнее одолевала нетерпеливая раздражительность, та же, что терзала маму. Она шипела на медсестер, что ставили ему капельницу и возили на облучение, и он шипел на них тоже. Она ругала негодную еду в кафетерии, и он вторил ей. Она негодовала на врачей, которые тянут время, и он разделял ее гнев.
Только на него самого она не злилась, точно так же как он не злился на нее.
Через десять дней Ивамото-сенсей и Като пришли к ним в палату. Мама подняла на них вопросительный взгляд, и доктор, глубоко вздохнув и помедлив, открыл наконец рот, но тут Като его опередил:
— Все готово.
Мама — до того она стояла — медленно осела на кровать рядом с Макото.
— Я могу посмотреть? — спросила она после паузы сиплым голосом.
— Затем мы и пришли, — мягко проговорил Ивамото-сенсей. — Вы должны посмотреть обязательно — на случай каких-либо… ошибок.
— Ивамото-сенсей, — проговорил Макото максимально вежливо, — а я могу посмотреть?
— А вот тебе не стоит, — доктор улыбнулся. — Это неподходящее зрелище для тебя, Макото-кун.
Они ушли, все трое — Макото еще успел услышать, как доктор говорит маме что-то вроде «максимально приближенный к тому, что сейчас…» и «чтобы не было вопросов».
Он откинулся на подушки и принялся ждать.
Прошло не меньше часа, прежде чем мама вернулась. Макото даже успел задремать, но открыл глаза, едва только она вошла в палату.
Она застыла на пороге, глядя на него огромными, перепуганными глазами.
— Что? — спросил он сонно. — Мама, что там?
— Там ты, — прошептала она. Ее взгляд шарил по лицу и телу Макото, словно пытаясь увидеть что-то — что? Несоответствие? От выражения ужаса на ее лице ему на мгновение стало очень страшно — он испугался, что сейчас она скажет, что передумала, что они не будут этого делать…
Но мама шагнула к нему, села рядом на кровать и обняла.
— Я люблю тебя, Мако-тян, — сказала она ему на ухо. Мама уже давно не звала его Мако-тян, все-таки это было имя для малыша, но Макото подумалось, что он совсем не против.
На следующее утро деловитая медсестра отвезла его в, как она выразилась, процедурную. Мама шла рядом, держа его за руку. В процедурной Макото завертел головой в надежде увидеть того, второго себя — свое новое тело, но увидел только Ивамото-сенсея, который подошел к нему, пока медсестра подключала к катетеру на руке Макото новую капельницу.
— Мы погрузим тебя в глубокий наркоз, — сказал доктор. — Ты ничего не будешь чувствовать и даже снов не будешь видеть. Но не бойся, все в порядке. Ты не боишься?
Макото покачал головой, не сводя с него глаз.
— И правильно. Ты должен быть совершенно спокоен. И запомни вот еще что. Может произойти какой-то сбой. Незначительный. Все-таки до сих пор это делали лишь однажды. После того как Като проснулся, выяснилось, что он не ощущает запахов. Но оказалось, что это временное явление, и теперь с его обонянием все в порядке.
— А почему так получилось? — спросил Макото. Доктор улыбнулся.
— Сложно сказать. Като заявил, — он усмехнулся, — что «места на диске не хватило».
Макото улыбнулся, хотя забавного ничего не нашел — но, видимо, Ивамото-сенсей считал это шуткой. Мама рядом нервно стискивала руки. Она не вмешалась в разговор, и Макото решил, что с ней это обсудили еще вчера.
— А теперь, — сказал Ивамото-сенсей, — засыпай, Макото-кун.
Медсестра открыла капельницу. Почти тут же веки Макото отяжелели, он закрыл глаза. Что-то теплое и сухое — мамина рука — скользнуло по лбу.
На него опустилась тьма.
***
Макото проснулся в пиликанье приборов. За последние несколько месяцев он уже привык к этому звуку; но сейчас что-то было не так, и он не сразу понял, что именно.
Ничего не болело. Совсем ничего — даже сгиб локтя, всегда слегка нывший из-за катетера, теперь не ощущался. Макото лежал, с изумлением осознавая, насколько легко ему дышится. Никаких трубок, игл — только накожный датчик пульса.
Он открыл глаза — и сразу же различил рядом шевельнувшуюся фигуру. Мгновением спустя она вошла в фокус. Мама. Мокрое от слез лицо, перепуганный взгляд. Макото созерцал ее с отстраненным интересом естествоиспытателя. Сейчас-то она почему плачет?
— Макото-кун? — позвал голос с другой стороны кровати. Макото повернул голову — ага, доктор. Ивамото-сенсей. — Как ты себя чувствуешь?
— Отлично, — отозвался Макото и попытался сесть. Мама немедленно протянула руку.
— Не надо, Мако-тян, не вставай.
Детское имя снова вызывало всплеск раздражения, но удивительно глухой, далекий. Макото бросил на мать косой взгляд и снова повернулся к доктору.
— Все получилось?
После заметной паузы доктор отозвался:
— Нет… не совсем, Макото-кун. Видишь ли… мы несколько не учли размер твоего интеллекта. Помнишь, я тебе говорил про Като-сана и его обоняние? С тобой произошла похожая история.
— Что-то не поместилось? — спросил Макото, холодея. Что могло… не записаться? Какие-то его знания или способности? Если знания, это не страшно, он наработает их снова, но если это что-то, связанное со способностями мозга…
— Так вышло, — медленно проговорил доктор, — что ты утратил способность… к привязанностям. И не только способность, но и все привязанности, которые раньше имел. Но ты не волнуйся, — поспешно добавил он. — Как я и говорил, твой мозг сейчас не в своем окончательном состоянии, ты будешь развиваться, и со временем…
— Я не волнуюсь, — перебил его Макото. — Мне нормально.
Рядом всхлипнула мама, и Макото перевел на нее удивленный взгляд.
— Ты чего? — спросил он. — Все же в порядке.
Она смерила его долгим взглядом, посмотрела ему в лицо мокрыми от слез глазами, попыталась улыбнуться.
— Конечно, Макото. Все в порядке.
Макото провел в больнице еще три дня — у него замеряли пульс и давление, снимал электрокардиограмму, брали кровь на анализ. Постоянно расспрашивали о состоянии: как он себя чувствует, не кружится ли голова, не испытывает ли он рассинхронизации. Он отвечал, что все в порядке, потому что так оно и было. На самом деле, все было лучше, чем в порядке.
Все было великолепно.
Такого прилива сил, бодрости, энергии Макото не испытывал уже очень давно. Он понимал, что, наверное, дело в том, что он впервые встал на ноги после изнуряющей болезни — и все же не мог отделаться от ощущения, что новое его тело быстрее, сильнее, выносливее, чем прежнее. Потихоньку он начал экспериментировать. Стащил в процедурной скальпель и, запершись в туалете, провел лезвием по ладони. Было больно, но и вполовину не так, как он ожидал. Кровь текла привычно, но очень недолго — остановилась минуту спустя, и он вышел из туалета. А через час на ладони не было уже и следа пореза.
Были у него идеи и на другие эксперименты, но они требовали большей свободы перемещения и меньшего надзора, так что с ними Макото решил подождать до выхода из больницы.
В конце концов его выписали. Ему полагались профилактические осмотры: каждый месяц в первые полгода и каждые полгода в дальнейшем.
— Если все будет хорошо, — сказал Ивамото-сенсей, — то период можно будет еще увеличить. Впрочем, я уверен, что так и будет.
Макото тоже был уверен, что так и будет. Его захлестывало острым, пьяным счастьем: он был здоров, у него было новое, более сильное, более умное тело, и он мог все. Он не будет болеть; если он сломает ногу, она срастется за день. Он проживет долго-долго и сможет невероятно много. Ему открыт весь мир.
А что до привязанностей… их отсутствия он особенно не ощущал и никакого чувства потери не испытывал.
Мама предлагала отдохнуть год и идти в среднюю школу со следующего апреля, но Макото не хотел терять время. Подтянуться удалось быстро; а потом в его жизни случился баскетбольный клуб. Идея, как избавиться от неудачника-капитана, пришла его в голову очень быстро — благо он мог позволить себе любые опасные падения. Его тело было крепче человеческого.
Разумеется, прошло какое-то время, прежде чем Макото смог убедить в этом сознание. Оно привычно пыталось избегать того, что могло принести вред, но Макото умел себя дисциплинировать. Таким образом он выяснил, что способен провести без воздуха до пяти минут (нырял в ванной), что ожог третьей степени (держал руку над свечой) заживает за четыре дня, что он может пробежать десять километров за пятнадцать минут, что для нормального функционирования ему достаточно трех часов сна в сутки, и много чего еще. В баскетбольном клубе гордились его успехами, в школе он быстро стал первым учеником, и вскоре его уже называли гением. А как тут не стать гением, если у тебя больше времени, чем у других, если ты думаешь быстрее, если у тебя лучше память, наконец, если тебя не отвлекают никакие пресловутые привязанности?
Ивамото-сенсей лукавил, говоря, что кибер-тело не сильно отличается от человеческого — а может, просто не очень понимал, на что способен человек, если дать ему такой чит-код, как быстрая регенерация.
К доктору и Като-сану Макото так и ходил раз в полгода. Он не возражал: очень уж у них горели глаза, когда он докладывал о своих успехах и о том, как ему вообще живется. Они пользовались им на всю катушку — Макото не сомневался, что с его помощью будут написаны терабайты научных трудов и заработаны миллиарды йен, — но и он пользовался ими.
— А Поколение Чудес, — спросил он однажды — он ухмылялся, хотя вопрос был гораздо серьезнее, чем ему бы хотелось, — это не ваших рук дело?
Доктор и программист переглянулись с одинаковым недоумением.
— А что это такое? — спросил Като. Макото перечислил имена и назвал школу, но недоумение никуда не делось. Не похоже, чтобы они врали. Да и как такое провернешь… Вряд ли кто-то, даже руководство школы Тейко или семья Акаши, потратит столько денег лишь для того, чтобы баскетбольный клуб выигрывал соревнования. А кибер-тело стоило сумасшедших денег — это Макото узнал года два спустя, когда подслушал телефонный разговор матери с его отцом. Тот в свое время ушел в другую семью — ушел как полагается, с одной лишь сменой белья, оставив матери все, чем владел, а владел он много чем. Судя по разговору, мать требовала у него денег на обучение Макото в старшей школе — что, в совокупности с переездом из собственного дома в маленькую квартиру, означало, что на его лечение она потратила абсолютно все.
Отец, впрочем, не был скотиной и денег дал. Не то чтобы Макото сильно тревожился по этому поводу — он был уверен, что уж что-то, а денег он, с его новыми способностями, добудет.
Собственное тело интересовало его бесконечно. Макото прекрасно понимал, что выжимает из него далеко не максимум, но как добыть максимум, он не знал и не был уверен, что стоит это делать. Временами очень хотелось вскрыть самого себя, взглянуть на кости, на сочленения, залезть под черепную коробку. Что там? Скелет из сверхпрочного металла? Нечто вроде компьютерного жесткого диска в голове? Из чего сделано его тело? На ощупь оно было обычной человеческой плотью — такая же уязвимая поверхность кожи, розовое мясо на разрезе, алая солоноватая кровь. У него пачкались волосы, на зубах образовывался налет, к концу дня от него пахло потом, нужно было менять носки и трусы — все точно так же, как и с самым обычным телом. Он не звенел, проходя металлоискатели. Если бы не моментально заживающие порезы и общее физическое состояние, Макото и сам бы не поверил, что у него не настоящее человеческое, а искусственное тело киборга. Робота. Машины.
Он был механизмом. Изумительным. Совершенным.
Уникальным.
И только одна мелочь омрачала его довольство жизнью. Мама. Она, похоже, считала, что он утратил нечто важное, и без конца пыталась что-то с этим сделать. Заводила с ним длинные разговоры, все время пыталась его куда-то вытащить — «провести время вместе», как она говорила. Ужин, прогулка или, того хуже, совместная поездка куда-нибудь, совместные каникулы. Макото знал, что она тоже регулярно навещает Ивамото-сенсея — похоже, пытается от него добиться, когда же Макото «обретет утраченное». Это чудовищно раздражало. Находиться с ней рядом становилось все напряжнее.
Поэтому, выбирая из предложенных мамой старших школ, Макото выбрал Кирисаки Дайичи: там было общежитие.
***
Новая школа подарила Макото не только возможность жить отдельно от матери. Опыт средней школы показал ему, что при желании он вполне в состоянии менять обстановку вокруг себя — но если там он сработал на баскетбольный клуб вообще и Имаеши в частности, то здесь, в Кирисаки Дайичи, Макото намеревался работать только на себя. Он знал больше других, умел больше других и был абсолютно безжалостен. А еще, лишенный необходимости привязываться к кому-то всерьез, он научился отлично привязывать людей к себе, с циничным хладнокровием смешивая в равных пропорциях внимательность и равнодушие. Люди — особенно, конечно, девушки — велись на такое с фантастической легкостью.
Парни тоже. Во всяком случае, собранная им команда отменнейших ублюдков — о чем никто не догадывался, что было дополнительным поводом для гордости, — была предана ему на все сто. Без сомнений. Глядя на их слаженность, на то, как они действуют на тренировках, а потом — на матчах, Макото часто не мог сдержать довольную улыбку.
Единственное, что его поначалу тревожило — это Сето Кентаро. Бывший товарищ по младшей школе, он по не то чтобы совсем непредвиденной — все же в одном районе жили — случайности оказался с Макото в одной школе и, более того, напросился в соседи по комнате. Разумных возражений против этого не было: они старые друзья, Сето, Макото знал, просто не вынесет, если с ним будет жить кто-то шумный и навязчивый, да и самому ему соседство Сето было приятнее, чем неизвестно кого, — и все же Макото всерьез беспокоился, не заметит ли старый приятель, насколько он переменился.
Сето не заметил. Это казалось странным — он всегда был умным мальчиком, но Макото решил не придавать этой странности особого значения. Правда, однажды он услышал, как Сето говорит кому-то, кажется, Ямазаки, что-то вроде «он всегда таким был… гений… к экзаменам мог не готовиться…» Это показалось Макото странным — но в конце концов, мало ли что там Сето себе напридумывал. Сам Макото прекрасно знал, что всегда был самым обычным мальчиком. Гениальность его была не врожденной — искусственной, механической, машинной. Наверное, он вполне мог бы считаться искусственным интеллектом, наполовину так точно. Привирал все-таки Ивамото-сенсей, когда говорил, что кибер-тело по возможностям такое же, как обычное человеческое. Оно не могло быть таким же.
Забавы рады Макото даже попытался вывести доктора на чистую воду, но тот оказался крепким орешком — упорно делал вид, что не понимает, о чем Макото говорит, и все твердил об ускоренной регенерации как о единственном отличии.
Признаться, временами Макото ужасно хотелось поделиться своей щекочущей тайной хоть с кем-нибудь. С Сето тем же, или еще с кем-то из команды. Он с удовольствием поделился бы даже с мамой, если бы она не смотрела на него постоянно такими скорбными глазами. Кажется, она вообще больше ничего не делала, только плакала. Такое кого угодно выведет из себя.
Но делиться было нельзя, это Макото понимал, и даже не только из-за документов о неразглашении — которых он, к слову говоря, так и не подписал, поскольку был несовершеннолетним. Этой информацией можно было воспользоваться против него. А кроме того, он понимал, что стоит кому-то рассказать — и щекочущее ощущение тайны покинет его.
А оно ему нравилось. И вся его жизнь, волшебная, преображенная чудесным выздоровлением, нравилась ему. Вседозволенность. Почти всемогущество. Энергия и сила били из него ключом. Будущее представлялось нескончаемой чередой побед.
Пока не разразилась катастрофа, поразившая его так же страшно, как в одиннадцать лет — известие о собственной скорой смерти.
***
Катастрофа предстала перед ним в облике парня почти двух метров росту, с огромными руками, раздражающей улыбкой и пафосными речами. Катастрофа носила имя Киеши Теппей.
И поначалу Макото не почуял опасности. Еще один якобы талантливый игрок с нелепым прозвищем — он смел это «Железное сердце» со своего пути, как едва заметную помеху, и проигранный матч стал той битвой, благодаря которой он выиграл войну. Старая команда Кирисаки Дайичи была уничтожена; новая — началась.
Целый год после этого Макото готовил свою команду к грядущей победе. С правильной стратегией — не только отдельных игр, но и всего своего продвижения по турнирной сетке — у них были шансы даже на Зимний Кубок. Не то чтобы Макото так уж рвался к этой нелепой победе, нет. Но он очень, очень хотел узнать, на что способен.
Киеши Теппей не должен был встать на ноги снова; Макото знал такого рода травмы, после них нормальные люди ни на какие спортивные соревнования больше не выходили. Поэтому он о Киеши Теппее и думать забыл — и был крайне неприятно удивлен, когда тот вернулся и снова начал играть со своей командой. Выходил на площадки, выстаивал целые матчи — без замены, с одними только перерывами. Нога его неизменно была аккуратно и тщательно затейпована, но не мог же тейпинг так идеально работать! Киеши даже не хромал.
Чем дольше Макото смотрел на Киеши, тем больше злился. Его выводила из себя эта непоколебимость: словно скала посреди моря, Киеши Теппей возвышался над окружающим миром, и казалось, ничто не могло ему навредить или хотя бы стереть с лица эту его сияющую улыбочку. Теперь Макото хотел не просто убрать его с пути, как препятствие — он хотел сломать Киеши Теппея, уничтожить его.
Эта ли злость стала причиной или вера в собственную уникальность, но Макото даже в голову не пришло, что может означать неуязвимость и стойкость Киеши. И потому на матч с Сейрин Кирисаки Дайичи вышли неподготовленными. По его вине.
Но даже тогда, в тот момент, когда Киеши смотрел на него сверху вниз непроницаемым взглядом, а потом, улыбнувшись — Макото в этот момент очень хотелось взрезать ему рот, чтобы этот урод улыбался вечно, раз ему так нравится, — произнес свое «Давай сыграем еще» — даже тогда у Макото не зародилось ни единого подозрения.
И только когда они вернулись в раздевалку, и Ямазаки, запустив майкой в угол между шкафчиками, прорычал: «Да этот Киеши вообще человек?!», до Макото дошло.
Киеши Теппей, конечно же, не был человеком. Не мог им быть.
Макото погрузился в поиски подтверждений своей теории. Он просмотрел записи всех игр, в которых участвовал Киеши, начиная со средней школы. Он добыл всю его медицинскую историю. Он ходил на все матчи Сейрин во время Зимнего Кубка.
Медицинская история, конечно, не дала ему прямого ответа на вопрос, но Макото этого ожидал: в его собственной карте тоже не было ни слова про кибер-тело. Однако детали, как кусочки паззла, были разбросаны повсюду, и из них Макото собирал цельную историю.
Регулярные визиты к врачу еще со средней школы, жалобы на боль в суставах. Травма. Лечение. Судя по карте, Киеши Теппей был примерным пациентом, выполнял все предписания, не пропускал контрольные посещения. Никаких указаний на то, что у Киеши была какая-то системная проблема, не было. Не могли же ему заменить тело только из-за колена?
Не получив нужной информации из медицинских карт, Макото попытался добыть финансовое подтверждение. Однако и здесь ему не повезло: никаких огромных сумм со счетов Киеши не уходило, дом, где жили его дед и бабка, заложен не был. Чем они могли заплатить за лечение? Продали что-то ценное? Но что? Всего ценного у них был дом, вернее, земля, на которой он стоял, но между тем они его не продали.
Но Макото по-прежнему был убежден, что Киеши — киборг. Да достаточно было посмотреть на него, сравнить то, что было на первом году старшей школы, с тем, что стало на втором. За один только год Киеши Теппей из здорового увальня превратился в картинку с рекламы какой-нибудь протеиновой добавки для бодибилдеров, и что же, он все это сделал сам? Макото не собирался верить в подобное.
Медицинские карты могли врать, финансовые документы могли врать, но не собственное зрение и мозги Макото. Он видел эту перемену так ясно, что не мог взять в толк, как ее не видят другие, почему так называемые друзья Киеши до сих пор не выпытали у него, что он с собой сотворил. Впрочем, тут же говорил себе Макото, люди идиоты, и даже лучшие из них, вроде Сето, не видят очевидного, того, что у них под носом.
Макото ходил на каждый матч Сейрин, когда с командой, когда без, и жадно следил за Киеши, выискивая доказательства. Тот все так же тейповал ногу перед играми, но, естественно, если бы он перестал это делать, это выглядело бы подозрительно. И все же Макото видел — уверен был, что видит — признаки фальши. Вот он перенес вес тела на больную якобы ногу — и даже не поморщился. Вот он в перерыве, неудачно повернувшись к Хьюге, задел коленом скамейку — и снова никакой реакции. О, как бы хотел Макото подсмотреть за ним на тренировках: все же матч — это адреналин, может быть, Киеши просто не замечает боли; но на тренировках он бы прокололся. Если бы ему было действительно больно, Макото бы это увидел, как и если бы Киеши больно не было вообще.
На тренировки ему попасть, разумеется, не удалось. Впрочем, после финального матча ему это и не требовалось — достаточно было посмотреть, как играл Киеши, чтобы понять — нет там никакой больной ноги, да и обычного человеческого тела. Во время последнего подбора Макото на мгновение даже дышать перестал — такое великолепное перед ним разворачивалось зрелище. То, что он видел, было вне пределов человеческого тела. Он смотрел на площадку, стискивая кулаки, и рот его против воли тянулся в улыбке, а в груди будто что-то звенело, и Макото не сразу понял, что это — счастье.
А после он понял и причину счастья. Он больше не был один — и дело было даже не в том, что существовал человек, подобно ему наделенный сверхчеловеческим телом, но в том, что этот человек, как и Макото, понял, какие преимущества можно из такого тела извлечь. Макото не мог не восхищаться тем, как красиво, как изящно Киеши все провернул. Никому не сказал, не признался друзьям, убедил их в том, что играет последний год, — и дал им, таким образом, дополнительный — и какой! — стимул к победе. А своих противников, всех, включая самого Макото, вынудил недооценивать себя. Кто не знает о силе подсознания? Способен ли тот же Небуя сказать, что бы он творил на площадке, если бы не был убежден, что играет с инвалидом?
— Капитан, — проговорил Хара, когда они смотрели с трибун, как ликует команда Сейрин и как вручают им главный приз, — у тебя такой вид, как будто ты влюбился.
Макото рассмеялся. Он знал, что Хара говорит чушь — просто потому, что не был способен влюбляться, у него не было этой функции, — но сравнение его позабавило.
— Просто это был отличный матч, — сказал он, чувствуя, как вскипает в груди незнакомая, пузырящаяся радость. — Одно лицо Мибучи, когда он сфолил против Хьюги, чего стоит!
Киеши подбрасывал в воздух их мелкую тренершу, и за кучей из других игроков Макото не видел его ног, но отчего-то точно знал, что колени у Киеши сейчас не подрагивают. Это была реакция усталых мышц, нечто, что невозможно изобразить. Макото смотрел на него почти с нежностью. Это же надо быть таким — использовать своих друзей, их чувства к себе, те самые пресловутые привязанности в своих целях. Макото никогда бы не додумался — наверное, именно потому, что сам был этих привязанностей лишен. Он снова рассмеялся, подумав о том, что могло не поместиться на «диск» Киеши. Совесть, не иначе.
Макото представлял, как возьмет Киеши в оборот. Как прижмет его к стене и скажет — я знаю, что ты такое. И если ты не хочешь, чтобы узнали и твои друзья — потому что они тебе этого не простят, — ты будешь… что? Макото пока не придумал, что. Но даже от туманных перспектив захватывало дух.
Однако же ему по-прежнему были нужны доказательства. И, слегка отчаявшись, Макото сделал то, что в иной ситуации делать бы не стал: примерно через неделю после финального матча, вечером, он пробрался на территорию Сейрин.
Перед тем, как залезть в раздевалку баскетбольного клуба, он, естественно, дождался, чтобы все ушли — все, но не Киеши. Тот задержался — и Макото знал, что так и будет, потому что Киеши вряд ли улыбалось притворяться перед своими друзьями круглые сутки. Они же, понятное дело, уходили, потому что думали, что их хромоногий герой не хочет демонстрировать свою слабость, и надо бы тактично оставить его одного. Лживость Киеши и идиотизм его друзей были Макото очень на руку.
Когда Макото аккуратно приоткрыл дверь и заглянул в пропахшую чужим потом раздевалку, там никого не было. Зато в душевой шумела вода, а один из шкафчиков был приоткрыт, на дверце висело полотенце. Улыбаясь, Макото заглянул внутрь.
Одежда, чистое белье, носки, кеды. Коленный бандаж, эластичный бинт, обезболивающая мазь и пузырек ибупрофена. Макото хмыкнул: Киеши отлично играл свою роль.
На дверце со внутренней стороны висели две примагниченные фотографии: баскетбольный клуб Сейрин первого созыва и второго. Макото покачал головой в изумлении: даже на фотографиях было видно, насколько Киеши второго года, его Киеши, отличается от того, прежнего.
Его Киеши. Какая сладкая мысль. А ведь так оно и было — если бы не Макото, Киеши не был бы сейчас в новом теле. Интересно, додумается ли он сказать «спасибо»?
Макото вытянул из шкафчика сумку. Обычная школьная сумка — учебники, тетради, потертый пенал с Хэллоу Китти. Макото фыркнул и вытряхнул все содержимое сумки на пол. Кошелек. Школьное удостоверение. Мелочь и конфеты россыпью. Еще один тюбик ибупрофена — да ладно тебе, Киеши, это уже перебор! Чеки. Какие-то бумажки.
Макото сильно вздрогнул, сердце ударило невпопад. Он увидел визитку. Взял ее в руки.
«Ивамото Рёдзи, доктор медицинских наук, отдел экспериментального лечения клиники…»
Макото показалось, что он не может больше дышать. Да, он искал доказательства и догадывался о том, что найдет, но чтоб вот так, откровенно, ярко, однозначно! Он рассмеялся в голос и вскочил на ноги.
И встретился взглядом с глазами Киеши. Тот стоял на пороге душевой, огромный, абсолютно голый, красивый, великолепный. Макото замер, скользя по нему жадным взглядом.
С волос Киеши на плечи капала вода. Он не пытался прикрыться, ничего такого — просто стоял и смотрел на Макото тяжелым, внимательным взглядом. Никакого удивления. Макото улыбнулся еще шире.
— Ханамия, — произнес Киеши наконец. — Что ты здесь делаешь?
Макото, не ответив, шагнул к нему навстречу. Раздевалка была крохотной — он теперь стоял от Киеши на расстоянии вытянутой руки. Он и вытянул руку, и коснулся гладкой, покрытой капельками воды груди. Провел кончиками пальцев, перешел на плечо. Снова обшарил взглядом лицо и шею, сам не понимая, чего ищет. Никаких внешних признаков не было — это он знал лучше кого-либо. Да что там, даже если сейчас положить Киеши на прозекторский стол и вскрыть, и то никаких признаков не будет. Макото как-то разрезал себе руку до кости — и это была нормальная, человеческая кость, а не металлический скелет терминатора. Он знал, что на самом деле она не настоящая — биотехнологический материал, который лучше и кости, и металла. Все его тело было таким. И тело Киеши — тоже.
Внезапно он понял, что не просто касается Киеши — прижимает ладонь к его груди, слева, напротив сердца, и что стоит очень близко, почти вплотную. Киеши смотрел на него сверху вниз, и во взгляде его теперь читалось замешательство.
Макото поднял левую руку и показал Киеши зажатую в пальцах визитку. Тот нахмурился.
— Ханамия, объясни. Ты что, рылся в моих вещах?
Макото фыркнул.
— Откуда визиточка, Киеши?
Тот посмотрел на визитку, изобразил удивленное лицо.
— Не помню. А что с ней?
— А то, — с наслаждением проговорил Макото, — что я знаю эту клинику. Брось, Киеши, не делай такое лицо. Ты же понимаешь, о чем я говорю.
— Понятия не имею, — отозвался Киеши. Он по-прежнему смотрел на Макото сверху вниз, и они по-прежнему стояли очень близко, и поэтому Макото отчетливо видел — глаза у Киеши забегали, а щеки слегка зарозовели. Он лгал. Макото слегка удивило, что он так и не научился управлять реакциями своего тела; впрочем, и у самого Макото получалось не всегда, взять хоть тот же — он даже поморщился от дурного воспоминания — их матч с Сейрин.
— Что если я все расскажу твоим драгоценным друзьям? — он даже привстал на цыпочки и вытянулся, говоря Киеши практически в губы. Тот, казалось, закаменел. — Как они отнесутся, а, Киеши Теппей, такой хороший, такой правильный? — он снова легко коснулся плеча, на котором уже подсыхала вода. — Стоишь тут мокрый, — прошептал он. — Тебе не холодно, Киеши? — и, повинуясь какому-то странному помутнению в голове, он наклонился и провел языком по ключицам Киеши, слизывая воду.
В следующее мгновение его с силой толкнули на шкафчики, и он успел подумать: «Ударит!» Но Киеши навалился на него, прижав к шкафчикам всем телом, одна его рука оказалась у Макото на талии, вторая — в волосах, а губы — на губах.
Макото показалось, что в голове у него что-то вспыхнуло. Он ахнул от изумления, разомкнув губы, и язык Киеши немедленно оказался у него во рту. От нахлынувших ощущений — Макото даже не мог определить, приятные они или нет, — он зажмурился.
И почти сразу же Киеши дернулся назад, разрывая поцелуй. Схватил с дверцы полотенце, стремительно и туго обмотал им бедра. Вид у него был какой-то даже напуганный.
— П-прости, — заикнулся он. — Я не… — он вдруг вытянул руки вперед. — Только не уходи прямо сейчас, я не буду больше на тебя бросаться.
Макото уходить не собирался и хотел сказать ему об этом, но неожиданно понял, что не в состоянии произнести ни слова. Что-то было не так. С ним, с миром. С Киеши Теппеем.
— Я не хотел… — Киеши говорил быстро, сбивчиво. — Ты не думай, я не какой-то там долбаный сталкер. Я просто… ну как иначе, не мог же я тебя на свидание позвать? Это безумие какое-то, — он запустил руки себе в волосы, потянул. — Может, и надо было… я даже решил, что если выиграем Кубок… а тут ты сам пришел… — Он нервно рассмеялся. — Я не уверен, что правильно понял… Ханамия, зачем ты пришел?
На мгновение Макото показалось, что он просто не понимает смысла произносимых слов. Он вытянул руку, и Киеши замолчал сразу же.
— Откуда у тебя визитка врача?
— Я взял ее на рецепции в клинике, — тут же ответил Киеши.
— А что ты делал в этой клинике?
— Следил за тобой.
Макото снова показалось, что смысл слов от него ускользает.
— Следил за мной… зачем?
Киеши глубоко вздохнул и снова взъерошил волосы.
— Потому что ты мне нравишься.
У Макото зазвенело в ушах. Сквозь звон он слышал что-то вроде «не только там», «ходил на матчи» и «не знал, как еще». Он вытянул руку — и Киеши снова послушно смолк.
— Нравлюсь? — сдавленно переспросил Макото. — Я тебе — нравлюсь?
— Да, — Киеши будто бы выдохнул и даже улыбнулся. — Давно, с первого года. Я увидел тебя на скамейке запасных, и как-то сразу… — он снова слегка покраснел. У Макото слегка закружилась голова.
— А что было потом…
— А что было потом? — Киеши вскинул брови. — Не ты же мне на ногу приземлился, да даже если бы и ты… это баскетбол, травмоопасная игра.
— Ты знал, что я приказал это сделать!
— Нет, не знал, — качнул головой Киеши. — Тогда — нет, а когда узнал… в смысле, понял, что это действительно так — тогда было уже несколько поздно. Ты очень хорошо улыбался там, сидя на скамейке. Такой задумчивый был. Потом подошел тренер, ты сразу подскочил, такой вежливый. Слушал его, потом слегка поклонился. А когда он повернулся к тебе спиной, — Киеши коротко рассмеялся, — ты показал ему язык. Это было так забавно и мило.
Макото слушал его, чувствуя, что лицо горит.
— Ну и вот, — продолжал Киеши, — потом, естественно, я лежал в больнице и все такое, а когда вышел — пришел к твоей школе. Хотел с тобой поговорить, но не решился. Потом мне Рико рассказывала про то, как изменилась ваша команда, что ты теперь капитан и тренер, про вашу игру. Я даже ходил на ваши матчи… неприятное зрелище, честно говоря, — он слегка поморщился. — Но на тебя мне смотреть все равно нравилось, особенно когда ты начинал играть как следует, как ты умеешь. А ты великолепно умеешь, Ханамия, ты просто невероятные вещи делаешь, если бы ты не тратился на все это, ты бы…
— Хватит! — резко перебил Макото. Что-то странное творилось с его безупречным нечеловеческим телом — заходилось сердце, он не мог толком вдохнуть, виски ныли. — Про клинику! Говори про клинику!
— А… — Киеши даже несколько растерялся. — Ну, я шел за тобой от школы — я несколько раз так делал... ну, не несколько, много, наверное. И оказался у этой клиники. Ты там так долго был, что я даже заволновался, — он бледновато улыбнулся. — Зашел внутрь, немного поглазел, и тут ко мне подскочил консультант, начал расспрашивать. Я немного рассказал про травму. Он мне что-то там запел про экспериментальное лечение и сунул карточку, и как раз тут приехал лифт, ты вышел, и я быстро смотался, чтобы ты меня не заметил. — Он вдруг вытянул визитку из пальцев Макото, повертел ее в руках. — Я ее даже не рассматривал толком. Действительно, экспериментальное лечение.
— Ты лжешь, — просипел Макото. Киеши вскинул на него удивленный взгляд, нахмурился.
— Что?
В голове у Макото будто бомба взорвалась, пустив взрывную волну белого, раскаленного бешенства. Он с силой пнул Киеши в колено.
Вопль, сотрясший раздевалку, был настоящим. Никто, даже сам Макото, не смог бы притвориться так искусно. Киеши мешком рухнул на бок, обхватив пострадавшую ногу, он катался и подвывал от боли, на глазах его выступили слезы, лицо было пустым и бессмысленным. Макото рванулся к двери — его трясло от разочарования и чего-то еще, нестерпимого, жгучего, душераздирающего.
Наверное, это и задержало его на пороге — он обернулся и увидел Киеши, скулящего от боли, сжавшегося в комок. В голове всплыла непрошеная картинка: Киеши, борющийся под кольцом с Небуей. На мгновение Макото обуял ужас — ему померещилось, что он сломал совершенное, такое же как у него, тело.
Секунду он буквально раскачивался на пороге, как зачарованная змея. Потом шагнул назад, в раздевалку. Вытащил из шкафчика Киеши мазь, таблетки и бинт, присел рядом с ним. Киеши уже не скулил — только всхлипывал, и во взгляде его появилось какое-то даже выражение. Отведя глаза, Макото принялся накладывать мазь на колено. Не сложнее, чем делать то же самое для Ямазаки или, например, Сето.
Закончив накладывать повязку, он протянул Киеши флакончик с таблетками, а потом — бутылку с водой.
— Зачем? — спросил Киеши, проглотив таблетки. Голос у него был сиплый.
— Я должен был проверить, что ты не врешь, — отозвался Макото, не поднимая глаз.
— Не вру о чем?
И Макото рассказал ему. Он говорил и говорил, долго, тщательно, со всеми подробностями, говорил о своем ужасе, о слезах своей матери, о том, как пожирала его болезнь. И потом — о том, как его чудесным образом спасли. И мало того что спасли — сделали из него сверхчеловека.
— И ты думал, — спросил Киеши, когда Макото замолчал, — что я такой же? Что у меня такое же… тело?
— Кибер-тело, да, — устало отозвался Макото. За окнами раздевалки было очень темно, наверняка уже поздний вечер, он нарушил комендантский час и не попадет теперь в общежитие. — Слишком ты много делаешь невероятных вещей.
— Но меня меняли во время матча с вами, — напомнил Киеши. — И во время матча с Йосен.
Макото не ответил. Все, что он придумал, все его так называемые доказательства теперь казались абсолютной ерундой. Ну правда, что такого сверхчеловеческого совершил Киеши?
В памяти снова всплыл матч с Ракузан.
— Финал Кубка, — он буквально выталкивал из себя слова, — ты там такое творил, что…
— Мы все там творили, — перебил Киеши — голос его звучал аккуратно, как-то даже бережно. — Все выложились. Так, наверное, один раз в жизни только можно.
— Я так не умею, — сорвалось с губ Макото. И вдруг он с ужасом осознал, что сказал правду. Он так не умеет. Он хитрил, плел паутину, продумывал стратегии… но ни разу, ни на одном матче не выложился так, чтобы сказать про себя — я сделал все, что мог.
А ведь он действительно мог больше, чем другие. В теории. А на деле — не смог ничего.
— Конечно, ты умеешь, — искренне изумился Киеши. — Ты сам собрал команду, обучил ее, сделал слаженной. Методы у вас, конечно, плохие, но команда как команда от этого хуже не становится. А выкладываться на полную — может, тебе просто было не за что?
— А ты за что выкладывался? — спросил Макото, не сводя с него глаз. Киеши слегка передернул плечами и аккуратно поднялся на ноги. Полотенце упало на пол. Киеши сильно покраснел и полез в шкафчик за одеждой — голос его зазвучал глухо:
— За команду, конечно. Они мои друзья, я люблю их и хотел, чтобы мы победили все вместе. Наверное, если бы мы не справились, они отлично обошлись бы без меня в следующем году — но мы справились, — он натянул трусы, потом футболку, достал брюки, обернулся к Макото. — И тебе это под силу.
— Отлично, урок мудрости от Киеши Теппея, — ядовито проговорил Макото. — Ты не слышал меня, что ли? Нет у меня стимула, нет у меня друзей, за которых надо убиваться. Их у меня не может быть, я не способен на привязанности, ты забыл?
— Чушь! — отрезал Киеши и нахмурился. — Что за ерунда? По-моему, твои доктора сами не понимают, что они делают. Как можно перенести личность человека не полностью? Они же не мозг твой пересаживали и кусочек в старом теле забыли. Все ты способен. Способен же ты ненавидеть, — он усмехнулся с какой-то горечью, — значит, можешь и любить.
Макото стоял как громом пораженный. Киеши с одной стороны, нес чушь, с другой — был прав. Способность испытывать эмоции — одна. Наверное, при переносе утратили именно ее — он моментально вспомнил, какое всепоглощающее равнодушие владело им вскоре после операции. Но потом она восстановилась, как обоняние у Като. А он этого не понял.
— Ханамия, ты в порядке? — спросил Киеши. Он уже полностью оделся, стоял перед Макото в куртке и с сумкой на плече и глядел обеспокоенно. — Проводить тебя до кампуса?
Макото качнул головой.
— Там закрыто. Комендантский час.
— Тогда домой?
Домой. Поезда еще ходят, он доберется. Дома мама. С которой он был… нет, не сверхчеловеком. Просто бездушным роботом, которым себя почему-то вообразил.
— До станции, — сказал Макото наконец. — Проводи меня до станции.
Они вышли на пустынные улицы вместе. Шли, едва соприкасаясь плечами, выдыхая пар, и Макото чувствовал, что Киеши нет-нет да и посмотрит на него. Его взгляд будто обжигал. В памяти всплыло то, что было до пинка по колену — поцелуй, сумасшедшее признание. Заодно вспомнилось, как он сам смотрел на Киеши во время всех этих матчей, с какой жадностью следил за ним. А ведь он запал на Киеши. Макото усмехнулся этой мысли и снова ощутил на себе взгляд. Правда, запал он на придуманного гениального манипулятора, который ловко обвел вокруг пальца своих друзей… но если так подумать, а не то же самое разве сделал Киеши? Пришел в команду, заявил — я играю с вами последний год, давайте победим ради меня! Стал символом, путеводной звездой. Неплохо, очень даже неплохо.
И тело у него красивое.
Впереди замаячил вход в метро, и они замедлились.
— Я скоро уезжаю в Штаты, — сказал Киеши. — Лечиться. Надеюсь, вернусь здоровым.
— Вряд ли, если они не заменят твое тело на новое, — Макото показал ему язык. Киеши рассмеялся, а потом вдруг окинул взглядом улицу, словно видел ее впервые.
— А ты когда-нибудь думал о том, что, может, таких, как ты, много на самом деле? И вы ничем не отличаетесь от обычных людей, поди угадай вас.
— Мы отличаемся, — проговорил Макото уязвленно.
— Ты — да, — Киеши кивнул серьезно и искренне. — Но ты бы в любом случае отличался, я уверен. Ханамия, — он шагнул чуточку ближе, — можно, я тебя еще раз поцелую?
«Нет», — хотел ответить Макото, а вместо этого спросил:
— На улице?
— Нет же никого.
И Макото кивнул, хотя по-прежнему хотел ответить «нет».
В поезде ему не думалось. Внезапно начала наваливаться дрема, и Макото не стал с ней бороться. Смотрел в окно на мелькающие огни, время от времени безотчетно касался пальцами губ. Ему вдруг подумалось — а нет ли у Ивамото и Като в отделе экспериментального лечения какой-нибудь разработки, которая могла бы починить Киеши? Наверняка же есть, раз консультант подсовывал ему визитку. Мысль, что Киеши уедет, да еще и надолго, показалась вдруг невыносимой. Пожалуй, он позвонит доктору завтра.
В окнах квартиры, когда Макото подходил к дому, горел свет. Он поднялся пешком, решив не соваться в лифт. Открыл дверь своим ключом — тот так и болтался на связке с ключами от комнаты в общежитии, от спортзала, от раздевалки. Вошел в прихожую, снял обувь, аккуратно ее поставил. В кухне шумела вода.
Макото глубоко вдохнул, шагнул в кухню и позвал:
— Мам, я дома.
@темы: Киберпанк, Фанфик, The Rainbow World. Другие миры, День 42, Kirisaki Daiichi Team
-
-
24.04.2016 в 15:57Отдельное спасибо за концовку: возвращение домой как возвращение к себе. Великолепно.
-
-
25.04.2016 в 12:20-
-
25.04.2016 в 15:42Reinforced concrete,
-
-
26.04.2016 в 18:10Простите, у меня нет других слов!
-
-
02.05.2016 в 22:07-
-
03.05.2016 в 18:30Как же Ханамии хотелось найти таких же, как он - ему явно претит одиночество.
И здорово, что он в себе разобрался (не в физическом смысле слова)))
-
-
10.05.2016 в 23:21Не знаю, является ли таким уж спойлером то, что я собираюсь сказать далее, поэтому на всякий случай уберу под кат)
продолжим
Спасибо Автору и команде, вы крутые с:
-
-
12.05.2016 в 18:58И очень трогательно
-
-
25.05.2016 в 13:46Автор
-
-
02.06.2016 в 18:50